Одна из самых знаменитых писательниц России противостоит государству.
Ближе к концу последнего романа Людмилы Улицкой «Зеленый шатер», действие которого происходит в Советском Союзе после Второй мировой войны, один из его персонажей по имени Миха всю ночь напролет читает.
Утром он опаздывает на работу. В приливе эмоций от ночного чтения и от того, что коллеги прикрыли его, Миха чувствует непреодолимую потребность рассказать о прочитанном своему товарищу по работе, который старше его. Читал он снимки рукописей, которые не могли быть опубликованы в Советском Союзе, и старшему товарищу было достаточно одного взгляда на них, чтобы понять всю тяжесть совершаемого Михой преступления. Он сообщает об этом в компетентные органы, и в действие приводится целая серия событий, ставящих крест на карьере Михи, а в итоге приводящих к его смерти.
Когда в СССР многие книги находились под запретом, они обладали такого рода силой. Официальные издательства в огромных количествах печатали очень небогатую подборку названий. Подпольные перепечатки самиздата тоже были немногочисленными, и там выбор осуществлялся почти случайно, в соответствии с сомнительными литературными вкусами и эклектическими политическими убеждениями. В самиздате перепечатывали и переписывали рукописи недавно написанных книг, которые нельзя было опубликовать; там были факсимильные копии заново открытых книг из более ранних и более свободных эпох; к самиздату относили и печатные тома, ввезенные в страну контрабандой разного рода просветителями и агитаторами. В другой сцене «Зеленого шатра», который будет опубликован в США в будущем году, одна героиня натыкается на целую брошенную домашнюю библиотеку из запрещенных книг, и к своему разочарованию обнаруживает, что она уже читала все эти произведения, которые когда-то принадлежали родителям одного из ее друзей.
Книга может воодушевить человека, а может стать орудием убийства. Улицкую поражают такие трансформации, но в еще большей степени ее изумляют те причудливые траектории, которые создают судьбу — путешествия человека, картина, книга. Если существует странное путешествие, за которым можно проследить, она не может сопротивляться желанию пересказать его. Теплым июльским вечером в субботу она рассказала в Москве об антологии произведений, посвященных памяти поэтессы и ее подруги на всю жизнь Натальи Горбаневской, которая умерла в прошлом году. Улицкая отметила политическую активность Горбаневской и те преследования, которым она подвергалась. В первый раз Горбаневскую арестовали в двадцатилетнем возрасте за связь с людьми, протестовавшими в 1956 году против советского вторжения в Венгрию. Она провела два года в психиатрической лечебнице за то, что осмелилась документировать факты диссидентского движения, учредив информационный бюллетень, в котором сообщалось об арестах и деятельности инакомыслящих. В 1975 году она была вынуждена эмигрировать. Но Улицкая в своем выступлении сосредоточилась не на литературной, а на неординарной личной жизни Горбаневской. Поэтесса ни разу не была замужем, но подобно своей матери она удочерила девочку. Кроме того, она родила двоих сыновей. У обоих сыновей родились дети вне брака до того, как они женились на женщинах, не являвшихся матерями этих детей. На долю Горбаневской выпало налаживание связей между всеми этими людьми. «Она могла подружиться с любым, она всех заставляла любить друг друга», — сказала Улицкая. Таким образом, появилась обширная семья. Горбаневская умерла счастливым человеком, скончавшись мирно и внезапно. Но она жила бедно. Когда один из ее сыновей сидел в Париже в ее квартире и пытался придумать, как оплатить похороны, ему позвонил овдовевший знакомый матери, чья умершая жена была ее подругой — позвонил, чтобы выразить соболезнования. А в итоге он предложил место на кладбище, которое купил для себя, прежде чем вступить в новый брак. «Так она и лежит рядом со своей подругой, в дареной могиле», — сказала в заключение Улицкая.
Это прекрасная история. Она также показывает те человеческие качества, которые Улицкая, похоже, ценит больше всего. Речь идет о личной преданности, и ее не следует путать с любезностью, которой Горбаневская не обладала. Кроме того, она ценит безграничную способность к вовлечению и приобщению людей. Улицкая говорит о своей подруге с восхищением, как о члене высшей касты. «Я не была диссиденткой, — объясняет она. — Я была девочкой, которая мыла в кухне посуду, когда они разговаривали. Я помню каждого из них, но меня вряд ли кто-то помнит». Сейчас, когда Улицкой 71 год, она стала нравственным авторитетом для инакомыслящих россиян, а также одним из самых знаменитых писателей в России.
В последние годы, когда Россия стала репрессивным в политическом и консервативным в культурном плане государством, Улицкая в своих посвященных религии и политике художественных произведениях перешла к конфронтации. Она становится все более публичным человеком и творческим работником. Во время протестов против Путина в 2011 и 2012 годах Улицкая вошла в состав совета «Лиги избирателей», которая пыталась координировать и направлять очень разные силы протестного движения. Она продолжала выступать и высказывать свое мнение даже после того, как протесты были подавлены. К концу прошедшего лета ее вместе с группой других писателей и парой музыкантов заклеймили позором и назвали предателями за то, что они выступили против войны на Украине. Концерты музыкантов были отменены по всей стране. Писателей наказать сразу не удалось, но Улицкая уже подвергается регулярным нападкам со стороны выразителей кремлевского мнения, таких, например, как газета «Известия», которая подражает риторике, использовавшейся против писателей, преданным анафеме советской властью полвека тому назад. У Улицкой, как и у некоторых других писателей из этой группы, есть обширная читательская аудитория за пределами России. Она получила немало самых престижных литературных наград в Европе, хотя у себя дома писательница подвергается гонениям.
Посвященное Горбаневской мероприятие было одним из целой серии событий, организованных на городские деньги. Улицкая выступала под большим белым тентом в парке, находящемся на рабочей окраине. Ведущий, молодой и бородатый литературный критик, подошел к ней за несколько минут до начала выступления, чтобы согласовать его формат. Ему пришлось сойти с деревянной дорожки на траву, чтобы не возвышаться над Улицкой, рост которой чуть больше полутора метров. Едва взглянув на него, писательница заявила с заметным удовлетворением: «Вы очень похожи на свою мать». Мать ведущего ученая, переводчица французской литературы и член чрезвычайно обширного круга знакомых Улицкой, куда входят представители московской интеллигенции. После мероприятия оказалось, что его организаторы, видимо, не привыкшие иметь дело с выступающими знаменитостями типа Улицкой, не поставили стол, за которым она могла бы подписывать книги. Поэтому Улицкая уселась прямо на землю, скрестив ноги. Ее поклонники постарше были явно шокированы, доставая из своих сумок и портфелей экземпляры книг писательницы. Улицкая опубликовала восемь романов и множество сборников рассказов.
Улицкая согласилась участвовать в чтениях в результате недоразумения. Она приняла позвонившую и пригласившую ее на мероприятие женщину за другого человека. Но это был счастливый случай: присутствовавшие там люди дали Улицкой идею и возможность для тихого и спокойного сбора средств на российско-украинский издательский проект. С учетом того, что Россия ведет против Украины очень популярную войну, это была трудная задача. Но еще со времен Александра Герцена, выступившего против войны России с Польшей в середине 19-го века, представители российской интеллигенции поддерживают те народы, которые становятся жертвами империи. Улицкая одна из немногих, кто до сих пор выполняет этот долг.
Произведения Улицкой, как и ее рассказ о Горбаневской, зачастую являются пересказом, низведенным до сюжета. Она не живет жизнью своих героев; она описывает их и наблюдает за ними устами и глазами рассказчика, который как бы равноудалено парит над каждым из них. В «Зеленом шатре», как и в других своих романах, Улицкая зачастую отдает предпочтение краткому описанию без раскрытия характера персонажа. «Было ей под пятьдесят, но дочери своей она казалась старой и малоинтересной. Раиса Ильинична была о себе того же мнения». Она редко пользуется диалогами и, что весьма необычно для российской художественной прозы, не углубляется в мучительный психоанализ своих персонажей, хотя и признает, что у них измученная психика: «Он просто умирал от чувства вины и отвращения, мысль о самоубийстве постоянно жила на задворках его сознания». Результатом этого является увлекательное, на грани привыкания чтение, когда читателем движет исключительно стремление узнать, что же будет дальше. Всякий раз, когда я начинаю читать что-то из произведений Улицкой, меня вначале застает врасплох плоскость эмоционального ландшафта ее героев и заковыристые сюжеты. А затем наступает момент, когда я уже не могу остановиться. В России книги Улицкой продаются тиражами в десять раз больше, чем любое другое художественное произведение.
Этот дар — передавать в повествовании превратности судьбы — стал очевиден еще задолго до того, как Улицкая начала писать художественную прозу. Ее давняя подруга Татьяна Борисова рассказывала мне, что когда Горбаневскую спрашивали, кто такая Улицкая (а об этом ее спрашивали довольно часто, потому что молодая Улицкая, пусть небольшого росточка, с короткими волосами и плоской грудью — полная противоположность классическим русским красавицам — судя по всему, обладала магнетической сексуальностью), она говорила: «Люська (уменьшительно-ласкательное от имени Людмила)? Кто такая Люська? Люська писательница. Да, именно так».
Но прежде чем стать широко публикуемой писательницей, Улицкая долгие годы жила на задворках советского общества, куда ссылали людей, не обладавших ролью и местом в официальных государственных структурах. Начинала она весьма заурядно. Ее родители были высокообразованными евреями. Мать была биологом, а отец инженером и изобретателем. После окончания университета Улицкая работала ассистентом в лаборатории, участвуя в проводившихся долгие годы исследованиях мозга. Приняли ее туда после того, как она весьма успешно обезглавила живого крысеныша. Именно тогда она поняла, что минутная утрата нравственной бдительности может поставить человека на путь, который ему ранее казался немыслимым. «В день Страшного суда я лично буду стоять по колено в обезглавленных крысах», — написала Улицкая. В ее случае данный факт привел к тому, что она стала работать с мозгом все более крупных млекопитающих, как живых, так и мертвых. А что касается персонажей «Зеленого шатра», то такая утрата нравственной бдительности ведет их к сотрудничеству с КГБ.
У Московского государственного университета, где хотела учиться Улицкая, были неофициальные, но очень строго соблюдаемые квоты на количество принимаемых евреев. Но подав документы три раза за два года, Улицкая в 1962 году добилась того, что ее приняли на биологический факультет. Подобно многим женщинам в Советском Союзе, она рано вышла замуж. Ее муж был физиком. Они развелись, когда Улицкой было 25 лет, и она училась на выпускном курсе. Улицкая получила работу в Институте общей генетики, и вскоре вновь вышла замуж. На сей раз ее мужем стал молодой генетик. Область генетики при Сталине была почти полностью уничтожена, поскольку вождь считал, что все живое определяется и формируется исключительно силами окружающей среды и внешних условий. Он требовал, чтобы советские ученые в своих исследованиях придерживались его убеждений. После смерти Сталина в 1953 году генетика постепенно вернула себе право на законное существование. Ученые возвращались из ссылок, выходили из подполья и возобновляли свою работу. Улицкая начала работать в лаборатории вместе с четырьмя другими учеными. Эти молодые и образованные люди много читали, а порой и сами распространяли самиздатовскую литературу. Как-то раз у Улицкой появилась возможность перепечатать экземпляр подпольного перевода «Исхода» писателя Леона Юриса. Это была настолько важная задача, что Улицкая даже не заметила, как сильно ей не понравилась книга. «Сегодня, когда она продается во всех книжных магазинах, ее никто не покупает, потому что книга эта очень посредственная, — заявила она. — Но в то время она показалась мне безумно интересной, потому что мы ничего не знали об Израиле». Печатала Улицкая плохо, а поэтому заплатила машинистке из лаборатории, чтобы та сделала эту работу за нее. Машинистка сдала роман, пишущую машинку и всех пятерых ученых в КГБ. Но они легко отделались. Их продержали на допросах менее суток, а потом освободили из тюрьмы — и от работы тоже. Лабораторию закрыли.
В «Зеленом шатре» эта история превращается в две: одна про машинистку, подругу и пишущую машинку, которую забирает КГБ, а вторая про неосмотрительность Михи в выборе книг для чтения, что привело его на диссидентскую тропу, а потом в тюрьму. Улицкая выбрала иной путь. Подобно многим интеллектуалам своего поколения, она попыталась укрыться от советской системы в подпольной христианской вере. Потеряв работу, Улицкая воспользовалась той возможностью, которую советское общество предоставляло бесправным женщинам: на протяжении всего следующего десятилетия она занималась исключительно своей семьей. Она заботилась о матери, когда та умирала от рака, и у нее родились двое сыновей от второго мужа.
Затем Улицкая сделала то, что до сих пор считает самым смелым поступком за всю свою жизнь: она развелась с мужем. «У меня было двое очень маленьких детей, не было работы и не было практически никакой поддержки», — рассказывала она. Улицкая влюбилась в скульптора по имени Андрей Красулин, однако утверждает, что причина ее развода не в этом. В любом случае, замуж за него она не вышла. В итоге она занялась самым важным, на ее взгляд, делом русской женщины: воспитанием детей в одиночку. После Второй мировой войны в СССР образовалась нехватка мужчин, и восстановиться в полной мере страна так и не смогла. Поэтому сила общества в сочетании с государственной политикой была направлена на создание семьи во главе с женщиной как четко выраженного и широко распространенного института. После развода Улицкой досталась квартира в довольно комфортабельном и престижном доме, где обитали члены Союза писателей (хотя сама она писательницей еще не была), а также алименты. Благодаря ее таланту заводить нужные связи и наличию у нее времени, чтобы часами стоять в очередях, на столе всегда была еда. Но когда ее младший сын в конце семидесятых пошел в детский сад, она решила вернуться на работу.
Улицкую пригласили на роль драматурга Камерного еврейского музыкального театра. Слово «роль» она употребляет специально: в театре, где представления давали на идише, этим языком не владел ни один человек. Само существование театра можно объяснить исключительно гипнотическими способностями его основателя, танцора, режиссера и композитора по имени Юрий Шерлинг. В середине семидесятых Шерлинг, которому было чуть за тридцать, сумел убедить советские органы власти в том, что у Еврейской автономной области со столицей в Биробиджане, ставшей неудачной попыткой создания еврейских поселений на советско-китайской границе, должен быть собственный театр. Я видела построенное там для театра здание: это было самое большое строение из стекла и бетона на сотни километров в округе. Но за все восемь лет существования театра коллектив Шерлинга играл в Биробиджане всего один раз. Все остальное время он ставил в Москве мюзиклы на идише. Улицкая освежила свои знания немецкого и выучила алфавит на иврите. Благодаря такой комбинации она несколько приблизилась к пониманию идиша.
За следующие три года Улицкая обнаружила, что полюбила театр, но возненавидела большую часть его репертуара. «Мне пришло в голову, что написать свою собственную пьесу легче, чем переписывать чужую плохую пьесу», — сказала она. В 1982 году, когда Улицкой было 39 лет, она уволилась с работы, закончила годичные курсы сценаристов мультипликации (к этому сводится ее официальное литературное образование, и в этом кроется ее непоколебимая вера в то, что у каждой истории должны быть начало, середина и конец) и начала писать пьесы, в том числе, для кукольных театров. Некоторые из них ставят до сих пор.
В середине 80-х Михаил Горбачев провозгласил эпоху перестройки и гласности. Цензоры ослабили контроль над литературными публикациями, и самые разнообразные журналы заполонили ранее не публиковавшиеся произведения. Их тиражи увеличились многократно, а некоторые литературные журналы печатали миллионами экземпляров. Улицкая начала писать рассказы. Она отправила их в пять журналов и получила пять писем с отказами.
В своих первых рассказах, как и в последующих новеллах и романах, писательница прослеживает формирование и появление жизней: любовь, которую герои отыскивают самым невероятным образом, и которую они еще более невероятным образом проносят через десятилетия; неправдоподобные союзы самого разного рода; замысловатые путешествия людей и вещей в пространстве и времени. Там есть ссылки на факты из жизни общества, которые замалчивались почти на всем протяжении советского периода, и которые теперь стали темой активного обсуждения: ГУЛАГ, Холокост, евреи. Но эти темы были лишь фоном для Улицкой в исследовании маленьких жизней ее персонажей. Порой ее рассказы похожи на доброжелательные сплетни, и в отличие от многих появлявшихся в то время произведений, они не были антисоветскими. Скорее, они были глубоко несоветскими. Она взывала к миру, в котором нет ничего важнее, чем частная жизнь человека.
Первый рассказ Улицкой появился в 1990 году в журнале «Огонек». С этого началась ее литературная карьера, которую она сконфуженно называет «историей Золушки». Сначала ей позвонил Сергей Каледин, один из самых успешных в то время российских писателей. «Конечно, я знала, кто он такой — он в то время была на пике славы, — рассказала мне Улицкая. — Он говорит: „Знаете, мне понравился ваш рассказ“. А я ему отвечаю: „Спасибо, очень приятно слышать это“. Он говорит: „А у вас еще что-то есть? И где вы живете, между прочим?“ Прошло двадцать минут, и в квартиру входит Сережа». Даже не взглянув на другие рассказы Улицкой, он заявил: «Хорошо, мы сделаем книгу». И в течение двух последующих лет Каледин со своей женой, которая была книжным редактором, присматривали за Улицкой и направляли ее, когда она готовила к публикации первый сборник рассказов «Бедные родственники». Эту книгу регулярно печатали двадцать лет, и она была опубликована в десяти странах.
После успешного начала со своими рассказами Улицкая попыталась писать что-то более длинное. Ее повесть «Сонечка» в 1993 году была номинирована на премию «Русский Букер», а в 1996 году получила Премию Медичи как лучшее зарубежное произведение. Французскую премию вручают писателям, «чья слава еще не соответствует их таланту». Но Улицкая более скромного мнения о собственном таланте. К тому времени, как она стала широко публикуемым автором, у нее появилось ощущение, что она слишком стара для сравнения с другими. «Я трезво смотрела на свои способности», — утверждает Улицкая. Понадобились годы, чтобы она прекратила чувствовать себя самозванкой, и писательница до сих пол часто говорит об отсутствии у нее формального литературного образования. Улицкая признается, что тот вакуум в ее жизни, который оставила после себя генетика, в последнее время все болезненнее дает о себе знать. Наверное, это связано с тем, что она в своем 71-летнем возрасте уже не может делать вид, будто способна вернуться в науку, которая за это время изменилась до неузнаваемости.
Однако писательская работа дала ей шанс заново пережить свое прошлое, что она и делает во всех своих книгах. «Я не могу изменить то, что произошло, но я могу думать об этом, — говорит она. — Я могу анализировать. И тогда я начинаю видеть детали, которые были незаметны, когда я находилась внутри того времени». В своих произведениях Улицкая прослеживает ход своей жизни, делая это довольно прямолинейно и в хронологическом порядке. Действие ранних рассказов происходит в 50-е и 60-е годы, когда она росла. В «Сонечке» главная героиня проживает жизнь от Второй мировой войны до конца семидесятых. В этом опубликованном в 1993 году произведении также содержатся элементы лесбийской романтики и даже смутные контуры сцены лесбийского секса: «Яся увела ее в новообъявленную девичью, которой не суждено было никогда быть приютом какой-нибудь девы. Они влезли в Ясину постель. Яся сняла резинку с толстого хвоста на макушке, и они совершенно примирились, поглаживая друг друга по волосам». Показ таких романтических отношений совершенно немыслим в сегодняшней мейнстримовской литературе в России, поскольку это полностью противоречит ее новым консервативным нормам в культуре и в законодательстве.
Со временем Улицкая взялась и за более крупные произведения. Главный герой ее второго романа «Казус Кукоцкого» работает гинекологом, и в своей врачебной практике все чаще сталкивается с абортами, которые в то время в СССР были вне закона. Образ Кукоцкого Улицкая создала на примере своего отца, хотя тот был не врачом, а инженером. Дочь Кукоцкого Татьяна работает в лаборатории по изучению мозга, где готовит препараты из все более крупных млекопитающих, пока не осознает, что если ее попросят, она без зазрения совести сделает препарат из мертвого ребенка:
— Кого наливаешь? — деловито спросила Таня.
— Плод человеческий, — ответила Рая.
Таня звякнула ключом, отпирая стеклянный шкаф с мелкими металлическими драгоценностями, вытащила из сломанного бикса пинцеты, скальпели, фиксаторы, пересчитала весь этот старый металл поштучно и, подбирая зажимы, спросила делово:
— Живой, мертвый?
— Мертвый, — спокойно отозвалась миловидная Рая, расписалась в тетрадке за полученный инструментарий и стала неровно спускаться в полуподвал по круто прорубленной вниз лесенке…
Она уже успела прогромыхать донизу и шкваркала рукой по стене в поисках выключателя, когда Таня поняла, что именно она спросила… А поняв, положила ключ от операционной на место, сняла белый халат, повесила его на вешалку и вышла из лаборатории. Больше она туда не вернулась. Не вернулась она и в университет. Роман ее с наукой закончился в этот самый час и навсегда.
Она уходит из лаборатории и начинает вести богемную жизнь. Такое нравственное прозрение пережила и сама Улицкая, хотя она не ушла сама, а ее уволили. Эта книга, опередившая нынешний ультраконсервативный период в истории России почти на десять лет, в 2001 году получила премию «Русский Букер». Улицкая стала первой женщиной, получившей самую важную на то время литературную награду в России. К тому времени она была уже гораздо больше известна, чем ее бывший благодетель Каледин и все прочие литературные звезды 90-х годов, такие как Петр Алешковский и Евгений Попов. На пути к успеху она в какой-то момент разуверилась в религии.
Русское православие было для Улицкой выходом из того, что она называет «безвоздушным пространством» Советского Союза 1970-х годов. «Я была готова принять любое предложение, позволявшее уйти из этого вечно плоского пространства, — заявляет она. — Вы должны сказать спасибо за то, что я не стала сатанисткой». Правоверной иудейкой она тоже не стала, в отличие от некоторых ее знакомых евреев. Иудаизм у нее ассоциируется с дедом, который был часовым мастером из штетля, изучавшим Тору вплоть до своей смерти, но, как говорит Улицкая, «не видевшим толку в Толстом». Она посещала богослужения вместе с небольшой группой единоверцев в доме у священника, который жил в нескольких часах езды от Москвы. «Это было открытие нового коллективизма, общины разных, но единомыслящих — без всякого насилия, на одном общем желании служить друг другу», — написала она в эссе, опубликованном в 2012 году в сборнике.
Когда рухнул советский режим, Русская православная церковь собрала воедино все свои составляющие, включая те группы, которые находились в подполье, и пассивные массы. Она слилась с государством в своей новообретенной славе — безнравственной и безвкусной. Церковь начала возвращать себе утраченную собственность, отнимая ее не только у заводов и бюрократических ведомств, но и у школ с больницами, которые порой занимали ценную недвижимость. Новые церкви стали возводить буквально на каждом углу, собирая деньги с объединившихся с властью предпринимателей. Библия стала обязательным предметом в начальных классах. А предстоятель церкви сегодня носит часы стоимостью сорок тысяч долларов.
В попытке понять, каким должно быть христианство, Улицкая написала свой самый амбициозный роман «Даниэль Штайн, переводчик». Это опубликованное в 2006 году произведение основано на истории жизни польского еврея Освальда Руфайзена (Oswald Rufeisen), выжившего во время Второй мировой войны благодаря тому, что он притворялся гоем, работал у немцев переводчиком и благодаря своей работе сумел помочь тремстам евреям избежать смерти. Затем он прятался в монастыре, перешел в христианство, стал католическим священником под именем брат Даниэль, а в 1950-е годы эмигрировал в Израиль. Этот роман о вере и свободе, а не о любви и жизни. И хотя в нем также есть начало, середина и конец, некоторые его длинные отрывки читаются как выборка из архивных материалов. Темы книги — еврейско-христианские отношения и Холокост — были незнакомы большинству российских читателей, поскольку в этой стране дискуссии о религии и Холокосте были под запретом на протяжении десятилетий. «Я писала эту книгу для двух десятков людей, которые, как я думала, были знакомы с данной темой», — говорит Улицкая. «Даниэль Штайн, переводчик» вышел в России тиражом в два с половиной миллиона экземпляров и получил литературную премию «Большая книга», которая пришла на смену «Букеру», став самой важной литературной наградой в стране.
Но английский перевод в США потерпел фиаско. Предыдущие книги Улицкой здесь тоже продавались не очень хорошо, хотя рецензии были в целом неплохие. «Даниэля Штайна» едва заметили, и благодаря этому Улицкой удалось избежать некоторых неприятных моментов — ведь она пристально следит за судьбой своих книг во всех изданиях. «Несбыточная фантазия о переходе евреев в другую веру» — это самые добрые строчки из отзыва критика Мелвина Жюля Букье (Melvin Jules Bukiet) в Washington Post. У западного читателя возникает ощущение, будто «Даниэль Штайн» написан в вакууме. Хотя Улицкая провела обширные исследования, готовясь к написанию книги, многие отрывки создают такое впечатление, будто она понятия не имеет о том, что было написано про Холокост за последние полвека, и про еврейско-христианские отношения за гораздо более длинный промежуток времени. Но именно этим может объясняться необычайная популярность книги и самой Улицкой в России. Она упорно и довольно эффективно работает над наведением мостов между русской культурой, где еще в 70-е годы, по ее словам, «никто не говорил о подсознании», и внешним миром, от которого эта культура была изолирована. Эта книга стала попыткой изучить и понять, что это значит — быть христианином сегодня, когда почти все русские говорят, что они христиане. «Я могла не знать об этом, но чувствовала, что данный вопрос витает в воздухе», — говорит Улицкая.
Официальная пресса Русской православной церкви осудила «Даниэля Штайна», назвав книгу антихристианской, из-за чего разрыв Улицкой с церковью стал окончательным и публичным. Это извечная беда русского писателя: романы там воспринимают как манифесты, как рекомендации и как протесты. Улицкая несет это бремя без заметных усилий. Ей есть что сказать, а готовых слушать людей у нее становится все больше. Чем хуже становилась ситуация в ее стране, тем лучше она рассказывала о ее проблемах. В конце 1990-х и в начале 2000-х Улицкая начала организовывать небольшие благотворительные проекты, помогая то бездомным семьям, то учреждениям для малолетних детей — и одновременно писала о них.
Она также впервые выступила в роли издателя, став организатором серии книг разных авторов для детей «Другой, другие, о других». Это сборник произведений на разные культурные темы, от еды до семьи. Из-за книги о семьях, где есть восемь строчек об однополых союзах, у Улицкой начались неприятности. Бесстрастная и антропологическая тональность этого отрывка вызвала бы раздражение у большинства американцев. Но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать гнев прокурора одного из российских областных центров, и автора книги Веру Тименчик в этом году уже несколько раз таскали на допросы, угрожая привлечь к суду за пропаганду гомосексуализма и инцеста. Улицкая публично высказалась по поводу этих допросов, заявив, что готова дать показания, но дело после этого как-то исчезло. Очевидно, прокуратура не захотела сражаться с человеком, которого так любят.
В 2008 году Улицкая стала одним из российских писателей, которые приняли предложение о публичной переписке с бывшим нефтяным магнатом Михаилом Ходорковским, ставшим самым известным в России политзаключенным. В 2003 году Ходорковского посадили в тюрьму за уклонение от уплаты налогов, однако многие россияне считают, что на самом деле его преступление состояло в нежелании подчиняться Кремлю. В тот момент он пытался создать собственную политическую платформу, находясь за решеткой. Среди других известных корреспондентов был автор исторических бестселлеров Борис Акунин и научный фантаст Борис Стругацкий. В своих письмах эти люди периодически спорили по поводу сравнительных преимуществ демократии и диктатуры, будущего альтернативных источников энергии, а также ограниченности попыток предсказать будущее. Но Улицкая оказалась мастером интервью, нарисовав портрет человека, который ее откровенно озадачил. Он искренне верил в коммунизм в то время, когда она думала, что таких людей больше нет, а потом превратился в пламенного капиталиста. Улицкая созналась, что богатство Ходорковского вызвало у нее подозрение. «Мне стыдно за богатых, — написала она. — Признаюсь в своей предвзятости». Их переписка была опубликована в 2009 году.
Ходорковский писал ей:
Тюрьма это противоположность культуры, противоположность цивилизации. Здесь добро это зло, а зло это добро. Здесь человеческие отбросы порождают новые человеческие отбросы, а приличные люди глубоко несчастны, поскольку ничего не могут сделать в этой отвратительной системе.
Хотя нет, это слишком. Конечно, что-то они могут сделать, и делают. Но страшно наблюдать за тем, как лишь немногие выживают день ото дня, в то время как десятки человеческих жизней рушатся. И как медленно идут изменения, как они всякий раз разворачиваются в обратном направлении.
Эта переписка помогла укрепить репутацию Ходорковского; даже в тюрьме он стал ведущим критическим голосом в России. В конце прошлого года, когда Ходорковский провел за решеткой десять лет, Путин помиловал его при невыраженном словами условии о том, что тот не будет жить в России и не станет участвовать в российской политике. После непродолжительного молчания Ходорковский, ныне проживающий в Швейцарии, начал выступать с комментариями о российской политике. Он также возобновил работу фонда за социальные перемены в России и профинансировал ряд проектов, включая российско-украинские мероприятия с участием Улицкой. Но из-за своей вынужденной эмиграции Ходорковский сегодня менее важен для россиян. Акунин большую часть времени также проводит за границей, объясняя это тем, что атмосфера в России удушающая. Стругацкий умер. Таким образом, осталась лишь небольшая кучка известных интеллектуалов и публичных фигур, не принадлежащих к лагерю националистов, и среди них Улицкая.
В этом году Улицкая стала фактически руководителем Русского ПЕН-центра, являющегося организацией по защите прав писателей. Это отделение международной организации в России давно уже хранило молчание. Но под ее руководством оно быстро превратилось в одну из немногих в России площадок, критикующих войну на Украине. Его обновленный вебсайт стал хранилищем антивоенных статей и заявлений. В итоге Улицкая стала мишенью для нападок. В конце августа президент Русского ПЕН-центра 77-летний писатель Андрей Битов, не проявлявший никакой активности много лет, вдруг разразился желчным открытым письмом, обвинив Улицкую в том, что она устроила переворот. Спустя несколько дней на одной из центральных улиц Москвы повесили большой транспарант с портретами пятерых людей — двух рок-звезд, журналиста и двух писателей, в том числе, Улицкой. Рядом с ними был американский флаг и надпись: «Живете на их баксы?» В течение нескольких месяцев Улицкая из человека, который был слишком популярен, чтобы на него могла наезжать прокуратура, превратилась в фигуру, с которой оказалось слишком опасно вступать в союз.
Спустя несколько дней после выступления в Москве она поехала в Зальцбург, чтобы получить Австрийскую государственную премию по европейской литературе, которая является высшей литературной наградой этой страны. Попутно она написала эссе для Der Spiegel об ощущениях русской писательницы, получившей европейскую премию за 2014 год, и ее текст на русском языке получил широкое распространение в интернете. «Культура потерпела сокрушительное поражение, и мы, люди культуры, не в силах изменить самоубийственную политику своего государства, — говорится в статье. — Прощай, Европа, боюсь, мы никогда не станем частью европейской семьи народов». Когда Улицкая в конце августа вернулась в Москву, государственное агентство ИТАР-ТАСС попросило ее принять участие в пресс-конференции по поводу вручения премии. За два часа до начала мероприятия ее проинформировали о том, что пресс-конференция отменена, якобы из-за прорыва трубы. Прорыв трубы это старое советское оправдание для отмены чего угодно и где угодно. Возможно, Улицкая единственный человек, живший в предыдущий период ужасных репрессий как активный читатель, и вступившая в нынешний период ужасных репрессий как профессиональный писатель. По словам Улицкой, это одно из многих счастливых совпадений в ее жизни.
Некий чудесный оптимизм, сквозящий во всех ее произведениях и интервью, ставит Улицкую особняком, отделяя ее почти от всех российских писателей, как в прошлом, так и в настоящем. Те совпадения и неожиданные повороты, которых много в ее книгах, наполняют писательницу радостью открытия. Она бурно радовалась, когда мы нашли приличное кафе на задворках ничем не примечательного московского здания. Чтобы оценить, насколько необычный человек Улицкая на фоне общего запустения в русской литературе, задумайтесь над словом «прекраснодушие». Оно обозначает оптимистический взгляд на мир, но является уничижительным.
Каждый год Улицкая какое-то время проводит в крошечной квартирке в сельской местности Италии неподалеку от Генуи. Она купила ее пару лет назад и сейчас говорит: «Это был мой самый мудрый поступок, потому что работать я могу только в этом месте». Москву, которую Улицкая когда-то горячо любила, она сегодня считает все более трудной для восприятия и жизни. Она грязная, шумная, неудобная и все более и более враждебная. В 2000 году она переехала в квартиру побольше в доме Союза писателей. У ее мужа квартира рядом. Это скульптор Андрей Красулин, которому сегодня 79 лет, и в которого она влюбилась 37 лет назад. Улицкая рассказывает, что когда она была разведенной матерью-одиночкой, между ними постоянно шла битва — у кого прочнее сила воли. Сражение закончилось спустя 17 лет «абсолютно честной и достойной ничьей», а также браком. Это союз, в котором физической дистанции больше, чем во многих браках, и больше взаимного интереса и созидательного взаимообогащения.
Четыре года назад Улицкой поставили диагноз: рак груди третьей степени. Ей сделали мастэктомию в Израиле, после чего она прошла цикл химиотерапии и облучения. Одновременно с ней такой же диагноз поставили нескольким ее подругам и знакомым, но ни одной не повезло так, как Улицкой. Впоследствии она описала свои ощущения в ряде статей, которые вместе с другими работами собрала в сборнике «Священный мусор». Она беседовала с журналистами о раковом заболевании и о его лечении. Ее сняли в российском документальном фильме о том, как люди живут с такой болезнью. Российские женщины ее поколения и российские писатели из любого поколения не сделали бы ничего подобного: первые обычно скрывают свои тела от позора, а вторым не очень хочется говорить на тему смертности человека. «Просто мне есть что сказать, — объясняет Улицкая. — Я хочу сказать людям, чтобы они не боялись и боролись со своей болезнью. Есть доступные лекарства и методы лечения. Моя мать умерла 30 лет назад от рака, с которым она могла бы прожить еще лет 10-13, будь в то время методы лечения, существующие сегодня. И это самый сильный аргумент в пользу того, чтобы жить в нашей стране: ты можешь быть просветителем постоянно, не выходя при этом из дома». На это можно взглянуть и с другой стороны: в России информация в дефиците.
«Нашему поколению, мальчикам и девочкам 1943 года рождения, чрезвычайно повезло, — заявляет она. — Я родилась достаточно поздно, и поэтому не помню ни войны, ни голода. Мы были бедны, у нас были всевозможные ограничения, но я никогда не знала боль от голода. Однако я помню сталинизм, помню похороны Сталина. У меня до сих пор сохраняются в голове те образы, и я писала о них. Затем мы увидели, как из лагерей стали освобождать людей. Освободили моего деда, и я увидела его впервые в жизни. Потом была хрущевская эпоха, надежды на нее. А затем Брежнев выкачал весь воздух, и для моего поколения это был самый трудный период». Она пропускает 80-е и 90-е, ставшие самым восхитительным периодом для российских интеллектуалов, а для нее — временем восхождения к литературной славе. С позиций России образца 2014 года, когда эта авторитарная страна находится в состоянии войны, непродолжительный период постсоветской эйфории кажется несущественным.
Это удивительно избирательное повествование. Я сказала ей, что данную историю можно было бы рассказать иначе. «Вы родились во время самой страшной войны в истории человечества, заявила я. — Как только ваша семья начала оправляться, началась сталинская кампания антисемитизма, и ваша мать потеряла работу. Вы достигли совершеннолетия в эпоху больших надежд, но затем вы сами лишились работы, причем по избранной вами специальности. Надежд лишилось все ваше поколение. Свои взрослые годы вы прожили в эпоху, которую называете „безвоздушным пространством“. Затем все закончилось, и показалось, что вы и ваши сверстники одержали победу. Но затем история снова повернула вспять. Довольно скоро ваши книги в этой стране окажутся под запретом».
Она кивнула. «Да, мы рассказываем те истории, которые хотим рассказать. Я все чаще думаю, что мне следует называть себя не Золушкой, а Красной Шапочкой, которую съедят до того, как все это закончится».
Улицкая сделала паузу, а потом сказала: «Но может, я не доживу и не увижу этого».
Маша Гессен
