За неудачной попыткой переворота против турецкого президента Реджепа Тайипа Эрдогана в России наблюдали очень внимательно – не только потому, что Эрдоган и его авторитарный близнец Владимир Путин недавно восстановили отношения, разорванные после того, как в ноябре Турция сбила российский бомбардировщик, но и потому, что многие размышляли, может ли сам Путин попасть в аналогичную ситуацию с переворотом и пережить ее.
“Ну вот смотрите, как это бывает. На примере Эрдогана” – написала в Twitter телеведущая Ксения Собчак, одно время выступавшая против Путина, когда начался переворот, пишет Леонид Бершидский для nv.ua.
Проецировать турецкие события на Россию вполне естественно. Как и Эрдоган, Путин играл на консервативных, неевропейских ценностях россиян. Как и Эрдоган, за свое долгое правление, не ограниченное конституционными лимитами, он сосредоточил в руках огромную власть. Как и Эрдоган, он начал подавлять свободу слова и собраний, а также принял жесткие “антитеррористические” законы, что делает выступления против него очень сложной задачей. И, как и Эрдоган, он назвал некоммерческие организации “иностранными агентами”, работающими против его режима.
Более того, Россия, как и Турция – это страна, в которой военные и дворцовые перевороты являются делом не столь далекого прошлого. В 1991 году попытка переворота, организованная консервативной советской элитой, не привела к немедленному избавлению от президента Михаила Горбачева, но поспособствовала распаду СССР. В 1993 году крайние левые и националисты почти свергли президента Бориса Ельцина, который подавил мятеж военной силой, обстреляв здание парламента – цитадель своих оппонентов – из танков. В 1998 году генерал Лев Рохлин, герой Чеченской войны, по некоторым данным, готовил заговор против Ельцина, но был убит прежде, чем попытка переворота имела место. За убийство осудили его жену (российские националисты эту версию отметают).
В конце 2014 и в начале 2015, после резкого падения цен на нефть и девальвации рубля некоторое время ходили разговоры о том, что Путин может столкнуться с проблемами “внутри собственного окружения”, как сформулировал бывший нефтяной магнат Михаил Ходорковский. Разговоры прекратились, когда экономика стабилизировалась.
Эти сходства маскируют важные различия между турецким и российским режимами. И в этих различиях заложены уроки, которые как Путину, так и Эрдогану следует вынести из событий, произошедших на выходных.
Путину, скорее всего, армии бояться нечего. В последние годы российский президент значительно увеличил военные расходы. В отличие от Ельцина, Путин установил теплые отношения с генералами, его министр обороны Сергей Шойгу популярен среди офицеров, а недавние военные авантюры России – аннексия Крыма и блиц против оппонентов Башара Асада в Сирии – подняли моральный дух.
Отношения же Эрдогана с армией характеризовались недоверием с обоих сторон; справиться с попыткой переворота президенту помогли верные ему полицейские силы. Путин не рассчитывает, что его защитит армия или полиция, хотя и следит за тем, чтобы все они оставались ему верны – недавно он создал Национальную гвардию, объединив элитные отряды разнообразных служб. Нацгвардия будет подчиняться ему лично.
В целом, похоже, Путин куда лучше Эрдогана решил вопрос со спецслужбами. Более того, его консерватизм и ностальгия по СССР в целом соответствует культуре этих служб. Оба лидера пытались подавить свободу слова в этих странах, но использовали для этого разные подходы. Правительство Эрдогана пытается блокировать соцсети, как только что-то случается. На прошлых выходных это обернулось против него – заговорщики, очевидно, нашли способ сделать то же самое, закрыв доступ к соцсетям. Это случилось в первые, неопределенные часы переворота, усложнив Эрдогану обращение с призывом к сторонникам выйти на улицы (наконец ему удалось сделать это при помощи сообщения с мобильного, показанного по телевидению).
Путин пока не пробовал ничего в аналогичных масштабах, хотя его правительство и заблокировало некоторые оппозиционные сайты. Зато Кремль провел недешевую войну за власть над умами в соцсетях, наняв армии пропутинских троллей. Тем не менее, неизвестно, насколько эффективными они окажутся, если Путину нужно будет защищаться от попытки военного переворота.
Что Эрдоган сделал правильно, а Путин нет – это позволил иностранному капиталу и частным средствам массовой информации работать довольно свободно, если не совсем свободно, в Турции. В результате, впервые выпустил Эрдогана в эфир с сообщением о попытке переворота не государственный канал, а частная Dogan Media Group. Путин не получит такой неожиданной поддержки: в прошлом году, он заставил иностранных издателей покинуть российский рынок, его приспешники переняли руководство частными медиа-компаниями, и даже относительно независимые владельцы были вынуждены подчиниться. Вполне возможно, что в условиях дворцового переворота послушные СМИ просто перейдут на службу к новым хозяевам.
Крепкая связь с организованной религией – еще одна сильная сторона режима Эрдогана. Именно муэдзины призвали сторонников президента выйти и дать отпор заговорщикам, мобилизовав верующих, как не смогли бы сделать ни соцсети, ни телевидение. Путин искал поддержки РПЦ и сотрудничает с ее иерархами, но россияне не настолько религиозны, как турки, и звон колоколов посреди ночи не вынудит их выйти на демонстрации в поддержку Путина. Даже многие религиозные россияне считают консерватизм президента неискренним.
Путин перестроил российскую политику таким образом, что не осталось значимых оппозиционных сил. Его страна – однопартийная демократия, в которой избиратели в случае чрезвычайной ситуации скорее зевнут, чем объединятся и активизируются. При Эрдогане турецкая политика осталась конкурентной; его 52% голосов значат больше, чем путинские 80%, потому что сторонники Эрдогана искренне готовы защищать свой выбор перед альтернативами, которые им известны и которым они не верят. Сторонники Путина пассивны, и верность их часто зависит от щедрости властей (а такую щедрость могут продемонстрировать и заговорщики).
Выживание Эрдогана, похоже, подает Кремлю урок о пользе менее притворной демократии, более искренних усилий по завлечению консервативных избирателей (для этого потребуется разрешить реальную либеральную альтернативу), а также большей неоднородности медиа.
