Путин оседлал своего тигра с удивительной легкостью, и теперь уверенно скачет на нем рысью.
В последние годы в центре сцены сражаются два направления политологической мысли, пытающиеся объяснить внешнеполитические действия путинской России. Одно из них, по сути дела, возлагает всю вину на Запад, заявляя: аннексия Крыма и война в Украине являются ответом на недостаточно деликатное отношение Запада к российским «национальным интересам». Америка и Европа, допуская ошибки и неверно толкуя действия России, «провоцируют Путина», утверждают сторонники этой точки зрения. Из-за этого у него, среди прочего, появляется всепоглощающий страх перед расширением НАТО и ее приближением к российским границам. Вторая цепь рассуждений такова: ответственность несет Кремль, а его действия – это внезапный порыв в стремлении нанести ответный удар, наказать и унизить Украину после революционного свержения промосковского режима.
Обе линии аргументации весьма проблематичны, особенно первая. Даже если бы одно или оба объяснения были безупречны, та система понятий, которая возникает из этих доводов, явно является упрощенческой, а поэтому не обладает особой ценностью при составлении прогнозов для западных руководителей. В таком анализе действия России — это почти всегда ответная реакция, вызванная внешними факторами. Единственное отличие в том, что в одном случае они создают обеспокоенность уже издавна (позиция НАТО в отношении России), а в другом нет (революция в Киеве).
Конечно, вполне разумно полагать, что тактика Путина, как и многих других диктаторов и генералов, формируется под воздействием непредвиденных обстоятельств, давления и эмоций момента. Но стратегическую линию его движения все-таки можно проследить, отметив узловые точки в эволюции внутренних императивов — экономических, идеологических, политических — которые формировали и наверняка будут формировать его поведение. Есть достаточно свидетельств, позволяющих объяснить эволюцию путинской стратегии мировоззрением, набором убеждений и принципов, которые постепенно превращаются в основные направления политики. Каково же его кредо?
С чисто практической точки зрения можно говорить о доктрине Путина, которая требует восстановить некоторые ключевые политические, экономические и геостратегические позиции, утраченные советским государством. Путин не заинтересован в полном восстановлении. Он не хочет на 100 процентов возрождать государственную собственность в экономике и Советский Союз в его полном составе. Но после своего первого срока 2000-2004 гг., когда либеральные реформы сочетались с постепенным восстановлением государственного контроля над средствами массовой информации и правовой системой, Путин редко, а то и никогда не отклонялся от трех ключевых целей: повторное занятие командных высот в экономике, как говорил Ленин; установление твердого контроля над политическим процессом, системой правосудия и массовыми коммуникациями в целях предотвращения существенных вызовов режиму; и утверждение права вето на внешнюю политику и политику безопасности постсоветских государств, за исключением (по крайней мере, пока) трех прибалтийских стран.
Вначале Путин проявлял терпение в достижении этих целей, даже в свой второй президентский срок 2004-2008 гг. Он даже одобрил потемкинскую «либерализацию» Дмитрия Медведева во время его президентского междуцарствия с 2008 по 2012 годы. Но когда Путин снова пришел к власти в мае 2012 года, режим пережил трансформацию, превратившись из неидеологизированного коррумпированного «электорального авторитаризма» без ревизионистских устремлений в ту Россию, которую мы видим сегодня. Доктрина Путина расширилась, стала радикальной, а ее реализация ускорилась. Вопрос в том, почему это происходит.
В политическом анализе совпадение является причинной связью в той же мере, в какой корреляция является причинной связью в науке. Но можно указать на некоторые ключевые решения, принятые Путиным, которые говорят о наличии у него мощных мотивов. В каждом случае его решение соответствует крупному перелому внутри страны.
Первым потрясением стал мировой финансовый кризис 2008-2009 гг., который ударил по российской экономике больнее, чем по любой другой стране из Группы 20. За год российский ВВП снизился почти на восемь процентов. В то время среди ведущих экспертов из правительства и неправительственной сферы появилось единодушное мнение о том, что зависимость России от колеблющихся цен на сырье и ее соответствующая незащищенность требуют срочной корректировки. Экономику надо было диверсифицировать, устраняя зависимость страны от экспорта углеводородов. Это было ключевое условие «модернизации» экономики, которая во время президентства Медведева была объявлена высшим приоритетом. В свою очередь, «модернизация» должна была привести к драматическому улучшению того, что известно под эвфемистическим названием «инвестиционный климат». На нормальном языке это означает хотя бы минимально ощутимые успехи в борьбе с коррупцией и чиновничьим рэкетом, с удушением конкуренции и инноваций государственными корпорациями, с беззаконием и дефицитом имущественных прав, а также с продажными и послушными власти судами.
Но в то же время все хорошо понимали, что для излечения этих известных всем недугов требуется институциональная реформа, включающая предоставление свободы СМИ (прежде всего, ослабление государственного контроля над национальным телевидением), хотя бы частичный возврат местного самоуправления и подотчетности, что обеспечивается свободными и честными выборами губернаторов и мэров, а со временем и введение свободных и честных выборов общенационального масштаба, к участию в которых должна быть допущена настоящая оппозиция.
Путин отверг такой вариант. Скорее всего, его выбор был определен двумя важнейшими убеждениями. Во-первых, как он писал в своей кандидатской диссертации, углеводороды останутся основой развития России на предстоящие пятьдесят лет, а судьбой России уготовано быть «энергетической сверхдержавой» (что должно вызывать гордость). Второй символ веры основан на страхе перед тем, что политическая и экономическая децентрализация предвещает крах режима. По мнению Путина, именно это произошло при Михаиле Горбачеве, которого Путин открыто презирает за развал Советского Союза, названный им «величайшей трагедией 20-го века».
Вторым моментом, предопределившим принятие судьбоносных решений, стал полугодовой период с декабрьских выборов в Думу в 2011 году до кампании по переизбранию Путина и его инаугурации в мае 2012 года. Хотя нефтяные цены тогда восстановились и составляли около 100 долларов за баррель, экономический рост в России все равно заметно замедлялся. Годом позже Алексей Кудрин сказал, что административные барьеры преградили путь российской экономике, и эти барьеры стоят до сих пор, так как Путин за три года до этого наложил вето на любые модернизационные усилия. Кудрин был не просто экспертом. Он был самым доверенным советником Путина, человеком, который в 1996 году перевел его из Санкт-Петербурга в Москву, и до своей отставки в 2011-м работал первым заместителем премьер-министра и министром финансов. Но ключевым событием в этот шестимесячный период стал не диагноз Кудрина, а открытые протесты тысяч россиян в десятках городов против подтасовок на выборах, против коррупции и прежде всего, против самого Путина.
Таким образом, вернувшись в мае 2012 года на президентский пост, Путин обнаружил, что Россия — это во многих отношениях уже другая страна. Эта Россия была возбуждена, гораздо меньше влюблена в своего лидера, и что самое важное, ее экономика уже не могла обеспечивать тот экономический рост и увеличение реальных доходов, которые играли ключевую роль в обеспечении популярности Путина, а следовательно, в обеспечении легитимности его режима в предыдущие 12 лет. Однако Путин снова отверг путь институциональных реформ, необходимых для диверсификации и модернизации экономики страны. Вместо этого он приступил к самому знаковому и мрачному изменению политического курса за 12 лет пребывания у власти. В момент, когда даже рекордно высокие нефтяные цены могли обеспечить лишь весьма посредственный рост (по сравнению с семью в среднем процентами роста в 2000-2008 гг.), Путин начал менять основу легитимности своего режима с экономического роста и увеличения доходов на мобилизацию патриотических настроений. (Сегодня при аналогичных обстоятельствах Си Цзиньпин у себя в Китае может пойти по такому же пути.)
Политика режима менялась соответственно, порождая, как говорят обозреватели, «консервативную волну». Элементами этой волны стали более суровые репрессии против оппозиции и гражданского общества, усиление всеобъемлющей цензуры (и самоцензуры) на национальном телевидении, а также появление монополистической пропаганды, которая сопровождалась возникновением новой идеологической системы. Эта новая система, в свою очередь, состояла из пяти элементов: строящийся на эмоциях национализм, докучливый консерватизм общества, возрождение советской мифологии (прежде всего, что касается Второй мировой войны и Сталина), восстановление Русской православной церкви в правах арбитра и силы, прививающей населению общенациональные нравственные нормы, а также русский народ как становой хребет российского государства. Следуя духу, а зачастую и букве своего любимого философа Ивана Ильина, Путин украсил эту идеологическую перестройку представлениями о России как об «уникальной цивилизации», у которой не менее уникальная историческая миссия, о нравственном превосходстве «российских ценностей» над «европейскими», и прежде всего, утверждениями о неослабной, вечной и неукротимой враждебности Запада по отношению к России.
Третье роковое потрясение, внесшее изменения в путинскую внешнюю политику, произошло в период между победой украинской революции в феврале прошлого года и концом лета, когда нефтяные цены после резкого падения закрепились на низкой отметке, и стала понятна степень их негативного воздействия на экономику России. Наибольшую тревогу у режима должны были вызывать два политических побочных эффекта набиравшего силу экономического кризиса. Первый — это полная неопределенность по срокам экономического подъема, который сейчас отодвинулся далеко в будущее. По словам российских экспертов, чтобы избежать рецессии, России нужны нефтяные цены не менее 100 долларов за баррель. Что еще хуже, согласно расчетам теперь уже частного лица (и лидера очень лояльной оппозиции в виде Комитета гражданских инициатив) Алексея Кудрина, в отсутствие структурных реформ российской экономике для «существенного» роста необходимо ежегодное увеличение нефтяных цен на 10-17 долларов.
Еще одну потенциальную угрозу обозначило в своих новостях российское министерство экономического развития: по прогнозам, реальная заработная плата в этом году должна уменьшиться на девять процентов. Впервые за 15 лет пребывания Владимира Путина у власти большинство россиян ощутит очень существенное и возможно продолжительное снижение жизненного уровня.
Параллельные кризисы (геостратегический в Украине и экономический дома) совпали с очередной фазой идеологической эволюции. В значительной мере ее положения изложил сам Путин, прежде всего, в своей пылкой речи на совместном заседании Федерального Собрания 18 марта по случаю присоединения Крыма, в ежегодном обращении к Федеральному Собранию, в декабрьской пресс-конференции и в новогоднем выступлении.
Пользуясь лексикой, жутко напоминающей ранние выступления Муссолини и Гитлера, он представил дело так, что Россия никогда не ошибается, а вот западные демократии постоянно причиняют ей зло. Конец холодной войны стал для России тем же, чем для Германии был Версальский договор: нескончаемым источником навязанных извне лишений и унижения. Подняв накал риторической страсти до невиданного со времен Второй мировой войны уровня, Путин заявил, что Родина в опасности, и что под угрозой находится суверенитет России. Проводя в декабре пресс-конференцию по итогам года, он назвал Украину «иностранным легионом НАТО».
Геостратегические последствия этого мрачного мировоззрения включают в себя действия по исправлению исторической несправедливости посредством «собирания русских земель» и создания «русского мира». Также предусматривается возвращение России советского статуса второго «полюса» в однополярном на сегодня мире, где правят США. Россия должна быть не просто евразийской сверхдержавой, но и единственным в мире противовесом мнимому мировому господству Запада под предводительством Америки. Ближе к дому, в Европе, новая доктрина требует пересмотра не просто того порядка, который сложился после холодной войны (включая отказ, или фактическое нарушение ключевых соглашений по контролю вооружений — РСМД и ДОВСЕ), но и даже Хельсинкских соглашений 1975 года, прочным основанием которых является принцип нерушимости европейских границ.
И наконец, личная роль Путина в реализации этой новой российской программы впервые превратилась из подразумеваемой в центральную, причем официально. Его пресс-секретарь объявил российского президента «защитником русских, где бы они ни жили», а заместитель главы администрации сказал, что слова «Путин» и «Россия» — это синонимы. «России без Путина нет», — заявил он.
Верит ли Путин в собственную риторику и в то, что говорят о нем его пропагандисты? Если вести речь о преобразующих политических лидерах националистического, ревизионистского или революционного толка, то исторические факты в подавляющем большинстве указывают, что их заявления на публике являются искренними. Основываясь на данных открытых после их смерти архивов и написанных мемуаров, мы знаем, что Сталин верил тому, о чем говорил. Точно так же верили Гитлер и Муссолини, Мао Цзедун и Хо Ши Мин, Саддам Хусейн, Муаммар Каддафи и Слободан Милошевич. Наверное, Фидель Кастро тоже не разочарует нас на сей счет. Хотя тактика у них была неразборчивая, отмеченная резкими изменениями и противоречивыми вывертами, их принципы и убеждения обычно срастались в довольно четкую и последовательную мотивационную систему, которой они руководствовались в достижении своих целей и осуществлении своей стратегии.
Если этот анализ верен — если в основе внешней политики Путина лежат заботы о внутреннем экономическом положении страны, потребность в легитимности, а также прочная и довольно связная идеология — то можно сделать три условных вывода, которые могут оказаться полезными западным политическим руководителям.
Во-первых, стратегия Путина отражает эволюцию его убеждений, а также внутриэкономические и политические потребности. Он не просто реагирует на политику Запада, не просто руководствуется спонтанными вспышками возмущения из-за своих политических неудач в соседних странах. Если это так, значит Западу придется иметь дело с беспрецедентным геостратегическим вызовом все то время, пока Путин находится у власти — а многое говорит о том, что он останется на своем посту вплоть до смерти или свержения.
Конечно, нет ничего беспрецедентного в ревизионистских (или даже реваншистских), националистических, воспаленных своей идеологией, уверенных в собственном мессианстве и глубоко субъективных диктаторах, твердо вознамерившихся исправить воображаемые исторические несправедливости. Нет ничего нового и в усиливающемся безумии на вершине власти, что наглядно подтверждает история Калигулы. Но есть нечто беспрецедентное в диктаторе такого типа, который обладает 1 643 стратегическими ядерными боеголовками и 528 системами их доставки. Когда-то у Советского Союза было гораздо больше такого оружия и систем доставки, но под контролем «коллективного руководства» осторожной, расчетливой и нерасположенной к рискам геронтократии они были не настолько опасны, как то меньшее количество, которое имеется у России сейчас.
Во-вторых, Украина этнически и исторически ближе России, чем любая другая страна. Стабильная, демократическая, ориентированная на Европу Украина неизбежно бросает вызов российскому режиму с его идеологической системой, его легитимности внутри страны, и конечно же, его геостратегическим планам. Поэтому Путин вряд ли согласится на что-то иное, кроме полной победы в Украине. Для этого не нужно заново поглощать Украину, принимая ее в состав России. Но просто расчленить страну и создать марионеточное государство на юго-востоке недостаточно. Скорее всего, конечная цель состоит в экономической и политической дестабилизации Украины с задачей замены сегодняшнего прозападного режима в Киеве на пророссийский.
В третьих внутриполитические императивы требуют, чтобы режим постоянно поддерживал и развивал пропагандистскую концепцию «осажденной крепости», дабы сплачивать массы под знаменами патриотизма. Иными словами, надо продвигать идею о том, что Россия находится в огромной опасности со стороны НАТО, и что защитить Родину может только Путин. Такая концепция, будучи усиленной другими элементами этого нового идеологического кредо (и сама усиливая их), требует поддержания напряженности в отношениях с Западом. Неотъемлемой составляющей такого будущего вполне может стать то, что мы наблюдаем сейчас: участившиеся вторжения российских боевых самолетов и подводных лодок в воздушное пространство и территориальные воды ЕС, а также масштабные военные учения в европейской части страны с привлечением всех сил и средств. Если внутренняя ситуация еще больше ухудшится (а это вполне вероятно из-за низких цен на сырье, из-за санкций и прежде всего, из-за сохраняющихся административных барьеров), то возможна еще большая эскалация и очередная «гибридная война» против какого-нибудь соседнего государства, где проживает значительное русскоязычное меньшинство, например.
Если эти прогнозы правдоподобны, то как на них могут отреагировать западные страны? Во-первых, лидеры Запада должны понять, что Путин руководствуется глубокими и прочными убеждениями, и в ближайшей, а пожалуй, и в среднесрочной перспективе не поддастся давлению экономических санкций и дипломатии. Есть только одна стратегия, имеющая шанс дать результат: это терпеливая, твердая и настойчивая политика, направленная на повышение политических издержек для режима за его поведение. Такое увеличение издержек заставит Путина сделать трудный выбор между внесением изменений в свою политику и опасностью политической нестабильности. Так, отказ в кредитах ведущим российским компаниям и банкам вынуждает Путина делать выбор между оказанием помощи Роснефти и Сбербанку с одной стороны, и повышением пенсий и зарплат (с учетом высокой инфляции) своей политической базе в составе пенсионеров, учителей, врачей и военных, с другой.
Точно так же, поставка оборонительного оружия и предоставление оперативной разведывательной информации украинской армии может лишить Путина шансов на быструю и решительную победу, а также на смену режима в Украине. В таких обстоятельствах он будет вынужден сделать выбор: либо добиваться тех же целей в ходе длительной войны со значительными потерями, которая наверняка вызовет негативную реакцию внутри России, либо довольствоваться более скромными целями в Украине.
И наконец, то соперничество, которое Россия навязывает сопротивляющемуся Западу, станет для нас еще более болезненным, потому что здесь налицо полное несовпадение целей: Запад хочет мира, а Путину нужна война.
В асимметричности этих целей нет ничего нового — как и в тех тревожных предзнаменованиях, которые мы наблюдаем. После Первой мировой войны для либеральных капиталистических демократий, где политическая власть обычно является наградой за обеспечение постоянно растущего благополучия и повышение уровня жизни, любая конфронтация на международной арене является помехой и отвлекающим фактором, чего они должны избегать едва ли не любой ценой. Понадобилась Вторая мировая война (и предшествовавшее ей Мюнхенское соглашение), чтобы Запад неохотно и только частично отказался от умиротворения как от первоочередной стратегии в отношении ревизионистских держав. По этой причине началась холодная война, в ходе которой либеральные демократии создали достаточно прочные оборонительные силы для сдерживания в течение 40 с лишним лет агрессии (по крайней мере, в Европе). Уроки Мюнхена сегодня практически забыты с уходом из жизни их современников, а поэтому сейчас опять очень сложно устоять перед соблазном и не сделать вид, будто никакой агрессии нет.
А вот нынешний российский режим, который не может осовремениться, и для которого даже самая малая институциональная реформа может стать роковой, делает ставку на укрепление патриотизма в целях обеспечения своей легитимности. Путин оседлал своего тигра с удивительной легкостью, и теперь уверенно скачет на нем рысью. Но в такой скачке таится множество опасностей, и одна из них заключается в том, что зверя надо постоянно кормить, давая ему все больше мяса, и лучше с кровью — особенно если российскую экономику, которой Кудрин предсказал на этот год как минимум 4-процентное сокращение, не спасет резкое увеличение нефтяных цен. Победа (а точнее, победы — большие и малые) в воображаемой войне с Западом становится основой политического выживания, а поэтому за нее надо вести неустанную борьбу.
А это может плохо кончиться.
