Кремль еще до кризиса в Украине начал тайно вмешиваться в дела других, менее важных для него стран региона.
Пишет Андреас Умланд, немецкий политолог.
Как интерпретировать события в Украине 2013-2014 годах? Какие сравнения, объяснения и изложения убеждают, а какие нет? Какие термины, концепции и категории стоит применять при описании «украинского кризиса», а какие не стоит? Насколько сама конструкция «украинский кризис» является оправданной и, в частности, насколько «украинский кризис» является украинским?
Осенью 2014 года профессор Университетского колледжа Лондона (UCL) Эндрю Вилсон опубликовал книгу Украинский кризис: что он означает для Запада. Теперь, год спустя, настало время подвести итоги и проанализировать, сбылись ли предсказания Вилсона.
Этой книгой автор добавил еще одно важное исследование к своей серии влиятельных работ о посткоммунистической восточноевропейской политике. За последние двадцать лет Вилсон опубликовал целый ряд важных исследований посвященных, прежде всего, современной Украине и Беларуси, которые в немалой степени повлияли на формирование западного академического дискурса, а также и, в какой-то степени, на общественное восприятие постсоветской политики. Его последняя книга, пожалуй, наиболее хорошо читается как продолжение предыдущих, не менее важных монографий Virtual Politics: Faking Democracy in the Post-Soviet World (Виртуальная политика: Поддельная демократия в постсоветском мире, 2005) и Ukraine’s Orange Revolution (Украинская Оранжевая революция, 2005), также опубликованных издательством Йельского университета.
Центральной темой этих ранних исследований было использование постсоветскими диктаторами новых средств манипуляции, так называемых «политических технологий», а не только старых форм политических репрессий для обеспечения устойчивости своих авторитарных режимов. Постсоветские автократы демонтировали демократию не путем открытого разрушения плюрализма, но с помощью сложных симуляций политических дебатов и целенаправленного переформатирования общественного дискурса «активными мероприятиями». В Виртуальной политике Вилсон, кроме того, показал, что эта подрывная постсоветская тактика имела свои истоки в опыте КГБ и других секретных служб советского блока и в их методах подрыва восточно-европейских диссидентских движений 1970-1980 годах изнутри.
Вилсон детально описывает, как Кремль распространяет эти методы манипулирования, испробованные во внутренней политике, на сферу российской внешней политики и дипломатии по отношению к разным европейским странам, если не на российские международные отношения в целом. Несмотря на название, в этой книге речь идет в равной степени как о ситуации в путинской России, так и в революционной и военной Украине. Она представляет собой информативное изложение и хорошо иллюстрированное предостережение о применении Кремлем «политических технологий» в областях постсоветской геополитики, внешней разведки, межгосударственных дел и военной экспансии. Вилсон показывает, насколько было возможно на момент завершения рукописи летом 2014 года, глубокую вовлеченность России сначала во внутриукраинские процессы, приведшие, вопреки желанию Кремля, к смене режима в Украине, а потом ее роль в потере Украиной Крыма и в разжигании якобы «гражданской» войны в Донбассе.
Вилсон написал эту книгу весной-летом 2014 года и тем самым целился в быстро перемещающуюся, малоисследованную и непредсказуемо развивающуюся мишень. Кроме того, он, как и все мы, является не только аналитиком, но и жертвой «информационной войны» и преднамеренной путаницы, порожденной многогранной и часто не сразу понятной пропагандистской кампанией Кремля. Кроме того, Вилсон еще не мог включить в свое исследование важную информацию, которая появились только осенью-зимой 2014 или позднее. К этим новым, ему еще не доступным веским уликам можно отнести, например, некоторые откровенные интервью первого «министра обороны» так называемой Донецкой Народной Республики Игоря Гиркина-Стрелкова о начале и ходе «гражданской» войны в Донбассе, следственные отчеты расследований группы Bellingcat о крушении малазийского самолета MH17 российской ПВО и применении российской тяжелой военной техники в Донбассе, а также признание Путина в марте 2015 года, что Россия была инициатором и организатором отделения и присоединения Крыма к Российской Федерации. Читая эту книгу, иногда ощущаешь временное давление и эмоциональный стресс, в которых, по-видимому, Вилсон писал это исследование. Для многих наблюдателей первая половина 2014 года была волнующим периодом, когда украинское государство становилось, с одной стороны, более «европейским» и менее постсоветским, но и, с другой стороны, с каждой неделей все более неустойчивым и слабым.
Тем не менее, несмотря на эти ограничения, Вилсон в конце лета 2014 года дописал текст, который, особенно в момент его публикации, выполнил (и будет выполнять) ряд функций не только для восточно-европейских исследований, но и для общественной дискуссии о природе «украинского кризиса». Во-первых, он опубликовал первую крупную «руссоцентристскую» интерпретацию предыстории, происхождения и разворачивания противостояния внутри Украины в первой половине 2014 года. Хотя и многие другие наблюдатели утверждали о существенной причастности Кремля к ситуации в Украине, обширное исследование Вильсона продемонстрировало и контекстуализировало махинации российского руководства гораздо более наглядно, чем другие аналогичные исследования, опубликованные до середины 2015 г.
Во-вторых, хотя еще не было полной эмпирической картины роли Кремля в создании и эскалации кризиса в Украине, Вилсон решил подчеркнуть московское участие больше, чем это допускали подтвержденные данные в середине 2014 года. Было, несомненно, несколько рискованно отделиться от других западных украинистов, таких как Лукан Вэй (Торонтский университет), Сергей Куделя (Бэйлорский университет) или Иван Качановский (Оттавский университет), которые тогда сосредоточили внимание на местных корнях восточно-украинских потрясений. Тем не менее, с каждым месяцем с момента публикации книги все больше и больше доселе скрытых эпизодов событий выходили на поверхность. Большая часть этих новых сведений поддерживает первоначальную интерпретацию Вилсона, которая, хотя и содержит некоторые пробелы, оказалась в целом верной и более убедительной, чем «украиноцентристские» интерпретации указанных политологов.
В-третьих, что, возможно, является самым главным, Вилсон ставит кризис 2014 г. в более широкий контекст исторических и сравнительных рассуждений о последних украинских событиях. Он соотносит кремлевское разжигание «украинского кризиса» с внутренними «политическими технологиями» Москвы, ее предыдущим вмешательством в украинские внутренние дела и ее более ранними аналогичными махинациями как в странах Балтии и Южного Кавказа, так и в Беларуси и Молдове. Эта контекстуализация до некоторой степени «де-украинизирует» «украинский кризис» тем, что она демонстрирует где, по каким причинам и каким образом Москва уже была глубоко вовлечена во внутренние дела стран, менее важных для России, чем Украина.
