На постсоветском пространстве к финскому сценарию прибегала Молдова, к кипрскому – Азербайджан (конфликт с Арменией) и Грузия (частично). Экономист Алексей Кущ рассуждает о возможных дорожных картах вывода страны из конфликта
“Война и мир” – это не только эпическое произведение графа Льва Николаевича Толстого, но и ключевой вопрос нашей современности. Практически во всех социологических опросах тема завершения войны на юго-востоке страны занимает первую строчку электоральных предпочтений, опережая такие вечные и проклятые вопросы для нашей страны, как коррупция и уровень жизни. В принципе ничего удивительного в этом нет. Если взять обычную пирамиду потребностей Абрахама Маслоу, то мы увидим, что на первом уровне базовых факторов находятся физиологические критерии жизни (утоление голода, жажды). Здесь все более-менее благополучно: несмотря на невиданную доселе динамику реформ, голода и засухи в Украине, к счастью, нет. Зато на втором уровне потребностей находятся вопросы безопасности. И лишь на третьем – социальная проблематика и общественные связи (сюда можно отнести борьбу с коррупцией и уровень развития экономики). Таким образом, если индивиду не грозит голодная смерть и гибель от жажды, он думает о мире. Так устроено коллективное сознание, и с этим не поспоришь, даже усиленно педалируя вопросы языка и религии.
Кроме того, тема завершения войны напрямую связана и с перспективами экономического развития. Военные затраты в данном случае не являются камнем преткновения, так как, с одной стороны, в Украине нет сильной корреляции между уровнем оборонных расходов и качеством жизни, а с другой, учитывая степень развития ВПК, — любой военный бюджет становится ко всему прочему и небольшим источником экономического роста, поскольку загружает работой специализированные предприятия.
Здесь важны горизонт планирования и уровень базовых рисков. Трудно будет убедить крупный европейский концерн открыть свое производство в Днепре или Харькове, если при оценке рисков финансовые аналитики назовут риск оказаться на линии фронта в случае активизации военных действий. В подобной ситуации минимальный уровень инвестирования можно будет обеспечить лишь в западной части страны, но инвестиции не меньше нужны на востоке и юге.
Если бы ближайшие выборы проходили не в условиях нашей действительности, а в парадигме цивилизованной политической системы, то это должны бы были быть выборы будущей модели завершения войны на Донбассе, а политические программы кандидатов просто обязаны были бы пестреть разделами о том, как они планируют завершить военный конфликт. Но ничего этого пока нет. Зато есть обещания осчастливить “паству” Томосом. И речь не идет о Томасе Андерсе, бывшем солисте дуэта Modern Talking, а о Томосе с Фанара, и для подавляющего большинства паствы-электората это сродни обещаниям, данным капитаном Куком австралийским аборигенам привести им зеркальца и бусинки. Еще есть прожекты за несколько лет догнать и перегнать Польшу. Хотя перегнать не получится: стыдно будет сверкать перед лицом поляков голым задом. Но ни в одной политической программе нет четкой дорожной карты завершения войны. Хотя, если быть точным, обещания водрузить флаг над Донецком присутствуют. Но их так легко давать, ведь всегда есть возможность затем извиниться, как в анекдоте про клячу, которая уговаривала зрителя поставить на нее все имеющиеся деньги, а затем после проигрыша заявила: “ну не шмогла я, не шмогла…”.
Без понимания четкой дорожной карты вывода страны в состояние мира все эти заявления стоит воспринимать как обычный политический зуд.
На самом деле, если не брать вариант “взять всех и победить”, у военных конфликтов, подобных нашему, есть лишь два базовых сценария завершения. Первый можно назвать условно “кипрским”, а второй – “финским”.
Начнем с первого. Турецкая пословица гласит: “Если шайтану будет выгодно, он заговорит и о Коране”. Эта истина становится сермяжной правдой, когда вспоминаешь о Кипре и его истории за последние 40 лет. Это для нас такие понятия, как оккупированные территории, аннексия, агрессия, вошли в лексикон лишь несколько лет назад. А киприоты живут и не просто живут, а динамично развиваются все эти годы, невзирая на то, что у них уже вырастает второе поколение, для которого эти страшные слова не приобретенный опыт, а данность, воспринятая с рождения.
Изучая генезис кипрского конфликта, современные ученые-международники выделяют следующие этапы:
Подготовительный – когда Турция активно готовилась к вторжению и подогревала внутренний кипрский конфликт (1960-1974).
“Горячая фаза” – кипрско-турецкая война в 1974 году.
Этап “цветового регулирования” (1975-2002), когда были четко обозначены “цвета” конфликтных зон и столкновение этих подсистем было заблокировано с помощью вынесения процедуры разрешения конфликта на площадку ООН.
“Европеизация” конфликта (2002 год – по настоящее время) – Кипр, став полноправным членом ЕС, получил возможность ветирования любых турецких программ евроинтеграции. Существенно возросший разрыв в уровне жизни между Кипром и неподконтрольными территориями, а также проблемы материковой Турции вынудили турецкую сторону инициировать процесс реинтеграции северного Кипра. Турки осознали, что развивать территории, которые полностью отрезаны от иностранных инвестиций, заблокированы с точки зрения логистики и инфраструктуры, практически невозможно. Сегодня разница между уровнем дохода населения между Кипром и оккупированной частью составляет примерно 6:1 в пользу киприотов, и разрыв продолжает увеличиваться, несмотря на банковский кризис последних лет. Кроме того, у берегов северного Кипра найдены существенные месторождения природного газа, но их разработка невозможна по причине непризнанной юрисдикции таких территорий. Отныне Кипр получил в свои руки мощный европейский инструментарий в виде многочисленных структур ЕС и их влияния на политику Турции.
Прогнозный период. Смешанная модель: ООН + ЕС. Суть его заключается в преференциях, которые может получить “северный Кипр” (гражданство Кипра, Шенген и безвизовое перемещение, инвестиции ЕС) в обмен на уступки: сокращение оккупированных территорий, возврат беженцам их собственности. Киприоты сами признают, что переговоры с “северной частью” превратились для них в постоянный рутинный процесс с набором регулярно повторяющихся формулировок и механизмов разрешения. По большому счету, единственным практическим результатом является возможность взаимных частных поездок, которые были невозможны все 40 лет и которые недоступны также сейчас для обладателей “северных” паспортов.
Главным достижением Кипра за эти годы стал экономический и геополитический успех, причем по отношению не только к северной части, которая прогнозируемо прозябает в злыднях, но и к агрессору: ВВП на душу населения в Кипре почти в два раза больше, чем аналогичный показатель в Турции. Причем, если агрессивные действия турок были направлены на разрушение кипрской экономики в расчете на то, что киприоты, погруженные в нищету, согласятся на федерализацию, то ответ Кипра был симметричен вызовам. На данный момент Кипр продолжает политику полной блокады оккупированных территорий и замораживания любых контактов со страной-агрессором – Турцией.
Касательно финской модели, она диаметрально отличалась от кипрской. Во время первой советско-финской войны 1939-1940 годов финны оказали Красной армии ожесточенное сопротивление и в моральном плане чувствовали себя победителями, но по факту отказались от части территорий: Карельского перешейка и Западной Карелии с городом Выборгом (граница от Ленинграда была отодвинута с 18 до 150 км); части Лапландии (Старая Салла); острова Гогланд.
Во время второй советско-финской войны 1941-1944 годов финны как союзники Германии захватили часть территорий СССР и также быстро их потеряли через несколько лет после начала войны. Примечательно, что финский лидер Маннергейм весьма вяло вел наступление на Ленинград, фактически сорвав его захват немцами. В дальнейшем, когда советские войска перешли к успешному контрнаступлению, финны стали говорить о “чуде на Ихантале”, когда русские танки остановились на последнем рубеже финской обороны, удерживаемом единственной оставшейся дивизией. На самом деле уже тогда в Москве могли раздавить “финских фашистов”, но героическое сопротивление финнов, а также мировой пасьянс сподвигли Сталина принять иное решение: СССР и Финляндия перешли к долгосрочным “особым” партнерским отношениям, которые базировались на нейтралитете последней. Главным фактором стабильности здесь является обязательство, согласно которому Москва и Хельсинки “обязуются не предоставлять свою территорию для вооруженной агрессии против другой стороны и не оказывать агрессору военной поддержки”. Кроме того, финны признали наличие стратегических интересов СССР в Балтийском регионе. Взамен Финляндия получила очень выгодный формат экономических взаимоотношений, когда Союз обеспечивал поставки сырья, а в ответ покупал финские товары с высоким уровнем добавочной стоимости (например, древесина взамен на бумагу). В системе торговых расчетов действовала модель клиринга, когда объемы экспорта/импорта совпадали между собой.
Если обобщить, то кипрская модель основывается на глубоком замораживании конфликта на фоне полного прекращения любых форм взаимодействия с агрессором. Финская же предполагает обмен тактики на стратегию, когда за агрессором признается право на защиту стратегических интересов, а взамен “жертва” получает целый набор экономических бонусов и тактических преференций. В этом варианте нейтральный статус конвертируется в экономические преференции, а взаимодействие с агрессором переходит в “особый” формат.
В этой статье не дается оценка того или иного варианта. Выбор должны сделать политические элиты, а одобрить или отвергнуть – народ. Пока же “элиты” ориентируются лишь на те внешние силы, которые: а) легитимизируют их власть (признают на международном уровне); б) “подогревают” кредитными траншами. Вопрос мира для них сродни проблеме “когда я брошу курить” для заядлого курильщика. Именно поэтому у нас сейчас и не кипрский, и не финский вариант решения конфликта, а дикая помесь первого и второго. С одной стороны, торговля с агрессором и РФ в лидерах по торговому сотрудничеству (показатели ЕС выше, но Евросоюз – это целая группа стран), а с другой – постоянная изоляционистская риторика. Как следствие, гибель простых людей и мегаприбыли “непростых”.
