Обсуждать историю – задача не из простых, особенно если события давнего прошлого стали краеугольным камнем для актуальной политики. Именно так произошло в России, где тема Великой Отечественной войны претендует на роль гражданской религии.
Как и любая религия, она имеет одну-единственную каноническую трактовку и язык описания, пантеон мучеников и бестиарий демонов. Любое отступление от канона воспринимается как ересь. Даже использование термина “Вторая мировая” вместо “Великая Отечественная” в глазах многих адептов этой религии выглядит как недопустимая подмена.
Культ Войны был рожден в советское время в эпоху правления Брежнева. С 1947 по 1965 день победы – 9 мая – даже не был выходным днем. Только двадцатая годовщина капитуляции Германии отмечалась с общесоюзным размахом. С того года стало принято раздавать юбилейные медали, которые вручались не за боевые подвиги во время войны, а просто по факту возраста.
Именно тогда победа в Великой Отечественной стала использоваться как главный легитимизатор коммунистического строя в СССР. Формулировка праздника обязательно включала упоминание о главенствующей роли коммунистической партии в победе над нацизмом. Подспудная идея состояла в том, что только такая страна, как Советский Союз, могла победить национал-социализм, а значит, этот факт сам по себе доказывает правильность выбора, сделанного в начале века на одной шестой части суши. А когда Союз развалился – флаг Великой Отечественной был подхвачен Российской Федерацией, жившей с самоощущением наследника советской империи.
Последние двадцать лет Россия использовала концепт Великой Отечественной, чтобы связывать воедино все постсоветское пространство. С одной стороны, это помогало пронизывать соседние страны нитью сопричастности к главной выигранной войне ХХ века, а с другой – оставляло именно за Москвой статус главного держателя франшизы. Одновременно память о победе над нацистской Германией нужна была как инструмент “мягкой силы” – в качестве доказательства необходимости интеграции постсоветских государств. В истории достижений Советского Союза только Юрий Гагарин мог претендовать на более-менее схожую по степени своей важности роль, но научно-технический прорыв в космос все равно тускнел на фоне победы в войне, унесшей жизни многих миллионов человек.
Проблема только в том, что срок годности любого мифа рано или поздно обречен истечь.
Это естественная история – просто потому, что любая война жива до тех пор, пока живы солдаты. А по мере того, как растут мартирологи – память перестает быть личностной, превращаясь в официально-выхолощенную. Самому молодому ветерану Великой Отечественной, пошедшему на фронт в начале 45-го года в семнадцатилетнем возрасте, сегодня 88 лет. Это значит лишь то, что в течение ближайших нескольких лет носителей живой памяти о войне останется исчезающе мало.
Поколение нынешних двадцатилетних будет последним, для кого война станет историей, рассказанной дедушками и бабушками. Для всех, кто моложе, она станет лишь страницами в учебнике истории и сухими строчками статистики в энциклопедии. За перечнем дат и географических мест не останется личного переживания – и отношение к ней понемногу будет становиться таким же отстраненным, как и отношение к событиям Первой мировой.
Собственно, сама Россия это уже проходила. Когда-то для старшего поколения события Гражданской войны тоже были олицетворением битвы добра со злом. И не имело значения, на чьей стороне были их симпатии, – они тоже воспринимали события тех лет как черно-белую картинку без полутонов. Подвергать рефлексиям события Гражданской войны считалось недопустимым, а официальный советский дискурс опирался на Октябрьскую революцию как на незыблемый фундамент.
Но по мере того, как шло время, восприятие истории Гражданской войны в России тускнело, пока не стало олицетворением беспощадной братской мясорубки. И сегодня нет никаких барьеров для того, чтобы обсуждать любые исторические аспекты тех лет, – официальных запретов нет, а общественное мнение слишком равнодушно, чтобы создавать неофициальные.
И рано или поздно нечто подобное начнет происходить и с тем лощеным образом Великой Отечественной, который культивируется современным российским государством. Потому что государственный культ может быть всеобщим лишь до той поры, пока он совпадает с низовым личностным отношением. Когда любой парад опирается на память о дедушкиных рассказах, а любой фильм входит в резонанс со старыми черно-белыми фотографиями из семейных альбомов.
Начнет происходить разобщение между официальным дискурсом и личным переживанием. И чем дальше, тем сильнее будет этот разрыв. В конечном итоге общественное мнение перестанет воспринимать историческую дискуссию как покушение на святое и возможным станет обсуждение многих вопросов, связанных с событиями Второй мировой.
И тогда российское общество в какой-то момент окажется перед фактом, что события, происходившие в период с 1939 по 1941 год, уже не являются фигурой умолчания. Такие темы, как раздел Польши и оккупация Прибалтики, станут плодом исследования сперва на уровне текстов, затем – на уровне телефильмов, а позже – возможно, и кинематографа. И если в современной России трудно представить себе публичную дискуссию о причинах невмешательства Красной Армии в процесс подавления войсками вермахта Варшавского восстания, то рано или поздно эта ситуация изменится.
Пример Украины довольно показателен. Начиная с 1991 и вплоть до 2014 года официальный Киев был очень похож на Россию в своем отношении к событиям Второй мировой. Советский концепт доминировал даже на официальном уровне. Любое упоминание о тех партизанских отрядах, что сражались и против советских, и против немецких войск, воспринималось как недопустимый ревизионизм. И только после вторжения российской армии неформальные барьеры были сняты.
Сегодня Украина отказывается от советского подхода: в терминологии место “Великой Отечественной войны” занимает “Вторая мировая война”. Соответственно, расширяются временные рамки тех событий: точкой старта считается уже не 1941-й и агрессия против СССР, а 1939 год и вторжение в Польшу. Черно-белый оценочный подход дополняется полутонами.
Но главное отличие Украины от России в этом вопросе заключается в том, что Киев не использует тему Войны в качестве фундамента для своей повседневности. Это рельефно смотрится на фоне публичной риторики. В то время как российские официальные лица раз за разом используют терминологию Великой Отечественной (“фашисты” или “каратели”), украинский президент прибегает к образам, созданным Джоном Толкиеном, называя противника “Мордором”.
Рано или поздно современная Россия тоже вынуждена будет выучить украинские уроки. Скорее всего, это будет связано с крахом нынешней политической реальности – когда новые власти попросту будут вынуждены отказаться от подпитывания патриотической истерики на тему событий 70-летней давности. Когда 9 мая перестанет использоваться как индульгенция в отношении Советского Союза и всех его преступлений против собственного населения. Этот процесс начался бы уже сегодня, если бы Кремль не делал сознательной ставки на превращение истории Второй мировой в гражданскую религию. И как только официальные государственные инвестиции в эту тему иссякнут – процесс переосмысления начнется.
А все потому, что у любого личностного отношения к прошлому есть свой срок годности. Когда он истекает – исторический миф начинает давать трещину. И вполне возможно, что на смену дискуссии о том, кто наследует у победившего Советского Союза, придет новая – о том, кто наследует у проигравшей Германии.
Павел Казарин
