Во многих городах Востока не чувствуется не только Украины, но и вообще никакого государства.
Об этом пишет Петр Андрушечко, польский журналистю
До этих событий я был только в Донецке и Луганске. Я никогда не ездил по маленьким городам. Когда ты ездишь по Донбассу, понимаешь, насколько он разнообразный. Есть много городов и сел, в которых ничего не менялось последние 20 лет. А если менялось, то только в худшую сторону. Люди жили автономно. Там не только Украины, вообще никакого государства не чувствуется. Я думаю, что с людьми сильно поработали местные политики. Они во всем обвиняют киевских, хотя не понимают, что это же их представители последние три года находились у власти. Для них это непонятная абстракция.
В самом начале люди из Донецка и Луганска говорили одно и то же — все штампы. И чем дальше, тем больше эти стереотипы накручивались. Я был в Славянске в тот момент, когда нашли визитку Яроша в сгоревшем автомобиле. Жители города действительно боялись и ждали, что Правый сектор будет штурмовать город и устроит там резню.
Первый раз войну я ощутил в Марьинке, поселке в Донецкой области. Начался обстрел. С журналистами Громадське ТБ мы едва успели спрятаться в блиндаж. До этого военные говорили с нами неохотно, а после обстрела стали общаться. Они поняли, что мы пережили то же, что и они. А они эти обстрелы переживают ежедневно.
Один из моих репортажей был про волонтеров в Донецке, они большие молодцы. Это бывшие журналисты, предприниматели. Каждый из них мог выехать и заниматься карьерой. Но они решили остаться. Я был с ними в одном из бомбоубежищ в Донецке, в котором с середины июля живут 100 человек. И увидел несколько совсем маленьких детей, им всего пару месяцев, и они провели их в бомбоубежище. Без волонтеров эти люди не выжили бы.
Моя последняя поездка была в Трехизбенку, что в Луганской области. Там постоянные обстрелы, но люди остаются. Уже ничего не ездит, кроме военного транспорта. И дорога постоянно под обстрелом. Украинской власти раньше надо было думать про эвакуацию. Последняя картинка из Трехизбенки, запечатлевшаяся в память: очень медленно едет Жигули или Лада, а на крыше машины — гроб. Такая там реальность.
