На днях в Киеве закончили снимать телевизионный фильм «Ван Гог не виноват», в котором одну из эпизодических ролей сыграл мэтр советского кино Армен Джигарханян.
На днях в Киеве закончили снимать телевизионный фильм «Ван Гог не виноват», в котором одну из эпизодических ролей сыграл мэтр советского кино Армен Джигарханян. После работы над озвучиванием своего персонажа актер дал интервью корреспонденту «i»
Вопрос: Какой молодой кинокомпании удалось вас заполучить в свой фильм?
Ответ: Очень просто. Это моя профессия, которую я люблю. Кроме того, меня пригласил в эту картину мой друг Андрей Бенкендорф, который является художественным руководителем этой компании. Я знаю, что он мне ничего плохого не подсунет. Поэтому я согласился, даже не зная сценария. Главное, чтобы не реклама презервативов.
Ты знаешь, вся хитрость заключена в том, что сценарий — произведение литературы, а кино — это изобразительное искусство. Как сказал наш общий с тобой друг Бернард Шоу, слово «да» можно записать только одним способом, но произнести миллионом интонаций.
Моя профессия и есть миллионы интонаций.
В: Эта картина — режиссерский дебют 29-летней Веры Яковенко. Кто из вас друг друга понукал на съемочной площадке?
О: Никто. Я пока хочу удивляться. Уверен, что ради способности удивляться стоит жить. С Верой мы познакомились только на съемочной площадке. И знаете, мои надежды оправдались: я был приятно удивлен и режиссером, и работой. Мы открываем друг друга. Я пытаюсь ее отгадать, а она меня. Вот я вижу, как у Веры руки дрожат — конечно, знаменитый Джигарханян приехал. А знаменитый Джигарханян хочет понравиться молоденькому режиссеру. А как же иначе… С молодыми режиссерами для меня работать — всегда счастье. В искусстве главнее всего — достичь компромисса. У украинского кино есть опасность превратиться в местечковое, потому нужно пускать в него таких инопланетян, как я.
В: Тем не менее многие другие именитые актеры отказываются сниматься у молодых режиссеров…
О: Я думаю, что нельзя соглашаться или не соглашаться работать с режиссером, глядя только на его возраст. Я отдаю себе отчет, что мы принадлежим к разным поколениям. Но у меня совсем другие реакции на вещи. Тут дело не в званиях и заслуженностях… Есть правда настоящая, и есть правда историческая. Настоящая правда заключается в том, что время моего поколения прошло, и нужно иметь мужество, чтобы себе в этом признаться. Возможно, потому некоторые актеры и не хотят сниматься у молодых режиссеров, чье время только наступает.
В: В Москве сейчас много молодых армянских актеров и режиссеров. Вы с ними поддерживаете отношения? Существует ли какая-то актерская диаспора?
О: Я сейчас буду сплетничать об армянах. Они удивительно не коллективный народ. Поэтому я мало общаюсь с ними. Если позовут сниматься — приду, но не по национальному признаку.
В: А в Армении сейчас снимаетесь?
О: Там пока нет кинематографа. Я просто не знаю, как у вас, но видите, уже есть продукция. А в Армении очень сложно. Скажем, «Арменфильм», который был довольно солидной студией, где я много раньше снимался, весь распродан. Там хозяин — богатый армянин американского происхождения. Я говорю об этом, поскольку этот факт может стать решающим. Тогда мы будем американским филиалом, что хуже. Был такой рассказ в свое время о том как один из наших советских министров спросил, почему в Армении не снимается что-нибудь о проблеме нефти… На что ему ответили: «в Армении нет нефти».
В: Есть уже с десяток российских актеров, которые снимались в Голливуде, вам не предлагали роли в их фильмах?
О: Нет. Я не знаю язык. Это петь можно на чужом языке, а сниматься — нет. Хотя у меня нет комплексов по этому поводу, потому что даже если меня позовут,— не пойду. Там мне могут дать роль какого-то выходца из СССР, армянина, а все, что я видел по этому поводу в американском кино,— сплошная карикатурность.
В: Вы уже восемь лет живете в Далласе, как вы обходитесь без знания языка в том же магазине?
О: Америка отличается тем, что это эмигрантская страна. Они просто хотят тебя понимать. Когда тебя не понимают, то извиняются, а не говорят: «Пошел ты отсюда». Поэтому там я себя чувствую очень комфортно. А что касается языка, то однажды мы с Женей Леоновым ездили в Финляндию и перед самолетом побежали ему джинсы покупать. Растерянный Леонов спрашивает у продавца: «Do you speak English?». Продавец ему: «Yes». Женя сделал паузу и сказал: «А я — нет». Так что на уровне магазина, заправки, химчистки — могу общаться. Но если надо вести дипломатические переговоры, то толкаю вперед жену, и что она там говорит, не знаю.
В: А чем жена занимается в Америке?
О: Татьяна преподает в далласском университете русский язык.
В: Чем еще вас привлекает Америка?
О: Я тебе скажу, как коммунист коммунисту: Россия, я имею в виду климатические условия,— не моя среда. Девять месяцев в Москве нет солнца. А я, когда утром открываю окно и вижу, что пасмурно,— у меня убитый день. Не терплю холода. Если ниже пяти градусов мороза, я — получеловек. В Армении тоже не мой климат. Мой самый лучший климат — Даллас. Там совмещены природные условия и высокий уровень быта. Проблем нет. Тебя не мучают, тебе стараются помочь.
В: В спектакле «Трамвай «Желание» вы играли 28 лет и явно стали старше своего героя. Для вашего нынешнего возраста существует персонаж, которого можно было бы играть очень долго?
О: Пока живой — буду играть. В театре я сейчас не играю по техническим, так сказать, причинам. В кино немножко снимаюсь. Но я все равно играю: когда читаю какой-нибудь роман, рассказ, сопереживаю героям и волей-неволей проникаю в это произведение. Вот в этом смысле для меня ничего не закончилось. Играть — не значит хлопотать лицом и думать — клеить усы или нет… Пока у меня есть проблемы — у меня, Джигарханяна,— я буду плакать, смеяться, переживать — вот это и есть игра. Главное — угадать время… Высоцкий угадал время, Пугачева угадала время… Было вокруг много Пугачевых, а угадала лишь она и стала любимым человеком целого народа. Я думаю, проблема в этом.
В: Со спектаклем, наверное, тоже нужно угадывать время. С чем сейчас можно попасть в точку?
О: Я сейчас видел один американский фильм, действие которого
частично происходит в Америке, частично в Марокко и Японии. Никакой явственной связи между сюжетами. Они снимают на языке страны, в которой происходит действие. И никаких титров. Я говорю об этом с великой радостью, поскольку сам много лет мечтаю поставить с каким-нибудь американским молодежным театром «Ромео и Джульетту» Шекспира, где Капулетти будут говорить по-английски, а Монтекки — по-русски без перевода. Есть высокий язык любви, который не надо переводить. Пушкина нельзя переводить. Найдутся люди, которые выучат русский язык, чтобы читать Пушкина. Наш общий друг Борхес этим занимался.
В: А сами скучаете по сцене?
О: Нет. Я реальный человек. Я вдруг увидел, что мне физически тяжело. Кроме того, что я люблю театр, я же бешеные деньги получал в так называемой антрепризе, но надо ездить. А мне уже трудно: кровать скрипит, в туалете толчок плохой… Когда на один день — можно потерпеть. А если работаешь, это надо побриться… Я вам подарю фразу: «Лечение не должно быть мучительнее болезни». Если мои страдания больше, чем то, что я получаю, если у меня спина чего-то потянула, тогда я начинаю нервничать. Я не получаю восторга, который должен получать. Есть две вещи, определяющие несчастье и счастье,— это среда жизни, где ты живешь и чем ты занимаешься. Думаю, что 90% людей не там живут, где им положено природой, и не тем занимаются, для чего рождены.
