Отличие журналиста от спецслужбиста именно в том, что журналист освещает события, а спецслужбист их организует.
“После окончания обстрела мирного квартала Северодонецка на место взрывов первым приехал московский журналист российского телевидения, в окружении двух казаков, чтобы освещать ситуацию. Они начали рассказывать вышедшему местному населению, что это Нацгвардия стреляла по городу, чтобы запугать население, которое не видит, что “армия юго-востока” борется за их благосостояние и освобождение от украинской оккупации” – рассказывает в своем блоге местный депутат Сергей Самарский. И вот это “журналист на месте обстрела” уже не обескураживает. Мы уже привыкли к тому, что некоторые наши российские коллеги оказываются на месте событий еще до того, как эти события происходят. Но нам все еще кажется, что эти люди – журналисты.
Между тем, отличие журналиста от кадрового сотрудника спецслужб, прибывающего на место событий для того, чтобы устроить очередную провокацию – не в политических взглядах, не в симпатиях к Путину или к Украине и даже не в готовности воспринять всерьез Новороссию Губарева и Стрелкова или в умении увидеть в красивой кремлевской вывеске взбесившуюся банду террористов. Отличие журналиста от спецслужбиста именно в том, что журналист освещает события, а спецслужбист их организует. Это то, о чем самодовольно написала в своем блоге телевизионная Лени Рифеншталь нового Рейха Маргарита Симоньян: Только начинаются события- сразу приезжает CNN. Только приезжает RT- сразу начинаются события! И это – чистая правда. Потому что журналисты CNN выезжают по редакционному заданию. А журналисты телеканала Симоньян и прочих пропагандистских рупоров Кремля – тогда, когда событие организовывается для “картинки”. Они могут заранее знать, сколько людей погибнет, сколько детей останутся сиротами, что будет разрушено – и возбужденно потирают руки в предвкушении чужого горя.
Нам – как и нашим западным коллегам – трудно себе это представить просто потому, что мы не понимаем самой традиции формирования московской журналистики, всегда разрывавшейся между профессионализмом и требованиями спецслужб, между желанием выйти на более серьезный карьерный уровень – и необходимостью вступить в тесный контакт с “кураторами”, между необходимостью исполнять требования начальства и пониманием того, что твой начальник – действующий офицер ФСБ или СВР. Это отнюдь не только проблема журналистики – это еще и болезнь советской, а затем российской дипломатии, государственной службы, а в путинские времена – еще и большого бизнеса. Просто в случае с журналистикой это куда очевиднее.
Отделить журналистику от провокации очень непросто – тем более, что болезни украинских медиа весьма схожи с российскими, просто наши агенты действуют куда топорнее, а после Майдана не столь востребованы властью и олигархатом. Но пробовать необходимо. И главный критерий – не демократические взгляды, не соответствие нашему собственному представлению о мире, а освещение событий, а не их “организация” и сопровождение. Если мы поймем суть этого простого критерия, мы уясним, почему человек, казавшийся нам записным шовинистом, может точно оценить происходящее, даже находясь в своем московском рабочем кабинете, а записной демократ, работающий на уважаемое западное СМИ подло врет прямо с места событий.
Это – не вопрос взглядов. Это – вопрос службы.
