Глеб Павловский пишет об эмоциональности Путина, предлагающего миру свои переживания вместо реальной повестки дня.
Это совершенно точный психологический портрет российского правителя — с тем только уточнением, что эмоциональные переживания Путина используют в Москве все, кому не лень, а усматривают в них подмену политики только те, кому не удается удержаться у трона.
Но есть другой вопрос — почему это вообще могло возникнуть? Почему Путин мыслит исключительно в парадигме собственных эмоций? Почему он никогда не задумывается о глобальных — и даже сиюминутных — последствиях собственной политики? Почему он до такой степени трудный подросток?
Ответ на этот вопрос — в биографии самого Путина. Сравните ее с биографией хотя бы его украинского партнера по переговорам. Порошенко лавировал в реалиях режима Кучмы, создавал 5 канал, стоял на Майдане 2004 года, боролся за власть с Тимошенко, пришел в МИД на излете правления Ющенко, пытался лавировать после победы Януковича, в 2013 году вновь оказался на Майдане… Какие-то его поступки могут нравиться, какие-то не очень, но все это — политика, пусть и постсоветская. Если вы не хотите сравнивать с Порошенко, сравните с кем угодно — даже с Януковичем. Что есть в политической биографии Путина кроме переноса имущества Собчака и поиска компромата на Скуратова? И что должен ощущать человек, после этого «ничего» очутившийся в царской ложе Большого театра? Ничтожество? Нет, величие.
У Путина просто нет иного психологического выхода, кроме как чувствовать себя великим. А у его бессмысленной челяди — потакать этому чувству. Именно поэтому российский президент искренне верит в ценность собственных эмоций. Именно поэтому он так легко подменяет стремление разворовать Украину вместе с местными бандитами разговорами о восстановлении «великой России» — не только на бумаге, но и в собственной голове. Сейчас все ты платим даже не по путинским, а по ельцинским счетам. Ельцин получил возможность сделать президентом страны кого угодно — от собственного водителя до собственного охранника — и воспользовался этой возможностью России на погибель, нам на горе.
