Есть такое развлечение у апологетов Кремля – рассуждать о том, на чьей стороне в нынешней войне оказались бы Пушкин, Достоевский и Толстой. Причем попытка сделать литературных классиков торговыми агентами по продаже имперских фантомов каждый раз выглядит одинаково, - пишет Павел Казарин .
Например, берут пушкинское “Клеветникам России”, проводят аналогию между польским восстанием и украинским “Майданом”, а после этого виртуально отправляют Александра Сергеевича воевать за “Новороссию”. И самое бессмысленное в этот момент – пытаться объяснить им, что представитель девятнадцатого века ну никак не может быть моральным термометром для века двадцать первого.
Он не может им быть хотя бы потому, что каждый принадлежит лишь тому времени, в которое он сформировался. Потому что, в противном случае, нам всем придется вспомнить о том, что Пушкин был рабовладельцем, Достоевский – ксенофобом, а Фет – антисемитом. Мы не делаем этого лишь потому, что прошлое принято оставлять прошлому. Переносить из прошлого в настоящее можно лишь эстетику, но никак не этику.
Если вы хотите понять, на чьей стороне был бы сегодня Пушкин, то он должен тогда родиться в 1970-м году. Закончить школу при Горбачеве, призваться в армию в одной стране, а демобилизоваться в другой. Посмотреть лебединое озеро в 91-м, и выбрать свою баррикаду в 93-м. Он должен быть современником “Курска”, Беслана, “Булгарии”, Кадырова, отмены выборов, часов Пескова, Всеволода Чаплина. Он должен прошагать через все минное поле информационных поводов, прежде чем мы сможем сказать, в чьем лагере он окажется.
“Вытащить” морального авторитета в современность можно лишь в том случае, если этот самый авторитет нам близок и более-менее понятен. Как, например, Довлатов. Который, кстати, всю свою жизнь считал Че Гевару бандитом. И убедите меня, что Сергей Донатович нашел бы десять отличий между Че Геварой и Игорем Стрелковым. Один из которых экспортировал свои представления о том, как надо жить в Боливию, а другой – в Украину.
Впрочем, если мне сейчас скажут, что Довлатов мог бы поменять взгляды, проживи он “девяностые” с “нулевыми” – я соглашусь. С оговоркой, что точно так же мог бы поменяться и Бродский. И опровергнуть собственное монументальное “На независимость Украины” с сентенциями про “брехню Тараса”. Прошлое на то и прошлое, что оно слишком уж непредсказуемо для попыток прямого переноса в настоящее.
Но в попытке поставить классиков под виртуальные ружья есть и еще одна проблема.
Современный Кремль последние два года пытается продавать “русскость” как пакетный товар. Мол, ежели русский, то обязательно должен радоваться Крыму, Донбассу, называть Обаму обезьяной и требовать казачьих патрулей для всех, кто носит разноцветные штаны. Ежели русский, то должен молиться на кирпичные стены Кремля и на тех, кто в нем лежит. Ежели русский, то в сапогах к индийскому океану, украинцев к ногтю, “искандерами по лувру” и спасительные молебны во имя архаики.
В итоге, постсоветский русский сегодня вынужден сдирать с себя все те ярлыки, которые на него навешивает Москва. Потому что в этом зонтичном бренде теперь Вика Цыганова и Хирург, Всеволод Чаплин и Рамзан Кадыров, воинственная гомофобия и радиоактивный пепел, шубохранилище и “Russia Today”. Кремль умудрился начинить “русскость” кондовой архаикой, мракобесием и шовинизмом. И при этом объявить пятой колонной всех тех, кто с этой начинкой не согласен.
И основной заочный спор нашего времени – это дискуссия о том, что есть Россия.
По одну сторону баррикад те, кто считают, что Россия Чайковского, Лермонтова и Толстого никак не связана с той Россией, которая, водрузив мракобесие на знамена, воюет сейчас с Украиной. А по другую сторону баррикад обосновались те, кто считают, что эти две России – суть одно и то же.
Разница между ними в том, что сторонники первого подхода – понимая неминуемый крах второй России – пытаются спасти первую. А их оппоненты готовы утянуть на дно все сразу. Первые не хотят, чтобы ощерившийся пушками “Титаник” раздавал пригласительные моральным авторитетам прошлого. Вторые не видят в этом ничего плохого.
И этих вторых не пугает даже то, что после встречи с айсбергом они останутся вообще без России. И не факт – что в таком же положении как Бунин, Набоков и остальные немногие, кто сумел остаться русским, не имея под собой родины.
