Что происходит? Мой короткий ответ: изменение климата – но не только того, о котором вы подумали. Мы на самом деле переживаем три изменения климата подряд
Об этом пишет Томас Фридман, американский журналист, трёхкратный лауреат Пулитцеровской премии.
Если вы еще не заметили, позвольте мне быть первым в вашем окружении, кто обратит внимание на то, что большинство политических партий промышленно развитых стран рушатся – все разом. И это довольно необычно.
От республиканской партии США не осталось ничего, кроме имени: мгновенно, из интернационалистской партии свободной торговли, «бюджетного ястреба», она превратилась в протекционистскую, антииммигрантскую партию, «бюджетного голубя». В общем, сделала все, чтобы учесть инстинкты Дональда Трампа и его уровень.
Как сказал бывший спикер Палаты представителей Джон Бонер: «Нет Республиканской партии. Зато есть партия Трампа. Республиканская партия будто прилегла вздремнуть». На самом деле, она мертва, но не одинока на своем кладбище.
Последние выборы в Италии завершились тем, что главная левацкая партия рассыпалась, а к власти вместо нее пришла коалиция крайне левых и ультраправых популистов, чей фокус теперь сместился: если раньше они гарантировали минимальный доход для 11% безработных итальянцев, то теперь – борются с мигрантами и Европейским союзом.
Лейбористская партия Великобритании из левоцентристской превратилась в квазимарксистскую. А любящие brexit тори, подталкивавшие Британию выйти из ЕС, не имея никакого плана, теперь раздроблены и парализованы вопросом о том, как реализовать экономическое самоубийство, которое они пообещали своим избирателям.
Демократов США ломают с одной стороны – квазисоциалистическое крыло Берни Сандерса, а с другой – левоцентристы. Но сейчас – слава богу – партию склеивает главная необходимость: победить Трампа. Канцлеру Германии Ангеле Меркель понадобилось четыре месяца, чтобы сформировать непрочную правящую коалицию после того, как ее провластную партию сокрушили на последних выборах. И эту хрупкую коалицию вскоре может взорвать иммиграционная напряженность. А президент Франции Эммануэль Макрон возглавляет центристскую партию, которой еще три года назад даже не существовало.
Как писали в Quartz, французская социалистическая партия «из руководящей страной превратилось в ту, что получила всего 6% голосов в первом туре президентских выборов в прошлом году». В Нидерландах лейбористскую партию вообще уничтожили: хотя в 2012 году за нее проголосовали 25% избирателей, и она возглавила коалицию. Но на всеобщих выборах в прошлом году она набрала только 6%.
Что происходит? Мой короткий ответ: изменение климата – но не только того, о котором вы подумали. Мы на самом деле переживаем три изменения климата подряд: все вместе они перестраивают экосистемы работы, обучения, геополитики, этики и сообщества таким образом, что партии, построенные на нашем старом бинарном варианте левые-правые, уже не могут так легко существовать.
Как же так? Мы переживаем изменение климата-климата (в прямом смысле): мы идем от «позже» к «сейчас». Объясняю: когда я рос в Миннесоте, «позже» я мог очистить вот то озеро, спасти вон тот лес или спасти вымирающий вид сов. Но сейчас «позже» официально завершилось: «позже» будет уже слишком поздно, – нужно, чтоб вы спасали, очищали и сохраняли вымирающий вид уже «сейчас». Вот это и есть то изменение климата, о котором я говорю.
Мы переживаем изменение климата-глобализации: мы переходим от взаимосвязанного мира к взаимозависимому. Во взаимозависимом мире ваши друзья могут убить вас быстрее ваших врагов. Если банки в Греции или Италии – оба государства: союзники НАТО – обвалятся сегодня, ваш пенсионный фонд почувствует это. И во взаимозависимом мире уничтожение ваших конкурентов может обернуться для вас чем-то более опасным, чем их появление. Если сегодня Китай захватит еще шесть островов в Южно-Китайском море, ваш сон будет все также спокойным и тихим; если Китай сегодня потеряет 6% своего роста – вы можете потерять свою работу.
Наконец, мы переживаем изменение климата технологий. У машин теперь есть большинство характеристик, которые считались присущими только людям – особенно, умение учиться, анализировать, рассуждать, маневрировать и принимать решения самостоятельно.
С 1960 по 2000 год, согласно Quartz, занятость в обрабатывающей промышленности США стабильно оставалась на уровне примерно 17,5 млн рабочих мест. Но в период с 2000 по 2010 года, во многом, благодаря оцифровке и автоматизации, «занятость в производстве сократилась более чем на треть»: это «сильнее, чем в любое десятилетие истории производства США». И мы перевели в цифровую среду только около 20% экономики: значит, впереди нас ждет куда более мощное изменение технологического климата.
Такие изменения климата меняют экосистему работы – огромное количество рабочих мест среднего класса уничтожаются, что перестраивает и экосистему обучения: теперь обучение на протяжении всей жизни – новый базовый навык.
Эти три изменения климата также перестраивают геополитику. Они подобны урагану, который разносит на куски слабые народы, которые нормально себя чувствовали во время холодной войны: когда сверхдержавы помогали им гуманитарной помощью и оружием, а Китай не был их конкурентом в предоставлении низкоквалифицированной рабочей силы. Тогда же изменение климата, вырубка леса и демографические «взрывы» не уничтожили их мелкое сельское хозяйство в огромных объемах.
Однако сегодня, без этих крепежей, самые хрупкие, такие как Сальвадор, Гватемала и Гондурас к югу от США, страны субсахарской Африки и Ближнего Востока – к югу от Европы, просто разрываются. Не хватает порядка, устойчивого земледелия или промышленности, чтобы удерживать людей на своих фермах или крупных городах. И это создает самый важный геополитический разрыв современного мира: разрыв между миром Порядка и миром Беспорядка. В Европе границей является Средиземное море, а в Северной и Южной Америке – Рио-Гранде.
И число тех, кто вооружен фотографиями на смартфонах и направлениями, которые указали им торговцы людьми, которые пытаются выйти из мира Беспорядков в мир Порядка, достигло рекордного количества, вызывая ответную реакцию националистов/популистов в Америке и Европе.
Все это – новые и стремительно растущие явления. Но большие политические партии Запада, преобладавшие в политике со времен Второй мировой войны, как правило, строились вокруг набора стабильного двоичного выбора левых-правых: интересы капитала и труда; большое правительство с высоким уровнем регулирования против малого правительства со слабым регулированием; более закрытое национальное мировоззрение, враждебное свободной торговле и иммиграции, и более открытое мировоззрение, которое приемлет свободную торговлю и иммиграцию; приятие различных социальных норм или их запрет (например, гомосексуальный брак и аборты); и экономический рост в противовес охране окружающей среды.
Правящие и оппозиционные партии обычно были комбинациями этих двоичных выборов. Но в настоящее время они просто не способны вмещать и уравновешивать многие из новых выборов, которые должны сделать партии, граждане, компании и сообщества, чтобы процветать среди всех этих изменений климата.
Если я работаю на сталелитейном заводе и являюсь членом сталелитейного союза с понедельника по пятницу, но в субботу я являюсь водителем в Uber, а в воскресенье снимаю про-запас спальню на Airbnb – мои интересы больше связаны с капиталом или с рабочей силой? Я хочу, чтобы государственное регулирование было меньше… или больше?
Если я региональная компания по энергоснабжению, которую десятилетиями возглавляют республиканцы, но теперь я инвестирую в энергетику солнца и ветра, потому что они стали дешевле нового угля, да и мои клиенты требуют экологически чистой энергии, не вредящей климату, – поддерживаю ли я тарифы Трампа на дешевые китайские солнечные панели и то, что он заставляет меня продолжать использовать уголь?
У какой партии есть план, как оплачивать образование в эпоху, когда обучение в течении всей жизни является гарантией пожизненной занятости? Как мы финансируем такое «бессрочное образование», о котором недавно писали в The Washington Post, например, бизнес-школа имени Стивена Росса при Мичиганском университете, которая только что «запустила стипендиальную программу, которая оплачивает пожизненные занятие выпускников, и количество студентов постепенно растет».
Я ненавижу политику Трампа по отделении детей-иммигрантов от их родителей. Но какие предложения демократов по управлению потоком людей из мира Беспорядков? В своем ежегодном докладе, агентство ООН по делам беженцев заявило, что в мире насчитывается рекордное количество мигрантов – 68,5 млн, в том числе 25 млн – беженцы, странствующие по миру. И как республиканцы собираются заставить этих людей остаться в своих домах, когда Трамп выступает против всех смягчающих последствий изменения климата – помощи в планировании семьи для развивающихся стран, а также большей части гуманитарной помощи?
Все эти старые машинальные действия больше не сработают. Мы не можем просто оградить себя стеной от всех уставших и бедных, которые хотят к нам прийти, как и не можем их всех принять. Когда-то у нас был план Маршалла по предотвращению распространения коммунизма в Европе после Второй мировой войны. Теперь нам нужно что-то подобное, чтобы остановить беспорядки с юга и дать людям причины остаться дома. Это потребует совершенно иных подходов к геополитике, которые ни одна из наших традиционных партий не пытается искать.
Есть три абсолютно разных подхода, как можно реагировать на эти новые и сложные политические вызовы. Первый демонстрируют лидеры, которые хотят строить стены против перемен и иммигрантов, которые формируют племенную солидарность – тем самым, мотивируя поддерживать друг друга внутри нее.
Второй демонстрирует Макрон, а также можно понять, о чем речь, посетив веб-сайт президентской кампании Хиллари Клинтон. Оба они предлагают шведский вариант технократически-прагматических решений, многие из которых на самом деле логичны, но они не цепляют зрителей эмоционально.
Третий подход органически появляется в определенных городах и сообществах по всей Америке. Это прагматический подход к решению проблем, но он способствует солидарности – без верности старой партии, но и без приверженности новому соплеменничеству. Вместо этого, он создает свой идеализм и солидарность через доверие и дружбу, которые являются одними из реакций на трудности в обществе.
Я называю такие проекты сложными адаптивными коалициями – где бизнесмены, работники, педагоги, филантропы, социальные предприниматели и мэры все вместе работают, чтобы сделать граждан и компании более приспособленными, а традиционные партийные принадлежности – отстранить от процесса.
Они не ждут, что Вашингтон или правительства их штатов решат их проблемы – они действуют в своих местных коллективных личных интересах, взращивая адаптацию снизу – вверх.
Подобные усилия – самое обнадеживающее, что происходит сегодня в Америке.
