Искать отличия между Украиной и Россией сегодня модно.
В принципе, ничего удивительного: народы пусть и не братские, но близкие, с большим багажом совместно нажитого имущества. Если они начинают воевать, то виртуальный раздел приданого – дело сложное, способное еще долгое время давать пищу для наблюдений. Но при этом у Киева и Москвы есть одно существенное отличие, о котором обычно не говорят.
И совершенно зря, пишет Павел Казарин для “Крым. Реалии”.
Потому что именно оно делает возможным ситуации, когда условный Ходорковский фотографируется с не менее условными Валерией и Пригожиным, а в ответ на удивленное “как же так?”, отвечает “а вот так”. Просто потому, что Россия продолжает жить в постмодерне, в то время, как Украина вернулась в модерн.
И это действительно важно. Просто потому, что в разные времена слово имеет разный вес. В одни эпохи оно не стоит ничего, а в какие-то – приравнивается к поступку. И ответственность за сказанное такая же, как за сделанное. Так уж получилось, что все нулевые Россия и Украина совпадали в своих самоощущениях: по обе стороны границы царило ценностное пограничье. Тот самый постмодернизм – эклектика стилей, девальвация убеждений, тотальное пересмешничество и кич как самостоятельная ценность.
Это было время, когда можно было сидеть на стольких стульях, на сколько хватит ягодиц. Эпоха, в которую было принято смеяться над словом “рукоподатность”. Принципы и убеждения воспринимались как анахронизм, репутация – как пережиток, любой, кто пытался быть цельным, обвинялся в кондовости. Время размытых идентичностей и убеждений. Тотальная мимикрия.
Для Украины все это закончилось два года назад. В тот самый момент, когда началась война. Потому что война – это всегда модерн. Война – это история о том, что слово равно действию. Когда нельзя спрятаться в лакуну безответственности, когда приходится принимать решения, когда нужно определиться, чья сторона баррикад тебе ближе. Потому что бездействие – это тоже выбор. За который приходится держать ответ.
У Украины не было другого выбора: война дана здесь в ощущениях. В ежедневных сводках с фронта, в разрастающихся мартирологах, в двух миллионах внутренне перемещенных лиц. Война дана в повестках для срочников, волнах мобилизации для отслуживших и в волонтерском движении по всей стране. Она ощущается даже в регулярно обновляемых указателях пути к ближайшему бомбоубежищу: эти стрелки напоминают всем о том времени, когда Совет Федерации разрешал Владимиру Путину использовать армию за рубежом.
А в России эта война осталась виртуальной. О погибших на Донбассе десантниках писал разве что Лев Шлосберг. Никаких официальных мероприятий, никакой публичной отчетности. В лучшем случае война шла по телевизору, но и там подавалась как нечто, к самой России отношения не имеющее. В честь погибших на Донбассе не называют улицы, не ставят памятники. По документам российские солдаты и офицеры гибнут на полигонах и учениях.
Украинская кампания не вплетена в ткань повседневного российского существования, она не дана в ощущениях, взгляд обывателя не застревает на могильных крестах. Ее как бы нет, а раз так, то она и не может быть фактором внутренней повестки. Даже сейчас – после всех событий последних лет – Россия продолжает существовать в постмодерне. Когда глашатаем эпохи остается Пелевин.
В рамках этого самоощущения нет ничего зазорного, когда публичное и частное разделены. Когда непримиримые оппоненты пьют на брудершафт на частном мероприятии. Когда условный либерал и не менее условный охранитель вполне комфортно чувствуют себя за одним и тем же столом на корпоративе. Возможно, что причина кроется в слове “условный”.
А в Украине все иначе. Здесь не только вслушиваются в слова, но и всматриваются в поступки. Фотография со сторонником Кремля может положить конец карьере. Значение имеет не только то, против чего ты выступаешь, но и то, какую альтернативу ты предлагаешь. Помимо абстрактной “легальности”, не меньшее значение имеет и “легитимность” – важно не то, что ты говоришь, но еще и то, признают ли за тобой право это говорить.
Потому что в эпоху модерна слова перестают быть простым набором звуков. Они обретают магию и насыщаются смыслами. С их помощью можно убивать, можно спасать, можно поднимать в атаку полки или заставлять капитулировать. Иногда за них умирают.
И именно в этом ощущении времени – еще один водораздел между Киевом и Москвой. Потому что война не имеет опции “понарошку”: если она идет, то всерьез и без полутонов. Два последних года изменили самоощущение двух стран, и линия разграничения сегодня пролегает не только между теми, кто за Россию, и теми, кто за Украину. Главный окоп выкопан между теми, кто понимает, что идет война, и теми, кто это никак не возьмет в толк.
