Писательница и журналистка Татьяна Замировская пять лет живет в Нью-Йорке. В своем эссе она рассказывает о личном опыте наблюдения того, как изменилась жизнь большого города в карантине буквально за 10 дней.
В ситуации, когда плохие новости опережают эмоции, обычные тревоги жителя мегаполиса исчезают. Не о чем тревожиться: все, чего мы боялись, происходит быстрее, чем мы успеваем осмыслить свои страхи. Из городского невротика ты превращаешься в спокойного постапокалиптического человека, даже не подозревающего, что все эти давние коллективные практики и воспоминания (пустые полки в магазинах, Чернобыль, перестройка, девяностые) — живы в каждом из нас на телесном, доязыковом уровне. Покупаешь продукты на вечер — и обязательно консервочку с тунцом в корзиночку кладешь.
Весь мир одинаковый — к середине марта консервочек с тунцом на полках супермаркетов Нью-Йорка не остается. Наша национальная запасливость оказывается общечеловеческой, эволюционной техникой. Что еще мы о себе узнаем в эти дни?
Суббота, 14 марта
Кажется, что Нью-Йорк — город, который невозможно не то чтобы закрыть — даже приостановить! Мы гуляем по хипстерскому Вильямсбургу с поэтессой из Берлина Динарой: прилетела на мероприятие, которое отменили. Покупаем самые вкусные в городе веганские пончики с ванильно-кокосовой глазурью на границе Вильямсбурга и тихого польского Гринпойнта и заказываем там же пышные веганские блины. Блины приносят в картонных коробочках, милая польская девушка извиняется, выдавая к картонным коробочкам стальные вилочки: новые правила, говорит она, все в одноразовой посуде! В кафе, кроме нас, никого.
Солнечный весенний день — в парке МакКаррен, как розовые пожары, полыхают цветущие сакуры, под ними, как жертвы пожаров, валяются на одеялках разноцветные хипстеры с собаками. Мой коллега, с которым мы трудоустроены в маленьком французском бренде, производящем лакшери-парфюмерию, шлет сводки с полей: хорошие продажи, толпы на улицах, никакого вируса.
— Я вчера на работе попросила кашляющего мужика отойти в сторону, — отвечаю я. — А он говорит: да у меня не оно, это просто сухой кашель! Просто сухой кашель, прикинь!
Вечером я забегаю на дружеский пикник в бруклинский Проспект-парк — правда, с опозданием: моя подруга, художница Люба, уже ушла домой. Играю с чужой собакой, пью вино — вокруг обычный мартовский выходной: гремят досками скейтеры, грустно гогочут взъерошенные канадские гуси, жилистая девушка проносит мимо на руках огромную собаку лайку. Бруклинская жизнь неостановима, как река, — невозможно представить ситуацию карантина.
Воскресенье, 15 марта
Уже вернувшись домой, я выясняю, что художница Люба вчера вернулась из Бард-колледжа, где обнаружили вспышку вируса. Все бы хорошо, но мы играли с одной и той же собакой с разницей в час! Если гуглить перед сном, как долго коронавирус живет на шерсти живой собаки, гарантирую: уснуть не получится.
Понедельник, 16 марта
В Нью-Йорке приостанавливают деятельность общепита: начиная с утра вторника еда только навынос. Горожане еще не успели привыкнуть к позавчерашним ограничениям — их стали рассаживать в кафешках в шахматном порядке, на условно безопасном расстоянии в шесть неведомых европейцам футов — а теперь уже некого рассаживать. Я с нежностью вспоминаю веганский блинчик.
На работу мне к двум: нам сократили рабочие часы. Пока я перевариваю это известие, приходит еще одна новость: на работу можно не идти вовсе. Сохо, весь усыпанный лакшери-бизнесами, самозаморозился из-за неуклонно понижающихся продаж: в ситуации, когда инстинкт командует запастись гречей, ньюйоркцы неохотно приобретают духи за 200 долларов и ароматические свечи за 105. Также владельцы бизнесов предпочитают закрывать локации из соображений безопасности: лучше на время закрыться, чем получить штат больных сотрудников.
Мы снова встречаемся с поэтессой Динарой в Вильямсбурге — но на этот раз кафе с веганскими блинчиками закрыто. Закрыты и магазины винтажа, одежды, книжные и магазины пластинок — те, что еще два дня назад были полны бойких хипстеров! Вильямсбург, еще пару дней назад весенний и кипучий, похож на мертвый город: невозможно даже купить стаканчик кофе. Открытым оказывается только израильское кафе «12 стульев», вовсю празднующее последний день работы. Прежде переполненное любимое кафе Патти Смит, около которого раньше приходилось стоять по полчаса в ожидании свободного столика, абсолютно пустое. Мы садимся за лучший столик и заказываем хумус, борщ и вино.
— Когда еще мы сможем посидеть вот так за столиком в кафе! — резюмирую я. — Это последний всплеск роскоши старого мира! Вот я, безработная с сегодняшнего дня, пью свой последний бокал вина в кафе! Чертовы двадцатые годы.
Официант подходит, чтобы подлить нам красного вина. Это бесплатно, — успокаивает он нас. — Куда нам его девать потом.
Поэтесса Динара беспокоится, сможет ли она улететь домой в Берлин: рейсы закрываются, Европа за железным занавесом. А мои нью-йоркские друзья беспокоятся: неужели закроют школы? Ведь это означает необходимость сидеть с детьми для тех, кто ходит на работу и у кого нет денег на няню. Для бедных семей школы — это еще и источник горячих обедов. А для более ста тысяч фактически бездомных детей (тех, чьи родители фактически бездомные, или тех, кто временно живет в приемных семьях) школа — это еще и горячий душ, крыша над головой и единственное место для социализации. Закрытие школ видится ньюйоркцам коллапсом всего, и если для среднего класса проблемой является «чем занять детей в карантине», то для бедных семей это еще и «чем их накормить».
Вечером все ньюйоркцы смиренно смотрят бесплатную онлайн-трансляцию «Кармен» в Метрополитен-опере. «Кармен» — это новое «Лебединое озеро» XXI века, понимаю я.
Вторник, 17 марта
Знакомые учителя панически осваивают Zoom — школы, а также многие университеты всё же закрылись. Дети, впрочем, не смогут беспрепятственно дуреть в гаджетах: онлайн-обучение продолжается — уроки, конференции, домашние задания, встречи класса в общем чате и даже родительские собрания! В чат-группе Бард-колледжа, где я училась, профессора делятся советами, как перевести учебную программу в онлайн, как переделать лекции и конференции. Двадцать первый век обрушивается на всех слишком стремительно: мы были к нему не готовы.
В материальной реальности магазинов тем временем — флешбэк в постсоветские девяностые: пустые полки. Первыми уходят в небытие макароны-паста, следом исчезают замороженная еда и баночки с тунцом. Третьей исчезает картошка — откуда американцы знают, что нужно заполнить погреб картофелем? Впрочем, это все восточноевропейская эмигрантская коллективная память — американцев не бывает, и всеобщие предки сюда приехали из реальности, где погреб с картофелем спасал жизни.
— Почему картофель? — хохочет огромная черная продавщица, сгибаясь от смеха, пока ее латина-подружка прибирает ненужные ценники. — Я не понимаю! Зачем они сметают картофель? Почему не бананы? Ха-ха-ха, посмотри, тут все ломится от бананов! Люди! Почему вы не скупаете бананы?
Вот тут включается наша, белорусская память о 90-х: только мы знаем, что недозрелые бананы отлично хранятся под кроватью или в нижнем отсеке газовой плиты среди пыльных утятниц и сковородочек.Скоро исчезает и сливочное масло: мгновенно, словно его никогда и не существовало.
Среда, 18 марта
Безработных друзей все больше: все, кто работал в сервисе, магазинах, кафе, спа-салонах. Держатся пиарщики и программисты: работают из дома. Жена моего друга работает на Уолл-стрит — по его словам, она мчится на работу счастливая, будто в казино. Скупай акции! Хватай активы! Идеальное время!
Лично мое время уходит на то, чтобы попытаться податься на пособие по «коронабезработице» — на пару с подругой, работающей в парфюмерной индустрии. Пособие — по факту те самые деньги, что мы выплачиваем с налогами. Правда, даже мысль о том, что это наши же собственные деньги, не помогает нам справиться с рухнувшим сайтом Министерства труда.
Обнаруживаю себя на пустынной площади Astor Place в сердце Ист-Вилладжа, где было не продохнуть от туристов. Захожу в удивительным образом открытый «Старбакс» и прошу чашку латте с карамелью. Счастливый бариста — у него есть работа! — привычно спрашивает мое имя. Я оглядываюсь — кроме меня, вокруг никого. Ну что ж, теперь имена в «Старбаксе» значат что-то совершенно иное.
Спускаюсь вниз в Сохо — на улицах практически нет людей, зато истошно цветут сакуры и яблони: утешение от природы в странные времена.
Четверг, 19 марта
Ньюйоркцы все больше проникаются уважением и доверием к Эндрю Куомо, губернатору штата: многие жалеют, что он не выдвинулся на президента! Куомо принимает жесткие, но взвешенные решения — и, объясняя каждое из вводимых в связи с ростом эпидемии ограничений, старается выбирать нужные слова. Случаи удваиваются, утраиваются: вроде только что было сто, а потом сразу тысяча, потом откуда-то четыре тысячи. Докторам в клиниках не хватает масок. Правительство просит врачей, вышедших на пенсию, вернуться в строй: нужна помощь.
Помощь и взаимопомощь ощущаются всюду и везде. Все большие продуктовые супермаркеты ввели по утрам так называемый старичковский час: пожилые люди — самая уязвимая группа — могут сходить за продуктами в 8 утра, когда полки ломятся от свежих доставок, а тайно зараженные хипстеры не толпятся в овощном отделе в поисках авокадо. И только после того, как закупятся старички, магазины открываются для остальных.
Ньюйоркцы ощущают толерантность к ограничениям: не успели все привыкнуть к требованию всем бизнесам сократить штат до 75%, как уже нужно сократить вполовину, до 50. Не успели поплакать по одному поводу — а он уже неактуален, актуален другой. Сегодня у тебя есть работа — а завтра твоя работа считается не жизненно необходимой, и ты можешь идти домой.
Мы обнаруживаем переоценку профессий в новое время. Неожиданно такие простые занятия, как работа продавцом в магазине продуктов или доставщиком еды, становятся важнейшими — к ребятам из доставки благодарные горожане относятся как к новейшим героям нового времени, буквально рискующим своими жизнями, чтобы помогать заточенным в карантине.
Пятница, 20 марта
Куомо принимает решение о шатдауне: закрываются все бизнесы и офисы, предоставляющие «не жизненно важные» услуги. Фактически это приказ stay-at-home: оставайтесь дома. Куомо намеренно не хочет употреблять термин shelter-in-place (укрытие на местах), режим, уже введенный в Сан-Франциско, — как он признается, у него это вызывает ассоциации чуть ли не с ядерной катастрофой.
Ньюйоркцы беспокоятся: считаются ли магазины с алкоголем «жизненно важными»? Спустя некоторое время на правительственном сайте сообщают: алкоголь признан жизненно необходимым! Журналистика, алкоголь, медицина и общественные прачечные — все это жизненная необходимость. Так все профессии поделились на важные и неважные.
«В метро без крайней необходимости не ездить», — убедительно просит мэр Ди Блазио. Я, надев маску, иду пешком в Вильямсбург через опасный хасидский район (очень большая вспышка инфицированных) в парк Домино на берегу Ист-Ривер — от реки стелется молочный туман, плюс 20, на общественных лежаках валяются полуголые молодые люди с татуировками, на траве сидят девушки с собаками, по набережной вальяжно бегают спортивные бегуны в разноцветных лосинах. Лето, жара, и такое ощущение, что вся карантинная история была каким-то сном: никто ничего не боится, и потом, мэр сам разрешил выходить из дома, чтобы заняться спортом или устроить пробежку!
Суббота, 21 марта
В пятницу в городе было зарегистрировано 5 тысяч случаев и 29 смертей. В субботу утром — уже 6 тысяч и 43 смерти, сообщает мэр (к вечеру субботы кейсов будет 8 тысяч). В понедельник сообщалось всего лишь о 400 положительных тестах. Это связано с увеличением объема тестирования. Тем не менее приблизительно каждый час в городе умирает от коронавируса один человек. Возле уличных палаток, открытых у крупных госпиталей для скоростного тестирования, аккуратно — на расстоянии в 6 футов — толпятся люди, которым разрешили это тестирование пройти (даже если тебе плохо, тест можно сделать, только если ты в группе риска или мучаешься высокой температурой).
Точно такие же очереди теперь в продуктовые магазины — туда впускают по одному, чтобы не создавать дышащих друг другу в лицо тревожных толп. Беременные женщины плачут в закрытых группах на фейсбуке: в госпиталях роженицам запрещены посетители и сопровождающие — даже муж не сможет присутствовать. Казалось бы, обычная ситуация для постсоветских женщин! Но для жительниц Нью-Йорка, для которых присутствие мужа на родах — это даже не право, а абсолютная норма, подобные новости стали настоящей травмой.
Ди Блазио честно сообщил горожанам: «Ситуация будет ухудшаться. И только потом она улучшится. Но ньюйоркцы — сильные, и я знаю, что мы вместе сможем выстоять эту битву. И мы должны сделать все, чтобы защитить тех, кто больше всего сейчас нуждается в помощи».
Воскресенье, 22 марта
В городе заражено 10 тысяч человек — своеобразный рубеж. Ди Блазио, которого, очевидно, возмутили тусовки хипстеров в Центральном парке, выступает с объяснением приказа «оставайтесь дома»: «Когда мы говорим, что вы можете выйти для того, чтобы позаниматься спортом, это не значит, что вы должны тусоваться часами! Мы не хотим сказать: гуляйте весь день! Мы говорим буквально: вышли, сделали минимум упражнений и тут же возвращаетесь в дом! Нам необходимо быть жесткими, но мы не будем применять совсем уж чудовищные ограничения сразу: дадим людям возможность привыкнуть к ситуации постепенно».
Но мир уже изменился — просто для жителей Нью-Йорка это два новых мира: тревожный мир собственно вируса, переполненных приемных больниц и недоступного пока для всех желающих тестирования — и социально мучительный мир карантина, ограничений и невозможности доступа к тому, без чего трудно представить город: ночная жизнь, свидания в тиндере, ледяной латте, вечеринки, вино в уличных ресторанчиках, созерцание цветения магнолий в Бруклинском ботаническом и пикники в Проспект-парке у воды.
Ди Блазио мягко говорит, что пройдет quite a while до того, как мы сможем снова гулять в парках и устраивать пикники. Это прекрасный термин: quite a while — буквально это значит «немножко чуть-чуть времени». В переводе это значит: «довольно долго» или «значительное время».
Привыкнуть к отсутствию нормальной жизни — термин, который часто употребляют и Куомо, и Ди Блазио — сложно, но, как выяснилось, за 10 дней мы привыкли. Большой город закрыт на перерыв, и штат Нью-Йорк — центр эпидемии в США — поставлен на паузу.
Одиночество в Нью-Йорке перестает быть чем-то крутым — все же это очень социальный город. Хорошо быть домоседом и сбегать с вечеринок — но в настоящем, кромешном одиночестве всем интровертам становится по-настоящему страшно. Моя подруга-писательница, получившая грант на одну из престижнейших арт-резиденций Yaddo, уезжает оттуда домой, к мужу и собаке. «Да, я упустила шанс всей жизни, возможно, — говорит она. — Но я дома, и мне так спокойнее. В это время важно находиться с близкими».
Понедельник, 23 марта
Все сидят по домам и наблюдают эпидемический прирост. У Харви Вайнштейна — коронавирус. Никто уже не лайкает в ленте фотографии пустынного Сохо и Вест-Вилладжа, традиционно подписанные чем-нибудь про фильм «Я — легенда». Куомо издает очередной указ, требуя у госпиталей увеличить вместимость на 50 процентов — после того как количество случаев коронавируса в штате за одну ночь увеличилось на 38% — до 20 тысяч. 13 процентов заболевших — госпитализированы. 621 находится в палатах интенсивной терапии, 157 — умерли. Мы в эпицентре кризиса, признает он: апрель будет хуже марта, а май — хуже апреля.
«Мы ездили в хайк, но вернулись в Нью-Йорк. Сейчас приготовлю пирог, выпью вина в West Village и поеду домой», — отвечает мне приятельница Алиса, у которой я в режиме переклички со всеми друзьями спрашиваю, как дела.
Оказывается, в карантине можно вести и нормальную жизнь, удивляюсь я. Алиса предлагает пойти пешком в парк смотреть на цветущие магнолии.
Трамп предлагает прекратить этот ужас с карантином и снова запустить экономику США ровненько к Пасхе — как этакий праздничный подарочек (самому себе на переизбрание? Непонятно) — иначе все рухнет.
А художница Люба находит способ побороть тревогу по поводу вируса: печатает на 3D-принтере, который ранее использовала для творчества, защитные маски-щитки для лица и передает их госпиталям. Больницы жалуются на нехватку и щитков, и простых масок и просят население приносить, у кого что есть. Люба соблюдает предосторожности: работает в маске и перчатках, дезинфицирует получившиеся щитки и просит больницы пользоваться ими не сразу, а спустя несколько суток. Пока Трамп предлагает поскорей запустить экономику обратно, художники спасают мир.
А я во время маленькой спортивной прогулки по району обнаруживаю последнего из могикан — открытую маленькую булочную в Бушвике — и покупаю огромное пирожное в коробке: какое счастье!
«Ну я не могу сказать, что нормально бизнес, — говорит владелец булочной, который теперь сам стоит за прилавком, — Может, треть от того, что было. Но вообще-то грех жаловаться. Есть вещи, намного более важные, чем бизнес».
Мы все — единый биологический организм, и личные наши драмы, переживания и проблемы кажутся чем-то не таким уж и важным: в критической ситуации от нас требуется коллективное, видовое мышление. Да, Нью-Йорк — город индивидуальностей. Но только осознав, что мы все — коллективный разум, мы сможем выстоять. Да, цветущие магнолии не смогут ждать — они мимолетны, как жизнь человеческая. Но нас непременно дождутся знойные летние пляжи на Rockaway, где мы наверняка будем пить свой ледяной латте с новыми друзьями из тиндера, серфить на белогривых волнах и вывешивать фоточки новых купальников в ломящийся лайками инстаграмчик. Конечно же, нормальная жизнь вернется. Но кем мы будем в этой новой нормальной жизни — это другой вопрос.
