Вместо враждебности к России украинским политикам следовало бы выражать сочувствие россиянам, в очередной раз «свалившимся» в авторитаризм и доминирование произвола.
Развиваясь от одного кризиса к другому, Украина намеревается в эти дни открыть новую страницу своей истории, заменив «революционное» постмайданное правительство на новую команду реформаторов. Сложно сказать, насколько это поможет стране, но хочется верить, что предстоящие перемены по крайней мере активизируют дискуссию о том, в каком направлении следует идти украинскому народу и вокруг чего строить свою идентичность в это сложное время.
Не будучи гражданином Украины, сложно давать советы украинцам, но в то же время из Москвы некоторые шаги наших соседей выглядят немного иначе, чем из Киева, и к тому же сторонний наблюдатель свободен от давления «политической необходимости», ощущаемой любым, кто находится в подвергшемся агрессии государстве, будущее которого зависит от массы внешних факторов. Именно поэтому я хотел бы обратить внимание на почти неизбежную — но оттого не менее опасную — ошибку подавляющего большинства украинских политиков.
С момента обретения государственности в 1991 году Украина строила свою идентичность на ее противопоставлении России как правопреемнице Российской империи и Советского Союза, в которые на протяжении столетий входила бóльшая часть украинской территории. Отсюда — популяризация (и порой насаждение) украинского языка, книги под броскими заголовками (как та же «Украина — не Россия» Леонида Кучмы), «новаторские» исторические исследования, стремление к большей экономической автономии, а в последнее время — открытое, пусть и обоснованное, неприятие почти всего российского и знаменательные предложения «вернуть» России ее историческое название «Московия» на украинских географических картах. Эти шаги можно понять, над ними не стоит иронизировать, но следует отдавать себе отчет в том, что они отражают типично постколониальное мышление, которое редко ведет к развитию, куда чаще порождая ощущение обиженности, замешанной на исключительности, и в итоге делает ту или иную страну глубоко провинциальной.
С российской стороны, надо отдать ей должное, восприятие Украины все эти годы строилось на столь же примитивной, хотя и диаметрально противоположной логике. В большинстве своем россияне воспринимали украинцев как «малороссов», «не вполне русских», в лучшем случае — младших братьев. Президент отмечал, что «Советский Союз — это Россия и есть, только называлась по-другому»; и «мы всегда в России считали, что русские и украинцы — это один народ, [и] я так думаю и сейчас», предполагая Украину «суверенной», но не независимой. Исходя из такого понимания, желание украинцев стать современной европейской страной в России воспринималось как предательство со стороны Киева, а со стороны Запада — как попытка отторгнуть от Москвы часть «исторической России». Ответом стала «превентивная» агрессия России против Украины и появление мертворожденной концепции «Новороссии» — части украинской территории, которой молодое государство владело как бы «по ошибке», совершенной то ли в 1954-м, то ли в 1991 году.
Оба подхода ошибочны и порочны. Украинцы не должны унижать себя, рассказывая о борьбе с русским колониализмом, потому что Киев являлся не городом, построенным переселенцами из русской метрополии, а княжеским престолом, намного старше Москвы. Русским не пристало говорить о своих братьях свысока, ибо на таком подходе никогда не строились прочные союзы. Однако хотелось бы поговорить не об ошибках, а скорее о перспективах.
Сегодня у Украины есть две возможности позиционировать свою страну на ближайшие несколько десятилетий. Одна, традиционная — изображение Украины как «не-России» (в том же примитивном контексте, в каком сама Россия сейчас с гордостью объявляет себя «не-Европой»); указание на то, что Украина является сейчас «линией фронта» в противостоянии российскому реваншизму; и, соответственно, обоснование своей причастности к Европе через свою нерусскость. На мой взгляд, этот подход имеет много «подводных камней»: во-первых, сам факт того, что «Украина — не Россия» не выглядит достаточным основанием для признания ее частью Европы (что мы сейчас и видим по заявлениям европейских политиков); во-вторых, «фронтовое сознание» является лучшим средством, отвлекающим власти и граждан от реальных реформ, борьбы с коррупцией и т. д.; в-третьих, «отмежевываясь» от России, Украина, как это ни парадоксально, лишает себя самого важного, что у нее имеется с точки зрения ее глобальной роли.
На мой взгляд, позиция украинских политиков должна быть — и хотелось бы, чтобы более реалистичные и дальновидные государственные деятели в Киеве приложили к этому свои усилия, — диаметрально противоположной. В противовес тому, как в Москве объявили управляемые связанными с криминалитетом боевиками временно отторгнутые от Украины территории «Новороссией», Украине в целом следовало бы позиционироваться в качестве НовоРуссии, как воистину новой — и лучшей — России/Руси.
Это позволило бы Киеву занять совершенно иную, нежели сейчас, геополитическую позицию.
С одной стороны, по отношению к России Киеву было бы правильнее позиционироваться как «эмоционально» более сильному игроку. Исторически можно основываться на преемственности Московской Руси Киевской, а не наоборот, как территории, которая первой восприняла христианство и создала русские традиции. Применительно к новой и новейшей истории следует эксплуатировать не столько эпизоды борьбы с Россией, пусть даже сталинской, сколько более глубокую укорененность этой части русской цивилизации в Европу (со времен унии с княжеством Литовским и до Украинской народной республики). Вместо враждебности к России украинским политикам следовало бы выражать сочувствие россиянам, в очередной раз «свалившимся» в авторитаризм и доминирование произвола; осуждать путинский режим, но в то же время не предпринимать ничего враждебного в отношении российских граждан и компаний. Я бы даже предложил совместно с европейскими структурами создать Фонд гарантирования российских частных инвестиций на Украину, чтобы привлечь предпринимателей, выдавленных из бизнеса политикой кремлевских властей, но привычных к российской/украинской бизнес-среде. Украине как никогда нужна энергия и капиталы критически относящихся к Путину россиян — только они могут поднять ее экономику, а не ЕС или МВФ (если бы на Украину шла хотя бы четверть «убегающих» из России капиталов, ее экономические проблемы были бы решены). Важнейшим преимуществом данного подхода я считаю тот факт, что смена риторики позволила бы, наконец, переключиться с безнадежных и бессмысленных попыток «вернуть Донбасс» на хозяйственные реформы, которые делали бы Украину более европейской и более привлекательной. Финальной задачей НовоРуссии было бы показать россиянам, что в соседней стране практически такой же народ — постсоветский, русскоязычный, православный — построил европейское общество, тогда как в России население остается рабами, а чиновники — холуями одного-единственного господина. Успех НовоРуссии в европеизации был бы более болезненным ударом по российскому авторитаризму, чем его любое поражение в Донбассе или в Крыму.
С другой стороны, подобный поворот в политике радикально изменил бы отношение к Украине в Европе. Сегодня недальновидная «прифронтовая» риторика может в лучшем случае принести Украине поставки оружия или военно-техническую помощь «фронту». Принимать в ЕС воюющую страну никто не будет. Стремиться в будущем к конфликту всей Европы или всего НАТО с Россией ввиду враждебного отношения к ней Украины также мало кто захочет. Зато имидж Украины как НовоРуссии способен изменить многое: он вписывается в европейскую доктрину вовлечения, или «мягкой силы», так как по сути создает для европейцев «полигон», на котором может отрабатываться «европеизация» уже самой России. Европейцы в последнее время начинают понимать, что любое «умиротворение» Москвы бесперспективно, что прочное ощущение безопасности на восточной границе может стать только следствием превращения России в ту или иную часть Европы (что в свое время было сделано с Германией). Разумеется, такая задача пока прямо не стоит на повестке дня, но демонстрация России позитивного примера европеизации, равно как и оттягивание из нее самостоятельного профессионального населения, талантов и капитала, вполне вписывается в любую долгосрочную европейскую стратегию отношений с Россией. Иначе говоря, Европе Украина как НовоРуссия нужна намного больше, чем Украина как не-Россия.
Все это означает, на мой взгляд, что идеальным политическим имиджем Украины на ближайшие десятилетия стало бы позиционирование страны как «первого на российской земле европейского государства», откуда европейские ценности и нормы в будущем распространятся и на остальные российские территории. Говоря более понятным языком, Украина в этом качестве, даже потеряв Крым и Донбасс, могла бы стать более успешным «островом Крымом», чем тот, что был описан в одноименном романе Василия Аксенова. Это, разумеется, потребовало бы изменения всей нынешней киевской «исторической мифологии», но и в этом нашим украинским братьям есть на что опереться: я могу ошибаться, но фигура великого князя Даниила Романовича, участника битвы на Калке, борца с монгольским нашествием и в то же время победителя венгров и поляков, первого «короля Руси» (Rex Russiae) с 1253 года, признанного Святым престолом, вполне может в качестве символа нации сравниться со значением для России Александра Невского, и уж наверняка сделала бы намного больше для осознания национальной идентичности Украины, чем прославление И. Мазепы, П. Скоропадского, С. Бандеры и Р. Шухевича, вместе взятых.
Разумеется, выигрывать отдельные политические баталии на навешивании ярлыков и хлестких противопоставлениях намного легче, чем выстраивать сложные политические стратегии, которые имеют шанс реализоваться к тому времени, когда нынешних политиков уже не будет в живых. Но если Украина действительно мыслит себя как государство, находящееся в составе Европейского союза и выполняющее нужную Европе историческую миссию, то она, на мой взгляд, должна строить свою идентичность существенно иным образом, чем она делала это все последние годы.
