Ну, почему у вас если о Западе, то там все хорошо, если о России, то там все плохо?! Ну, это же пропаганда чистой воды с вашей стороны.
Это было написано двадцать третьего декабря. Читаю: “Поглядев на убранство Москвы, я поверила в величие России. По Кутузовскому кони с оленями скачут, на Лубянке огромные шары огнями переливаются – домов за ними не видать; светодиодные Морозы, Щелкунчики, Снегурки шествуют по Москве – план ГОЭЛРО перевыполнен в сотни раз. А потом зашла к приятельнице в банк. Еще недавно за кредитами стояли очереди, сейчас – никого, – передает Радио Свобода. – Вкладчики мечутся: одни закрывают счета, ведутся на акции какой-то строительной компании, по привычке скупают недвижимость, другие, напротив, сбрасывают ненужные квартиры. “Как же вы жить будете совсем без денег, если все вложите в недвигу?”, – спрашивает приятельница пожилого профессора. “Придется идти работать, – отвечает. – Нельзя сейчас оставлять деньги на счетах”.
Банки изо всех сил навязывают потребительские кредиты, у банковских работников планы по выдаче кредитов! Заставляют уговаривать клиентов: писать письма, звонить. Участились банкротства физлиц. Это значит, что при просрочке кредита ваши счета блокируются, вам назначается управляющий и все ваши покупки только через него. И от зарплаты вам оставят половину. Любое ваше возражение – только через суд. Как у нас работают суды, все знают. Словом: приходи – не бойся, уходи – не плачь», – говорится в письме.
“Ну, неужели же ничего хорошего в России, – следующее письмо, – ну, неужели вы не видите, ну, не может же быть так, ну нельзя же так! Надо же иметь какую-то объективность, совесть! Ну, почему у вас если о Западе, то там все хорошо, если о России, то там все плохо?! Ну, это же пропаганда чистой воды с вашей стороны!”, – такой вот крик души. Крик души человека, который не хочет смириться, что мы говорим не о том, какая перед нами девушка: пригожая или не очень, а как она себя держит, какого она поведения, как относится к окружающим. Многим в России хочется, чтобы мир думал, что это обычная страна, что в ней обычный политический режим, обычные порядки. Но мы все-таки будем говорить что есть, а есть то, что Россия представляет собой угрозу миру. Она ведет войну против Украины, она празднует столетие ЧК, она бросает в тюрьмы людей ни за что. А вы нам: “Да неужели у нас нет ничего хорошего?!”.
Вообще, в таких разговорах много детского. Один говорит другому: какой ты все-таки ленивый и тупой ученик! Тот отвечает со всем возможным достоинством: вот если бы меня мама произвела на свет таким же прилежным и сообразительным, как ты, я бы давно заткнул тебя за пояс. Сказал это – и доволен, считает, что победил. Вот слушайте. “Европу невозможно подчинить или поменять из Москвы в силу того, что она уже в разы, а то и в десятки раз больше России. Европа растет на весь размер российского ВВП раз в пять-семь лет. То есть, каждые пять-семь лет только ее прирост равен всей экономике России. Ясно одно – договариваться надо России и Европе”. Что слышит в ответ этот человек из того же, что и сам, лагеря – лагеря патриотов, крымнашистов: “Если нынешнюю величайшую державу мира, – то есть, США, – вдруг лишить нефтедоллара, продаж оружия и выкачки ресурсов из Африки, что с ней будет? Что-то сомневаюсь, что она так же дальше будет процветать. Великая европейская держава Германия процветает не одно десятилетие, с аппетитом кушая своих южных соседей – Грецию и иже с ней”.
Вы ему говорите: ну и кто ее, величайшую державу мира, лишит нефтедоллара и как? “В том-то и дело, что никто и никак”, – отвечают вам. “И что отсюда следует?”, – допытываетесь вы. “А то, что гады они все!”. Состояние, в котором люди так высказываются, называется ресентиментом. Злобная зависть от бессилия, обида неудачника на счастливчика, которого он, может, и в глаза не видел, но считает виноватым в своем жизненном провале. Такой человек не может говорить по делу. Он просто не в силах здраво обсуждать, что следовало бы делать, чтобы Россия отстала все-таки не навсегда, если еще можно что-то сделать. Его или ее душит патриотическая обида, и все, что он или она может из себя выдавить, – какие они плохие, эти Штаты, какая она плохая, эта Европа, и какой была бы хорошей его Родина, как бы далеко она ушла, если бы не то-то и то-то.
Говоришь ему или ей: “Ладно, Запад – бяка, не будем спорить. Большая бяка. Но давайте все-таки вернемся к делу: как быть, чтобы не навсегда отстать от этих негодяев?”. В ответ крик: “Да если бы они не были такими: такими хищными, лицемерными, расчетливыми, корыстными, мы их бы уже давно за пояс заткнули”. Делаете последнюю попытку, говорите: “Хорошо. Согласен. Заткнули бы. Но что сейчас-то делать, чтобы не навсегда от них отстать?”. В ответ можете получить и по шее.
Да, вот в угоду той слушательнице, что спрашивала меня, неужели нет в России ничего хорошего, читаю письмо, которое ей понравится, получил его вот в какой день. Читаю: “А ведь, между прочим, сегодня – великий день. Владимир Владимирович Путин выдвинут в президенты России. И я уверен, что наш народ его поддержит. Боюсь, конечно, как бы американцы или украинцы не устроили какую гадость, но верю в Федеральную службу безопасности. А еще вот так задумался: ведь по-настоящему великий праздник предстоит тридцать первого декабря. Я скептически относился к празднованию Нового года, но на этот раз отпраздную. Ведь исполнится восемнадцать лет – совершеннолетие – новой России. Той, которая под руководством президента стала подниматься с колен. И поднялась. И стоит назло врагам, и держит удар. После позора девяностых избавилась от власти врагов народа. Я не люблю пафос. Но вот гуляю по своему городу. Чистый город, сытые люди, кафе, где милые девушки пьют кофе, а веселые парни – пиво, аккуратные магазины с богатым ассортиментом хороших товаров и вежливыми продавщицами.
А что было бы, если бы у власти находились мечтатели о “настоящей демократии”? Весь крупный бизнес бы принадлежал американцам или гейропейцам, мелкий – бандитам, дороги бы покрывали ямы, по улицам было бы опасно ходить даже днем из-за банд гопников, через каждые десять метров сидели бы попрошайки, все СМИ рассказывали бы, какая хорошая Америка и какие плохие русские. Десятилетние дети крутились бы вокруг редких туристов и орали: “Пиво – один доллар!”, вместо Деда Мороза на утренниках были бы Санта Клаусы, в маршрутках звучала бы только английская музыка, в Крыму хозяйничали бы украинские фашисты и стояли бы американские корабли… Владимир Владимирович Путин спас Россию от этого. Сейчас я прилетаю в Южную Корею и с гордостью показываю российский паспорт. Может, не все нас любят, но уважают”, – говорится в этом письме, о котором – знаю точно – некоторые скажут мне с понимающей ухмылкой, что я его выдумал. Нет, выдумал его не я, а тот человек, который его и написал. Он незаметно для самого себя вошел в роль верноподданного недотепы.
А вот этой слушательнице захотелось по-другому вспомнить дела давно минувших дней. Правда, многие о них говорят так горячо и недобро, словно все произошло вчера. Это – о чубайсовской приватизации, о чем же еще? Читаю: “Чубайсовская приватизация позволила мне отстроить первый, крохотный, но собственный, бизнес и в корне изменить свою жизнь. К тому времени нужда уже научила меня не журавля в небе караулить, а синицу в ладошке сжимать. Ждать, когда на мой ваучер мне привалит машина “Волга” я не стала, а приобрела на него японскую вязальную машину. Это было имущество фабрики, на которой я работала надомницей долгие десять лет. По плану я должна была связать за месяц двадцать четыре свитерочка, а я их по три в день вязала! Государство платило меньше четырех рублей за свитер, а когда я вязала для знакомых – то получалось по пятнадцать. Машина – кормилица. Плечи уставали, поясницу ломило, затылок затекал, но куда денешься?
И пошли мы в Фонд имущества за консультаций, а там нас спрашивают: вы хотите цех в аренду взять или выкупить его? Конечно, выкупить! Сомнения грызли: где шерсть брать, где кому продавать изделия? Но радовало то, что не стало никакого плана, кроме того, что сама себе назначу. Нашлись и поставщики шерсти, нашлись и швеи, и сбытовики. Свитера, рейтузы, шапки при тогдашнем дефиците разлетались как пирожки. Плюс еще стали сдавать помещение фабрики в аренду, потекли хоть маленькие, но дивиденды. Потом, правда, решили цех продать, потому что управлять бизнесом, в котором все имеют равные доли, невозможно: кто в лес, кто по дрова. Деньги поделили. Я смогла купить первую в своей жизни стиральную машину-автомат, холодильник и микроволновку. А потом другие люди, тоже с предпринимательской жилкой, стали челноками и накинулись на Китай. В Россию хлынули дешевые китайские свитера, они были из синтетики, но ярче и дешевле наших, и я нашла себе другое дело”.
Здесь история этой женщины и Чубайса не заканчивается. Однажды эта женщина увидела его среди важных лиц в Воронеже. Читаю: “Я протиснулась в этот круг и несколько десятков метров шла на полшага сзади Чубайса. Мне хотелось взять его за руку, поблагодарить за приватизацию, за которую его ненавидела вся страна, впитать хоть каплю той силы, которая помогла ему под этой лавиной ненависти выжить. Я видела его тонкую розовую кожу, веснушки на ушах, уже протянула руку к его руке, но взять не решилась. Меня всегда восхищала решительность Чубайса, его умение держать удар, его потрясающая собранность, компетентность. Хотелось сказать: “Анатолий Борисович, вы молодец! Спасибо!”. Позже мне случайно выпало познакомиться с женой Гайдара Машей, и я рассказала ей о своем порыве. Маша вздохнула: “Что же вы не решились?”. – “Ну, я подумала, Чубайс такой сильный, что ему мой лепет?”. – “Сильный тоже нуждается в поддержке”, – сказала Маша”.
