После Евромайдана каждый год украинских событий равен десяти.
В декабре 2014 года страна все еще жила тревожными военными ожиданиями, а наблюдатели поражались сохраненному единству во власти и в правящей коалиции, да и в целом общественному единству, когда все заодно: политики, чиновники, олигархи, обычные граждане.
В декабре 2015 года война – хотя конфликт в Донбассе и далек от завершения и часть территории Донецкой и Луганской областей все еще не контролируется украинскими властями – ушла куда-то на второй план, а общественное единство вновь стало лишь трогательным воспоминанием, уступив место привычной конфронтации всех против всех, ситуативным союзам, конфликтам власти и олигархов, конкуренции политических сил и общественному недоверию к власти.
Может показаться, что за год Украина стала другой страной, даже отошла от достижений, которые стали кульминацией протестного движения 2013–2014 годов, легендарного уже Майдана. Но на самом деле мы присутствуем при очень быстром общественном и политическом развитии – настолько быстром, настолько стремительном, настолько неожиданном и трудном для самих участников процесса, что они не успевают даже перевести дух и понять, что же с ними происходит на самом деле. Проще говоря, Украина пытается догнать соседние – и столь близкие ей с цивилизационной точки зрения – страны Центральной Европы и все больше отдаляется от России, с которой она несколько столетий была объединена ситуативным государственным союзом. Но что в действительности означает это возвращение домой?
Попытаемся сравнить три декабря – 2013, 2014, 2015 годов. Декабрь 2013-го – это еще Майдан, самое начало Майдана, Новый год и Рождество в кругу единомышленников, мечтавших о крахе клептократического режима Виктора Януковича и появлении новой, европейской Украины. Но качественно Украина декабря 2013 года все еще была страной без четкого осознания своего вектора развития и единой политической нации, которая могла бы дать толчок этому развитию. Если эта нация и формировалась во время Майдана, то исключительно в границах западных и центральных областей страны, откуда и прибыло в Киев основное число участников протестного движения. И хотя со сцены Майдана мы видели украинские флаги с надписями «Донецк», «Луганск»,«Севастополь» и «Мариуполь», мы прекрасно понимали, что количество сторонников протестного движения на востоке и юге страны значительно уступает сторонникам европейского демократического развития на западе и в центре.
Бегство в Россию Виктора Януковича, аннексия Крыма и война в Донбассе стали поворотными пунктами в формировании единой украинской политической нации, впервые в истории независимой Украины появившейся во всех регионах страны. На фоне потери территории, побед и поражений, гибели близких, появления сотен тысяч вынужденных переселенцев из Крыма и Донбасса вызрело понимание общей судьбы и общих задач развития страны как неотъемлемой части европейской цивилизации, притом что российский вектор навсегда исчез с украинской повестки дня благодаря прежде всего усилиям самого Кремля. И к декабрю 2014 года мы удивительным образом могли наблюдать не только появление, но и функционирование этой новой украинской политической нации, которая прошла через общие испытания и продемонстрировала чудеса взаимопонимания и солидарности.
Но политическая нация – это не сонм ангелов. Это всего лишь политическая нация. И можно было легко предвидеть, что уменьшение военной опасности и возрастание социальных проблем продемонстрируют качество этой нации и сложности ее дальнейшего развития.
Это естественно, через подобные процессы проходили практически все народы стран Центральной Европы, при этом в куда более мягком варианте и без непосредственной военной опасности. Уже сейчас, с расстояния 25 лет, которые прошли после распада Варшавского пакта и Советского Союза, становится очевидной качественная разница режимов, установившихся в странах центральной Европы и на постсоветском пространстве.
В бывших советских республиках – практически повсюду, от Минска до Ашхабада – восторжествовал авторитаризм различных окрасок, иногда маскирующийся под демократические процедуры, но нередко обходящийся без них. В странах Центральной Азии правящие режимы властвуют десятилетиями, фактически без всякой надежды на сменяемость, с декорационными парламентами и судебными инстанциями. В России, Белоруссии или Азербайджане мы также наблюдаем закостеневшие политические системы «семейного» или олигархического типа, для которых выборы – лишь подтверждение легитимности и «всенародной» поддержки власти. И Украина, притом что за 25 лет в стране сменилось уже пять президентов, по сути, до Майдана тоже была страной «олигархической несменяемости», выстроенной Леонидом Кучмой по российским лекалам. Эта система была подвержена внутренним колебаниям: от демократической, но все еще олигархической имитации времен Виктора Ющенко до клептократического «семейного», но все еще зависимого от олигархов режима времен Виктора Януковича; но главное – отсутствие общественного влияния на решения власти – оставалось неизменным вплоть до Майдана 2013–2014 годов.
А что же в странах Центральной Европы? Стали ли они цитаделью классической континентальной демократии, новыми Франциями или Германиями? Да ничуть! Если мы внимательно присмотримся к развитию политических процессов в этих странах, то обнаружим постоянную конкуренцию демократических и популистских политических сил, причем популисты в этом случае не играют роль маргиналов, которым противостоят «все остальные» респектабельные политические силы, как это происходит в той же Франции или Германии. Популисты и сами вполне респектабельны, и если приходят во власть, то всерьез и надолго. Достаточно просто посмотреть на географическую карту и понять, что выбор Украины между соседями – это вовсе не выбор между демократией и диктатурой, а выбор между популизмом и авторитаризмом. Конечно, можно брезгливо морщиться и задаваться вопросом, что же это за выбор такой незавидный, но соседей, как известно, не выбирают.
При этом стоит все же признать, что и Виктор Орбан в Венгрии, и Роберт Фицо в Словакии, и Ярослав Качиньский в Польше, и Траян Бэсеску в Румынии – при всем тяготении к конфронтации со своими политическими противниками, которых они воспринимают как врагов, при всем стремлении к монополизации власти и ограничению функции судебного надзора и свободных медиа – остаются все же европейскими политиками, которые не могут, да, пожалуй, и не хотят отбирать у своих сограждан право выбора. Если большая часть общества благоволит популизму, то его адепты получают огромные политические возможности. Но общественное разочарование не означает переход к тоталитаризму, а означает усиление оппозиции и возможную смену власти. Так уже бывало и в Венгрии, и в Польше, и в Словакии, и в Румынии – и будет еще не раз.
Украина к концу 2014 года как раз подошла к рубежу, когда на смену надеждам на технократов приходит вера в популистов. Признаков этого хоть отбавляй – вместо дискуссии о качественном наполнении реформ и поиске путей решения военного конфликта и вопроса восстановления территориальной целостности общество увлечено борьбой с коррупцией как своеобразной панацеей для решения всех проблем – так что на повестке дня проведение антикоррупционных форумов и возможное создание «партии одного лозунга», способной объединить давно раскрученных в СМИ и социальных сетях «молодых политиков» и «гражданских активистов», еще недавно – адептов «Майданов без политиков». Возникают все политические условия для появления у власти популистской коалиции, участники которой попытаются дать гражданам Украины простые ответы на сложные вопросы. Но если через это прошли соседние страны Центральной Европы, почему в Украине должно быть иначе?
А потому, что экономических и военных условий для безболезненного появления такой коалиции нет. Украина зависима от помощи международных финансовых организаций и вынуждена согласовывать свое экономическое развитие с их требованиями. И тут огромную роль играет вопрос персонального и политического доверия, в чем украинская элита могла в очередной раз убедиться во время недавнего визита в Киев вице-президента США Джо Байдена. Популистское правительство просто не получит денег – а где их взять, кроме как у кредиторов, неясно. И хотя ряд политиков считают, что Украина не должна брать деньги у МВФ, оппоненты украинского правительства не могут предложить внятной альтернативы – и потому ограничиваются яркими лозунгами о борьбе с коррупцией и социальной катастрофе. За этими лозунгами, как это обычно и бывает, нет осмысленной политической программы.
Еще одна большая проблема – необходимость «держать строй» с союзниками в противостоянии возможной дестабилизации со стороны Кремля и в вопросе восстановления территориальной целостности Украины. Здесь также крайне важен вопрос доверия и консолидации власти, и президенту Петру Порошенко приходится выбирать между усилением собственных политических позиций и общей ответственностью за взаимопонимание с Западом, невозможной в случае заигрывания с политиками-популистами и партиями, озабоченными не столько будущим страны, сколько перспективами роста собственного рейтинга.
Это и есть главный вывод 2015 года: украинское общество дозрело до триумфа популизма, но не может позволить себе это удовольствие просто из чувства самосохранения. Но историческую тенденцию невозможно обойти стороной. 2016 год пройдет под знаком постоянной конкуренции ответственности и безответственности, технократии и популизма, реализма и шапкозакидательства, – словом, всего того, что определяет центральноевропейскую повестку дня последних десятилетий.
Узнать, к какому выбору завтра будет готово украинское общество, мы сможем, пожалуй, только после хотя бы относительной экономической стабилизации и четкого понимания, на каких условиях разрешается конфликт в Донбассе. До этого момента всегда будет существовать красная черта, через которую украинские политики и общество не смогут перейти из-за боязни лишиться денег и международной поддержки.
Понять, смогут ли «украинские Орбаны» взять власть, мы сумеем только после того, как эта поддержка перестанет быть для страны критичной.
Виталий ПОРТНИКОВ.
