После Петербурга можно сказать, что «двадцатка» превратилась в настоящий ринг.
Российско-американские разногласия последнего времени и решение США о нанесении удара по Сирии позволяли предположить, что петербургский саммит “двадцатки” не принесет никаких серьезных результатов участникам переговоров. Но трудно было себе представить, что этот саммит будет настолько скандальным, что стороны будут обмениваться взаимными претензиями и в кулуарах встречи, и на пресс-конференциях, что Барак Обама откажется не просто вести переговоры с Владимиром Путиным, но даже сидеть рядом с российским президентом. После Петербурга можно сказать, что «двадцатка» перестала быть клубом, в котором нередко придерживаются разных позиций, но пытаются найти компромисс между собой и превратилась в настоящий ринг. А уж поэтому потеряла всякий практический смысл .
Возможно, Владимир Путин во время петербургского саммита чувствовал себя комфортнее, чем на последней встрече «большой восьмерки» . В Северной Ирландии он был в гостях у не самого своего большого друга Дэвида Кэмерона и в явном меньшинстве по сирийскому вопросу. В Петербурге, родном городе, Путин был хозяином, и его стремление во что бы то ни стало поддержать последнего союзника Москвы на Ближнем Востоке одиозного диктатора Башара Асада разделяли руководители целого ряда развивающихся стран. Но, с другой стороны, на встрече восьмерки удалось прийти к компромиссному решению по Сирии – и сохранить иллюзию, что от России в современном мире что-то еще зависит .
А на встрече двадцатки никакого общего решения не было – зато было общее заявление лидеров 11 стран, которые разделяют подход Барака Обамы. И это – не просто большинство присутствующих, это союз развитых государств с нефтяными монархиями Персидского залива. Россия и Китай теперь могут только наблюдать, причем Китай, по обычаю – безразлично, его экономический потенциал и возможности не требуют признания, а Россия – раздраженно, потому что после превращения в сырьевую кладовую она отчаянно в этом признании нуждается. Самое парадоксальное, что если бы Путин хотя бы сделал шаг навстречу Обаме, это воздалось бы ему сторицей. В отличие от своего предшественника Джорджа Буша-младшего, готового действовать решительно и не задумываясь об обстоятельствах, Обамa требует признания своих шагов – и в самих США, иначе он не обращался бы к конгрессу, и на международной арене.
Доброжелательность Путина была бы для Обамы еще одним важным доказательством того, что он хочет не воевать в Сирии, а наказать монстра, который применил химическое оружие против женщин и детей. И это могло бы стать началом реальных изменений в российско-американских отношениях – Вашингтон стал бы считаться с Москвой не потому, что Россия влиятельна, а потому, что она конструктивна.
Но кондовость Путина в очередной раз послужила ему плохую службу.
