Казалось бы, вот типичная история китайской коррупции. Набив чемоданы акциями компании, бизнесмен щедро раздавал взятки влиятельным чиновникам в обмен на дешевые кредиты для субсидирования своих железнодорожных проектов. Объектами его щедрости, ответственными за государственную инфраструктуру и бюджеты, были его друзья и деловые партнеры. Члены их семей возглавляли фирмы сталелитейной промышленности, которые получали выгоду от строительства новых путей. Со временем, когда связи между чиновниками и бизнесменом стали более тесными, чиновники удвоили финансовую поддержку его предприятий, потакая его завышенным расходам и игнорируя риск убытков. Однако медленно, но верно разразился финансовый кризис.
Подобные истории характерны для Китая: бизнес-лидеры вступают в сговор с чиновниками, чтобы использовать проекты развития для личного обогащения, коррупция заражает все уровни власти, а политики поощряют капиталистов брать на себя непомерные риски. Как информируют Экономические новости, об этом пишет журнал по внешней политике, геополитике и глобальным вопросам Foreign Affairs.
Неудивительно, что некоторые наблюдатели с 1990-х годов утверждают, что китайская экономика скоро рухнет под тяжестью собственных излишеств, а вместе с ней рухнет и режим. Но вот в чем загвоздка: бизнесмен – не китаец, а американец, и эта история произошла в США, а не в Китае. В ней рассказывается о Лиланде Стэнфорде, железнодорожном магнате XIX века, который помог ускорить модернизацию Соединенных Штатов, но чей путь к огромному состоянию был вымощен коррупционными сделками.
Позолоченный век, начавшийся в 1870-х годах, был эпохой кумовского капитализма, а также необычайного роста и преобразований. После разрушений, причиненных Гражданской войной, Соединенные Штаты восстанавливались и процветали. Миллионы фермеров перешли с полей на фабрики, инфраструктура открыла возможности для торговли на дальние расстояния, новые технологии породили новые отрасли промышленности, и нерегулируемый капитал потек свободно.
В ходе этого процесса лихие предприниматели, которые использовали нужные возможности в нужное время – Стэнфорд, Дж. П. Морган, Джон Д. Рокфеллер – сколотили гигантские состояния, в то время как новый рабочий класс получал лишь мизерные зарплаты. Политики вступали в сговор с магнатами, а спекулянты манипулировали рынками. Однако вместо того, чтобы привести к распаду, коррупция позолоченного века стала началом волны экономических, социальных и политических реформ – прогрессивной эпохи. Это, наряду с имперскими приобретениями, подготовило почву для возвышения Соединенных Штатов и их превращения в сверхдержаву двадцатого века.
Сейчас Китай переживает свой собственный “позолоченный век”. Частные предприниматели становятся сказочно богатыми благодаря особому доступу к правительственным привилегиям, как и чиновники, которые незаконно предоставляют их. Осознавая опасность кумовского капитализма, президент Китая Си Цзиньпин пытается вызвать в Китае эпоху Прогресса – эпоху меньшей коррупции и большего равенства – с помощью грубой силы. Проблема, однако, заключается в том, что это не тот способ, который обеспечит проведение реальных реформ. Си подавляет энергию “снизу вверх”, которая является ключом к решению нынешних проблем Китая, и в итоге может сделать их еще хуже.
ФОРМЫ КОРРУПЦИИ
Для студентов, изучающих коррупцию, Китай представляет собой загадку. Как правило, коррумпированные страны бедны и остаются таковыми. Исследование за исследованием показывает сильную статистическую связь между коррупцией и бедностью. Но Китаю удалось сохранить четыре десятилетия экономического роста, несмотря на уровень коррупции, который даже Си назвал “серьезным” и “шокирующим”. Почему же он, похоже, отклонился от этой тенденции?
Ответ кроется в типе коррупции, которая преобладает в Китае. Традиционные показатели коррупции игнорируют различные ее разновидности. Самый популярный показатель, индекс восприятия коррупции, ежегодно публикуемый Transparency International, оценивает коррупцию как одномерную проблему, которая варьируется по универсальной шкале от нуля до ста. В 2020 году Китай набрал 42 балла, что делает его более коррумпированным, чем Куба, Намибия и Южная Африка. И наоборот, демократические страны с высоким уровнем дохода постоянно входят в число самых чистых стран мира, что укрепляет распространенное мнение о том, что коррупция – это болезнь, присущая исключительно бедным странам.
Хотя эта концепция коррупции привлекательна своей простотой, она вводит в заблуждение. В действительности коррупция имеет различные вкусы, каждый из которых наносит различный социальный и экономический ущерб.
Общественность знакома с тремя основными видами. Первый – это мелкое воровство: например, полицейские отбирают деньги у людей на улице. Второй – крупное воровство: национальная элита выкачивает огромные суммы из государственной казны на частные счета за рубежом. Третье – это деньги за скорость: мелкие взятки обычным чиновникам, чтобы обойти волокиту и задержки и смазать колеса бюрократии. Все три вида коррупции являются незаконными, громко осуждаются и широко распространены в бедных странах.
Но коррупция бывает и другой, более неуловимой разновидностью: деньги за доступ. В этом виде сделок капиталисты предлагают влиятельным чиновникам высокие ставки в обмен не только на скорость, но и на доступ к эксклюзивным, прибыльным привилегиям, включая дешевые кредиты, земельные гранты, монопольные права, контракты на закупки, налоговые льготы и тому подобное. Деньги за доступ могут проявляться в незаконных формах, таких как крупные взятки и откаты, но они существуют и в совершенно законных формах. Возьмем лоббирование, которое является законным средством политического представительства в США и других демократических странах. В обмен на влияние на законы и политику влиятельные группы финансируют политические кампании и обещают политикам шикарные должности после ухода с поста.
Различные виды коррупции вредят странам по-разному. Мелкие кражи и крупные хищения подобны токсичным наркотикам; они прямо и однозначно вредят экономике, истощая государственные и частные богатства и не принося взамен никакой пользы. Быстрые деньги сродни обезболивающему/ Они могут облегчить головную боль, но не улучшают самочувствие. Деньги доступа, с другой стороны, подобны стероидам. Они стимулируют рост мышц и позволяют совершать сверхчеловеческие подвиги, но имеют серьезные побочные эффекты, включая возможность полного распада.
Если разложить коррупцию по полочкам, китайский парадокс перестает казаться таким уж загадочным. За последние четыре десятилетия коррупция в Китае претерпела структурную эволюцию, перейдя от бандитизма и воровства к получению денег. Вознаграждая политиков, служащих капиталистическим интересам, и обогащая капиталистов, которые платят за привилегии, эта ныне доминирующая форма коррупции стимулировала торговлю, строительство и инвестиции, все это способствует росту ВВП. Но она также усугубила неравенство и породила системные риски.
Например, банковские кредиты в непропорционально большой степени предоставляются политически связанным компаниям, что вынуждает предпринимателей, испытывающих нехватку средств, брать кредиты у теневых банков по ростовщическим ставкам. Связанные компании, получив избыточный кредит, могут позволить себе безответственные расходы и спекуляции недвижимостью. Кроме того, поскольку политики получают личную выгоду от инвестиций, которые они привлекают в свои юрисдикции, они вынуждены брать кредиты и лихорадочно строить, независимо от того, являются ли эти проекты жизнеспособными. В результате китайская экономика является не только быстрорастущей, но и высокорискованной и неравновесной.
ЭВОЛЮЦИЯ КОРРУПЦИИ
Эта драматическая эволюция коррупции и капитализма началась с Дэн Сяопина, который направил Китай в новое русло после трех десятилетий катастрофы при Мао Цзэдуне. Не говоря об этом прямо, Дэн ввел в обиход новую религию – прагматизм. Он признал, что одновременная политическая и экономическая либерализация была бы слишком дестабилизирующей для Китая. Для нации, сотрясаемой хаосом, сказал он в исторической речи 1978 года, “стабильность и единство имеют первостепенное значение”.
Таким образом, Дэн выбрал путь частичной экономической либерализации. Вместо того чтобы сразу переходить к капитализму, он провел рыночные реформы на периферии плановой экономики и передал полномочия местным органам власти. При этом он установил основные правила для разделения прибыли внутри бюрократии: то есть, чиновники будут получать личную выгоду от капитализма до тех пор, пока они остаются верными Коммунистической партии Китая.
Неудивительно, что чиновники всех уровней с энтузиазмом восприняли рыночные реформы. С началом реформ многие чиновники стали выступать в роли суррогатных предпринимателей: они управляли коллективными предприятиями, привлекали инвесторов через личные сети и занимались бизнесом на стороне.
Но с открытием рынков в 1980-х годах расцвела коррупция. Она проявлялась в формах, характерных для все еще отсталой страны со смешанной экономикой и правительством, не имеющим достаточных возможностей для контроля за миллионами бюрократов. Местные органы власти, например, держали так называемые “малые казначейства”, то есть денежные фонды, наполненные несанкционированными сборами, штрафами и поборами, взимаемыми с жителей и предприятий. Поскольку центральные регулирующие органы осуществляли незначительный надзор за местными бюджетами, хищения разрастались. Мелкое взяточничество тоже росло, поскольку зарождающийся класс частных предпринимателей был вынужден платить местным бюрократам, чтобы преодолеть бюрократические препоны. Даже гигантские транснациональные корпорации, такие как McDonald’s, не остались в стороне. В один прекрасный момент местные органы наложили на рестораны компании в Пекине 31 штраф, большинство из которых были незаконными. В сельской местности такая коррупция привела к широко распространенным жалобам на тяготы, которые несут фермеры, что вызвало протесты по всему сельскому Китаю.
Затем произошел разгром на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, который нанес сокрушительный удар по движению за реформы. В тот момент Китай мог легко вернуться к маоизму. Вместо этого Дэн разжег пламя капитализма своим знаменитым “южным турне” в 1992 году, после чего передал эстафету своему преемнику Цзян Цзэминю. Новое руководство подняло на новый уровень частичные рыночные реформы, проведенные Дэнгом в 1980-х годах. Обещание Пекина создать “социалистическую рыночную экономику”, возможно, прозвучало для многих западных ушей, но вскоре оно привело к институциональной революции.
В некотором смысле этот период после Дэнга можно сравнить с эпохой Прогрессизма в Соединенных Штатах. Пекин демонтировал ключевые элементы централизованного планирования (например, контроль над ценами и квоты на производство) и резко сократил государственную собственность в экономике. С 1998 по 2004 год около 60 процентов работников государственных предприятий были уволены. Одновременно центральное правительство проводило смелые реформы в банковской сфере, государственном управлении, государственных финансах и регулировании. Эти усилия заложили основу для ускоренной фазы роста, но без формальной политической либерализации.
Во главе этой прогрессивной кампании стоял Чжу Жунцзи, премьер-министр Китая с 1998 по 2003 год. Известный своими пламенными речами, в которых он ругал местных чиновников за их неумелость. Чжу провел широкий спектр административных реформ. Пекин объединил государственные банковские счета, чтобы ликвидировать незаконные “сливные” фонды и тщательнее следить за финансовыми операциями. Он отделил государственные учреждения от побочного бизнеса, чтобы предотвратить злоупотребление ими своими полномочиями по регулированию. Он также заменил наличные платежи по сборам и штрафам электронными платежами, чтобы не дать бюрократам возможности вымогать деньги у граждан или воровать из государственной казны.
Реформы сработали. Начиная с 2000 года, количество коррупционных дел, связанных с хищениями и нецелевым использованием государственных средств, неуклонно снижалось. Упоминания в СМИ о “произвольных сборах” и “бюрократических поборах” – показатель обеспокоенности населения этими проблемами – также уменьшились. Поэтому неудивительно, что к 2011 году, когда Transparency International спросила китайских респондентов, давали ли они взятку для получения государственных услуг в прошлом году, только девять процентов ответили, что давали, по сравнению с 54 процентами индийцев и 84 процентами камбоджийцев. В Китае, по крайней мере, в более развитых прибрежных районах, формы коррупции, препятствующие росту, наконец-то взяты под контроль.
ЗАПЛАТИ, ЧТОБЫ ИГРАТЬ
Однако, деньги за доступ, наоборот, расцвели. После 2000 года количество дел о взяточничестве резко возросло, в них фигурировали все более крупные суммы денег и все более высокопоставленные чиновники. Газеты на первых полосах писали о коррупционных скандалах, изобилующих пышными подробностями упадка и жадности. Бывший министр путей сообщения был обвинен в получении взяток на 140 миллионов долларов, не считая более 350 квартир, которые ему подарили. Глава одного из государственных кредиторов якобы содержал гарем из более чем 100 любовниц и был арестован с тремя тоннами наличных денег, спрятанных в его доме. Начальник полиции в Чунцине собрал частную музейную коллекцию, в которую входили драгоценные произведения искусства и окаменелые яйца динозавров.
Почему произошел взрыв доступных денег? Потому что реформы, проведенные в Китае, не столько уменьшили власть правительства над экономикой, сколько изменили ее. Если в 1980-х годах основная роль государственных чиновников заключалась в планировании и командовании, то в условиях глобализации капиталистической экономики 1990-х годов у них появились новые функции – привлечение инвестиционных проектов с высокими ставками, заимствование и кредитование капитала, аренда земли, снос и строительство в бешеном темпе. Все эти действия дали чиновникам новые источники власти, которые ранее были немыслимы в социалистической системе.
Перемены можно проследить на примере, казалось бы, неясной проблемы: фискального дисбаланса между центральным правительством и местными органами власти. В 1994 году, в рамках модернизации, Цзян и Чжу провели рецентрализацию налоговых поступлений, оставив львиную долю в Пекине и резко сократив долю, остающуюся в распоряжении местных органов власти. Местные органы власти оказались в затруднительном финансовом положении, несмотря на то, что на них оказывалось постоянное давление в плане стимулирования роста и предоставления общественных услуг. Поэтому был найден альтернативный источник дохода: земля. Вся земля в Китае принадлежит государству и поэтому не может быть продана, но право на ее использование может быть сдано в аренду. Пекин разрешил местным органам власти сдавать эти права в аренду корпорациям, чтобы получить доход.
С этого момента армия местных чиновников Китая пошла в сторону от индустриализации к урбанизации. Вместо того чтобы полагаться на производство как основной двигатель роста, местные органы власти обратили свое внимание на сдачу сельскохозяйственных земель в аренду застройщикам недвижимости для жилищного и коммерческого использования. За два десятилетия после 1999 года объем доходов, полученных от сдачи в аренду прав на землю, вырос более чем в 120 раз. Застройщики извлекали огромную выгоду из этой схемы, получая непомерную арендную плату после того, как арендовали сельскохозяйственные земли по бросовым ценам и превращали их в шикарные проекты недвижимости. В одном случае, о котором рассказал один чиновник, стоимость участка земли выросла в 35 раз только потому, что его перевели из сельской местности в городскую.
Местные чиновники, контролировавшие права на землю, также преуспели и сами, получая огромные откаты за помощь своим приближенным в получении ценных участков. Они помогали застройщикам подтасовывать аукционы, чтобы купить земельные участки по дешевке, и использовали государственную власть, чтобы искусственно ускорить процесс урбанизации. Чтобы освободить сельскую землю, местные чиновники заселяли фермеров в квартиры в пригородах, а также вкладывали значительные средства в городскую инфраструктуру, такую как электрические сети, коммунальные службы, парки и транспорт, чтобы повысить стоимость новых проектов.
Вся эта новая инфраструктура финансировалась не только за счет продажи прав на землю, но и за счет кредитов. Закон запрещал местным органам власти иметь дефицит бюджета, но чиновники обошли это правило, создавая дочерние компании, известные как “государственные финансовые машины”. Эти организации брали кредиты для привлечения денег, которые чиновники затем использовали для финансирования своих любимых инфраструктурных и строительных проектов.
Именно этот двойной источник кредита – лизинг земли и заимствование денег – финансировал масштабный инфраструктурный бум в Китае. В период с 2007 по 2017 год страна более чем удвоила протяженность своих автомагистралей с 34 000 миль до 81 000 миль – “достаточно, чтобы объехать вокруг света более трех раз”, – хвастался правительственный сайт. Строительство метро было таким же бешеным. Сейчас Китай может похвастаться восемью из 12 самых длинных в мире систем метро.
Хотя это ускорило процесс урбанизации Китая, инфраструктурный бум породил новые риски. Местные органы власти и их финансовые механизмы накапливали все большие долги. Даже центральные регулирующие органы не знали о масштабах этих обязательств до 2011 года, когда они провели первый аудит, который показал, что местные органы власти взяли в долг около 1,7 триллиона долларов. Несмотря на неоднократные указы Пекина о недопустимости заимствований, долги местных органов власти продолжали расти и в 2020 году достигли 4 триллионов долларов, что почти эквивалентно общему доходу местных органов власти за тот год. Это и есть тот самый пузырь, который, как многие опасаются, может лопнуть.
Чтобы понять, как сочетаются рост и коррупция, рассмотрим случай чиновника по имени Цзи Цзянье. В 2004 году Цзи стал партийным секретарем Янчжоу. Переоснастив город как исторический туристический объект, он начал масштабную кампанию по сносу и строительству, за что получил прозвище “Бульдозер Цзи”. Эти усилия окупились. СМИ приветствовали Цзи за возрождение города, Организация Объединенных Наций отметила его город наградой, туризм процветал, а цены на элитную недвижимость стремительно росли. В 2010 году Цзи был переведен на более видный пост: мэра Нанкина, столицы провинции.
Но, как позже выяснят следователи, Цзи напрямую участвовал в прибылях от своих амбициозных планов по перестройке города. Как и у других китайских бюрократов, его официальная зарплата была очень низкой. Его реальная компенсация поступала от корпоративных взносов. В городе, где проводилась масштабная реконструкция, Цзи направил почти все государственные контракты частной строительной компании Gold Mantis, принадлежавшей его давним друзьям, которая отплатила ему в виде откатов. Во время пребывания Цзи в Янчжоу прибыль компании выросла в 15 раз всего за шесть лет, а когда компания впоследствии вышла на биржу, Цзи получил процент акций.
Истории, подобные истории Цзи, показывают, что изображение китайского государства как хищного или алчного не отражает истинную природу его кулуарного капитализма. Цзи набил свои карманы, но он также успешно преобразовал Янчжоу. В последние десятилетия в Китае было много таких чиновников, как он, – коррумпированных руководителей, но при этом обеспечивающих торговлю, инфраструктуру и общественные услуги. В отличие от политиков в других странах, которые просто воруют у населения или ставят препятствия на пути предпринимателей, эти чиновники собирают взятки, облегчая, а не затрудняя капиталистам ведение бизнеса.
Все это не означает, что доступ к деньгам полезен для экономики. Напротив, подобно стероидам, они вызывают несбалансированный, искусственный рост. Благодаря власти китайских чиновников над землей, сговор между бизнесом и государством привел к чрезмерным инвестициям в один конкретный сектор – недвижимость, которая приносит несравненные доходы политически связанным лицам. В результате китайский бизнес сталкивается с порочными стимулами переключать свои усилия с производственной деятельности, особенно с производства, на спекулятивные инвестиции. Например, некоторые государственные железнодорожные компании и оборонные подрядчики теперь считают свою деятельность по инвестированию в недвижимость более прибыльной, чем основной бизнес. Пекин признает угрозу такого сдвига: в 2017 году он выпустил предупреждение против “отказа от производственной деятельности в пользу спекулятивной”.
Доступные деньги также усугубляют неравенство. В мире бизнеса капиталисты, связанные с политикой, могут легко получить государственные контракты, дешевые кредиты и землю со скидками, что дает им огромное преимущество перед конкурентами. В обществе в целом сверхбогатые люди приобретают роскошные квартиры в качестве инвестиционной собственности, в то время как городское жилье остается недоступным для многих простых китайцев. В результате сложилась порочная ситуация, когда меньшинство китайцев, владеющих жильем, часто не живет в нем, а большинство, нуждающееся в жилье, не может его себе позволить.
ВСТРЕЧА С СИ
В 2012 году Си принял мантию лидера при зловещих обстоятельствах. Партия столкнулась с крупнейшим политическим скандалом за последнее поколение: Бо Силай, член Политбюро, которого когда-то считали претендентом на высший пост, был смещен со своего поста и вскоре должен был быть арестован по обвинению в коррупции и злоупотреблении властью. Это был не просто коррупционный скандал. Бо, сын видного лидера Коммунистической партии Китая, также был замешан в убийстве британского бизнесмена, и, по слухам, замышлял переворот против Си.
Этот драматический эпизод, несомненно, помог сформировать мировоззрение Си, запечатлев в нем глубокое чувство неуверенности не только в будущем партии, но и в собственном выживании.
Для Си наглость Бо показала, что доступ к деньгам в сверхкрупной экономике создал элитные группировки, гораздо более могущественные, чем те, с которыми приходилось сталкиваться любому предыдущему лидеру. А для китайской общественности падение Бо открыло редкую возможность заглянуть в мир сговора между государством и бизнесом и роскошного образа жизни политической элиты.
Теперь было ясно, что Китай изобилует коррупцией, неравенством, моральным разложением и финансовыми рисками. С начала реформ Дэнга партия успешно вывела из бедности примерно 850 миллионов человек благодаря устойчивому экономическому росту, но непропорционально большие преимущества получило небольшое меньшинство, особенно те, кому посчастливилось контролировать собственность. В 2012 году коэффициент Джини в Китае (показатель неравенства доходов, где ноль означает полное равенство, а единица – полное неравенство) достиг 0,55, превысив показатель США в 0,45. Это особенно поразительно для номинально коммунистической страны.
Один бизнесмен из Шанхая так описал этот факт: “Когда я рос, учебники пытались убедить нас в упадке капитализма, показывая фотографии домашних животных богатых американцев, наслаждающихся кондиционерами – роскошь, о которой в те времена мало кто из китайцев мечтал. Сегодня собака моего соседа будет пить только “Эвиан””.
Неудивительно, что Си решил очертить свое историческое наследие борьбой с двумя ключевыми явлениями: борьбой с коррупцией и борьбой с бедностью. Во время своего первого выступления в Политбюро Си не стал скрывать угрозу, которую представляла собой история Бо. “Коррупция погубит партию и государство”, – заявил он. С тех пор он начал самую длительную и масштабную антикоррупционную кампанию в истории партии. К 2018 году к дисциплинарной ответственности было привлечено 1,5 миллиона чиновников. В отличие от предыдущих антикоррупционных кампаний, эта кампания очищает не только чиновников низкого уровня, но и высокопоставленных – “мух” и “тигров”, по словам Си.
Являются ли репрессии Си лишь предлогом для чистки своих врагов или реальными усилиями по снижению уровня коррупции? Ответ – и то, и другое. Неудивительно, что Си использовал эту кампанию, чтобы искоренить тех, кто представляет личную угрозу, включая чиновников, которые якобы были связаны с заговором с целью свержения его правления. Но он также поставил перед собой цель укрепить бюрократическую этику – например, издал список из восьми правил, запрещающих “экстравагантность и нежелательные методы работы”, такие как пьянство на рабочем месте. Его кампания также была удивительно тщательной, выходя за рамки государственных учреждений, охватывая государственные компании, университеты и даже официальные СМИ.
Резкое падение продаж предметов роскоши после начала кампании говорит о временном ограничении взяточничества и показного потребления. Однако китайские граждане восприняли это неоднозначно. В то время как многие были впечатлены силовым подавлением, другие разочарованы гротескными подробностями жадности, которые были выявлены в ходе коррупционных расследований. Более того, кампания, возможно, не слишком помогает бороться с неравенством.
Согласно китайской государственной статистике, хотя коэффициент Джини в стране постоянно снижался с момента вступления Си в должность до 2015 года, с тех пор он снова вырос.
Пока слишком рано говорить о том, удалось ли благодаря кампании Си существенно снизить распространенность доступных денег. Но две вещи очевидны. Во-первых, решительная кампания Си привела чиновников в состояние повышенной готовности. Анализ когорты из 331 городского партийного босса показал, что 16 процентов из них были сняты за коррупцию в период с 2012 по 2017 год, что является высоким показателем текучести кадров, который должен дать местным лидерам веские основания для того, чтобы приостановить коррупцию. Во-вторых, единственным значимым предиктором того, выжили ли чиновники после репрессий, было то, выжил ли их покровитель – чиновник, контролировавший их назначение. Эффективность работы не имела значения, что говорит о том, что при Си политическая система стала более персоналистичной, чем основанной на правилах.
Одним словом, кампания Си имеет неоднозначный результат. Она успешно навела страх на коррумпированных чиновников, но не устранила коренные причины коррупции – а именно, огромную власть правительства над экономикой и систему патронажа в бюрократии.
НЕ ВЫБРАННЫЙ ПУТЬ
Китай, конечно, существует не в вакууме. Через Тихий океан его главный соперник также переживает повторение позолоченного века. На этот раз новая технология, с которой сталкиваются Соединенные Штаты, – это не паровая энергия, а алгоритмы, цифровые платформы и финансовые инновации. Как и Китай, Соединенные Штаты страдают от резкого неравенства. Правительство страны также опасается популистской реакции со стороны проигравших от глобализации, и страна также пытается примирить противоречия между капитализмом и своей политической системой. В этом смысле мир сегодня является свидетелем любопытной формы соперничества великих держав: не столкновение цивилизаций, а столкновение двух позолоченных веков. И Китай, и Соединенные Штаты борются за то, чтобы покончить с излишествами кумовского капитализма.
Но эти две страны преследуют эту цель совершенно по-разному. Мандаты прозрачности, журналисты-разоблачители и прокуроры-крестоносцы были центральными компонентами борьбы Соединенных Штатов с коррупцией в эпоху прогрессизма. Сегодня прогрессивная повестка дня президента Джо Байдена основывается на восстановлении целостности демократии.
Си, с другой стороны, решил искоренить неравенство и коррупцию путем ужесточения политического контроля.
Например, обещание Си искоренить бедность в сельской местности было реализовано в виде общенациональной кампании. Центральное планирование поставило перед местными чиновниками жесткие задачи, и вся бюрократия, даже все общество, были мобилизованы на их выполнение, чего бы это ни стоило. Хотя цель благородна, методы экстремальны. Указы сверху давят на местных чиновников, требуя от них искоренения нищеты, например, путем переселения миллионов жителей из отдаленных районов в пригороды, независимо от того, хотят ли они переезжать. Некоторые из выселенных теперь не имеют ни земли, ни работы.
Крестовый поход против коррупции также ведется сверху вниз. Помимо ареста большого количества коррумпированных бюрократов, Си призвал чиновников демонстрировать лояльность и придерживаться партийной идеологии. Эти меры привели к бюрократическому бездействию и параличу – “ленивому управлению”, как говорят китайцы, когда нервные чиновники предпочитают ничего не делать, чтобы избежать обвинений, вместо того чтобы выдвигать потенциально спорные инициативы. Настойчивое стремление Си к политкорректности также уничтожает честную обратную связь в бюрократии. Например, боязнь чиновников сообщать плохие новости, возможно, способствовала задержке в ранней реакции Китая на вспышку COVID-19.
Но так не должно было быть. Китай мог пойти по другому пути в своем стремлении побороть коррупцию. До Си, по сути, страна уверенно продвигалась к открытому управлению. Некоторые местные органы власти повышали прозрачность и начинали запрашивать общественный вклад в политику. Несмотря на ограничения цензуры, газеты-расследователи, такие как Caixin и Southern Weekend, регулярно раскрывали скандалы, которые побуждали к реформам. В нескольких населенных пунктах был проведен эксперимент по предоставлению информации об имуществе и доходах правительственных чиновников, что было поддержано правозащитниками. В 2012 году центральные регулирующие органы рассмотрели возможность придания этим экспериментам статуса национального закона. Однако, как только началась антикоррупционная кампания Си, эти усилия снизу были пресечены, а правительство ужесточило контроль над гражданским обществом.
Во многих отношениях централизация личной власти Си поставила его в исключительное положение для противостояния корыстным интересам и проведения сложных реформ. Он может уменьшить монопольный контроль над государственными предприятиями и расширить возможности частных компаний, на долю которых, по состоянию на 2017 год, приходилось более 90 процентов созданных новых рабочих мест. Сильный частный сектор ускорил бы тот тип широкомасштабного роста, который снижает неравенство. Или Си может исправить фискальный дисбаланс между центральным правительством и местными органами власти, чтобы последние не были вынуждены арендовать землю и занимать деньги для получения доходов. Он также мог бы упорядочить раздувающиеся требования, предъявляемые центральными плановыми органами к местным органам власти, что одновременно уменьшило бы их потребность в регулятивных полномочиях и ослабило бы бюджетное давление.
Однако Си не проявляет особого интереса к таким реформам. Вместо этого, стремясь покончить с кумовским капитализмом, он возрождает командную систему – тот самый подход, который потерпел крах при Мао.
После успешного контроля над вспышкой COVID-19 он, похоже, как никогда убежден, что национальная мобилизация и приказы сверху вниз под его сильным руководством – единственный путь вперед. Но, отвергая подход “снизу вверх”, Си подавляет адаптивность и предприимчивость Китая – те самые качества, которые помогли стране преодолеть столько препятствий на протяжении многих лет. “Это как езда на велосипеде”, – сказал мне однажды один чиновник. “Чем крепче ты держишь ручки, тем труднее балансировать”.
