Проблема постоянных конфликтов между РФ и США – принципиально разный подход к вопросу государственного суверенитета
Теперь, когда Россия четко продемонстрировала, что не останется в стороне от сирийского конфликта, американским стратегам придется разрабатывать план ответных действий. Знакомая ситуация. США годами отвечают на отдельные действия РФ, вместо того, чтобы признать: взгляды двух стран на суверенитет принципиально различны.
Для России суверенитет – традиционное понятие, уходящее корнями в текст Вестфальского договора, положившего конец Тридцатилетней войне в 1648 году. Согласно ему, государства обладают полным суверенитетом над своей территорией без права вмешательства внешних игроков. Европейские страны и администрация Обамы в США придерживаются другой, более свежей концепции, основанной на общечеловеческих ценностях: если режим притесняет своих граждан, это дает другим право вмешаться.
Чарльз Циглер из Луисвилльского университета написал в 2012 году о российском понимании суверенитета: «Европа понемногу отходит, или уже отошла, от традиционного понятия государства к постмодернистскому понятию ограниченного суверенитета, вторичного по отношению к общечеловеческим ценностям. Россия, как и Китай, предпочитают вестфальский подход к концепту государства, согласно которому суверенитет абсолютен. Европейцы же считают эту концепцию отсталой, если не варварской. Отношение США к понятию суверенитета представляет собой нечто среднее между модерной и постмодернистской концепциями».
На эмоциональном уровне европейский подход, к которому в последнее время склоняются и американцы, кажется более привлекательным. Для диктаторских режимов вроде путинского вполне естественно защищать абсолютный суверенитет: это помогает им выживать (что далеко не всегда в интересах их граждан). Кроме того, постмодернистская концепция суверенитета была создана значительно позже.
В 2005 году Генеральная ассамблея ООН приняла резолюцию, устанавливающую так называемую «Обязанность защищать», которая позволяет международному сообществу использовать любые доступные методы, чтобы защитить население страны, чей режим проводит этнические чистки или совершает военные преступления. В реальности все намного сложнее. «Обязанность защищать» стала предметом жаркого спора с самого момента принятия, и этот спор до сих пор не окончен. Многие, включая Китай и Россию, считают ее превентивной доктриной.
Впервые «Обязанность защищать» официально использована для оправдания вооруженной интервенции в 2011 году – тогда силу применили против режима Муаммара Каддафи в Ливии. Занимавший пост президента России Дмитрий Медведев одобрил интервенцию, несмотря на возражения Путина, который тогда был премьером. Путин назвал западное вмешательство «крестовым походом» против суверенного государства. Медведев сделал ему выговор – это было единственное проявление непокорности со стороны слабого президента за четыре года в роли путинской ширмы.
Путин по-прежнему считает интервенцию в Ливию ошибкой и постоянно приводит ее в пример, оправдывая свою поддержку Башара Асада. «Если бы Россия не поддерживала Сирию, то ситуация в этой стране была бы ещё хуже, чем в Ливии. И поток беженцев был ещё больше», – заявил он недавно.
На самом же деле ситуация в Сирии намного хуже, чем когда-либо была в Ливии: это подтверждает расцвет ИГИЛ и то, что миллионы людей были вынуждены покинуть свои дома. Путин доказывает, что жертвы – следствие вмешательства Запада, и, хотя его аргументы легко назвать корыстными (оружие, которое он передал Асаду, убило тысячи сирийцев), они вписываются в его картину мира, в которой попытка смена режима в суверенном государстве недопустима.
Они могут даже вписаться в более поздние вариации концепта «Обязанности защищать», одним из ключевых принципов которого является «не навреди».
Можно, конечно, возразить, что Путин уж слишком неоднозначно трактует этот концепт. Как насчет российского вторжения в Грузию, а затем и в Украину? Официальное объяснение Путина звучит так: в обоих случаях его действия были реакцией на вмешательство Запада, который он обвиняет в организации переворотов в постсоветских странах. Но есть и еще одна вещь, о которой он не может заявить публично: Россия никогда не воспринимала всерьез государственный суверенитет Грузии и Украины.
Нет сомнений в том, что Путин защищает свои прагматические интересы и в постсоветских странах, и на Ближнем Востоке, где путинским союзникам, как Каддафи, так и Асаду, в последнее время удивительно не везло. Тем не менее, он также защищает и выбранную им концепцию суверенитета. США и их союзники, по собственным прагматическим причинам, предпочитают другую концепцию, которая не настолько четко определена, поскольку все еще развивается. Конфликт между этими мнениями неоднократно возобновлялся. Сегодня горячими точками стали Сирия и Украина.
Разрешить идеологическое противостояние можно только тремя способами. Первый – Запад должен вступить с Россией в военное и экономическое противостояние, тем самым разгромив и ее позицию. В таком случае это, например, повысило бы для Путина стоимость присутствия российских войск в Сирии. Но непонятно, есть ли у Запада политическая воля для таких решительных действий.
Вторая возможность – согласовать новые правила международного взаимодействия между сверхдержавами. Что означает, создать, вероятнее всего, под эгидой ООН, гораздо более жесткие методы арбитража для подобных конфликтов, которые меньше зависели бы от интересов и вето постоянных членов Совбеза. Это, естественно, звучит идеалистично, но возможно – на таких принципах работает институт суверенитета в ЕС.
Наиболее вероятный вариант – каждый конфликт рассматривать по отдельности, в зависимости от обстоятельств. Примерно это происходит сейчас в Украине: России позволяют удерживать Крым, а западные переговорщики пытаются заставить Киев дать оккупированным территориям особый статус. В Сирии может быть заключен ситуативный альянс против ИГИЛ, либо же тайная сделка по разделу Сирии или смещение Асада.
Этот вариант сложно назвать успехом, но он все же лучше, чем бесконечные дипломатические и военные эскалации.
