Всю жизнь слышу о разочаровании. Настолько долго живу, что помню, как разочаровывались еще в коммунистах.
Разочаровывались, жаловались, не доверяли. И так последние лет тридцать. Разочарованные всегда где-то рядом. Их можно различить даже в темноте. По запаху. От них исходит аромат вечерних новостей, пишет Сергей Жадан для “Нового времени”.
Очень хорошо помню разочарование начала девяностых. Не помню, в ком именно, но разочарованы были все. И обвиняли всех, и недоверие выказывали всем. Разочарование стало настолько тотальным, что по сравнению с ним разочарование конца девяностых прошло почти незаметно. Хотя и оно было. И его я тоже помню.
А как все разочаровывались в две тысячи первом! И каким было то разочарование. Возвышенным, неудержимым. Во власти, оппозиции и мировом сообществе. Больше никакого доверия — призывали повсюду — ни малейшего, даже теоретического. И так до осени две тысячи четвертого. Затем обстоятельства на миг изменились. Точнее — на два-три месяца. А потом снова началось. Разочаровывались либералы и консерваторы, активисты и асоциальные типы, зеленая молодежь и седовласое старшее поколение. Разочарованные граждане напоминали детей, которым выключили телевизор. Хотя именно телевизоры работали в каждой семье, и именно там было самое интересное.
Тогдашнее разочарование каким-то удивительным образом не рассосалось аж до две тысячи десятого, не рассосалось, чтобы взорваться с новой силой. И действительно было в чем разочаровываться. Разочаровывались в новом президенте, еще раз (в который раз) разочаровывались в старом, разочаровывались в тех, кто проиграл, разочаровывались друг в друге, разочаровывались в самих себе. Разочарование было тихим и нежным, вроде прощания с любимым человеком, надоевшим давно и до спазмов. Казалось, так теперь и будет. Что характерно — именно так и было.
И вот снова. Снова разочарованы. Все. Даже те, кто ни на что особо не надеялся. Разочарование похоже на инфекционное заболевание — страдают целыми коллективами и подъездами. Кто-то долго не признается, до последнего изображая из себя здорового и полного оптимизма члена общества. Кто-то с радостью подмечает скепсис в чужих глазах, мол, я же говорил, я же предупреждал. Кто-то охотно соглашается, кто-то яро скрывает. Но волна подхватывает, и вот уже о разочаровании говорят все — политики, аналитики, журналисты, писатели, пенсионеры. Выказывают недоверие, формулируют претензии, пересчитывают невыполненные обещания. И все, казалось бы, правильно — недоверие оправданно, претензии справедливы, обещания не выполнены, но все равно возникает закономерный вопрос: неужели ты и правда так искренне очаровывался? Неужели действительно верил во все, что тебе обещали? Неужели не замечал всех компромиссов, на которые приходилось идти? Неужели не обращал внимания на поправки и примечания к обещаниям? Что с тобой было? Откуда взялись на тебе эти розовые очки?
Лучше всего, конечно, циникам и истерикам — никаких иллюзий, соответственно, никаких разочарований. Только твердая и непоколебимая вера в то, что худшее впереди, а значит, не все так плохо.
О чем говорят наши разочарования? О неискоренимых ожиданиях и отчаянных надеждах, о вере, прорывающейся время от времени сквозь скепсис и сарказм. О недовольстве окружающими обстоятельствами, о желании изменить эти обстоятельства. Мы упрямо надеемся на лучшее, настойчиво ищем выход, нас всех не устраивают правила игры, которые нам навязывают. Отсюда детское доверие, легкий самообман.
Так хочется жить в нормальной стране, иметь дело с нормальными политиками, быть спокойным за будущее детей, быть уверенным в родителях. Обычные желания, ничего особенного. Желания, вынуждающие нас верить, искренне верить без причин, до слепоты, до безответственности. Ну а уже потом, когда объект веры превращается в пыль и пепел, снова разочаровываться и отчаиваться, снова зарекаться и сыпать проклятиями, снова отступать в сторону, впадать в апатию.
У нас слишком много требований и претензий к этой жизни, чтобы не воспринимать шкурность и продажность политиков как личное поражение, а хитрость и беспринципность капиталистов — как личную трагедию. Вот и мечемся — между канонизацией и инквизицией, между искренним восторгом и не менее искренней ненавистью. В принципе, интересная, наполненная эмоциями и переживаниями жизнь, раскрашенная экстазом и депрессиями. Жизнь, в которой так много любви и энтузиазма, но вместе с тем так же много слабости и апатии. А еще упрямства, амбиций, сопереживания, наивности. Все, как и должно быть в настоящей жизни.
Ах да, и еще одно — у тех, кто разочаровывается, как правило, слишком много свободного времени и мало общественной нагрузки.
