Угроз для государственности и для власти от коррекции российской политики по Украине в ее донбасской части не существует – выход из Донбасса, при правильном освещении на ТВ, будет встречен в стране с облегчением, и поддержка власти лишь вырастет.
Принятый Конгрессом и подписанный президентом США закон о санкциях в отношении России стал частью внешнеполитической реальности. Как с этим жить дальше? Можно ли и нужно ли предпринимать какие-то шаги, чтобы добиться снятия санкций, или более перспективными будут другие стратегии – от попыток минимизировать вероятный ущерб, до повышения ставок в конфронтации в расчете на последующий торг угрозами и их взаимозачет?
«Россия будет продолжать отстаивать свои интересы, несмотря на санкции», – говорит Дмитрий Песков. «Россия ничего не делает под давлением», – подтверждает курирующий США замглавы МИДа Сергей Рябков. В комментариях близких к власти экспертов почти сразу же появляется тезис, что «санкции подразумевают коренную смену российского внешнеполитического курса и всеобъемлющие изменения российской государственности» и «будут действовать до тех пор, пока Россия остается великой и самостоятельной державой».
Такая постановка проблемы сразу закрывает возможность профессиональной дискуссии о разумной коррекции внешнеполитического курса в интересах развития страны. Ведь как можно обсуждать покушение на основы государственности и суверенитета России? Но это не более чем риторическая уловка, отражающая желание сохранить статус-кво. Одновременно это совершенно неадекватное прочтение американской политики и самого санкционного пакета, целенаправленно раздувающее масштаб угрозы до экзистенциальной. Как отмечает в недавней колонке в New York Times Максим Трудолюбов, Кремль стремится превратить любой конкурентный и жесткий международный сюжет в «дарвинистскую борьбу за выживание», даже если ее соперники не видят в этом экзистенциальной угрозы для себя. Потеря адекватности восприятия окружающего мира – катастрофическая ошибка.
Зигзаги внешней политики
Оставим пока странную политическую двусмысленность, ведь получается, что власть, неустанно укрепляя себя последние восемнадцать лет, подошла к очередным президентским выборам в таком хрупком и неуверенном состоянии, что изменение ее внешнеполитического курса приведет сразу к «смене режима» и краху российской государственности. Вряд ли власть так сама о себе думает.
В области внешней политики российская власть абсолютно автономна и никому не подотчетна. Никто в ходе предстоящей президентской кампании не будет напоминать Владимиру Путину, что он не выполнил свои предвыборные обещания в области внешней политики, закрепленные «Указом о мерах по реализации внешнеполитического курса» от 7 мая 2012 года. Там не было обязательства вовлечь Россию в два вооруженных конфликта одновременно и попасть под санкции Запада. Можно утверждать, что это результат необходимой реакции на внешние вызовы для защиты российских интересов, но это вопрос интерпретации – российские интересы при желании можно было бы прочесть несколько иначе, соответственно по-другому, менее драматично выглядели бы угрозы и оптимальные варианты ответа. Тем не менее в 2014 году Владимир Путин произвел революцию в российской внешней политике, фактически отказавшись от всех достижений постсоветского периода, решительно сменил курс с ощутимыми негативными последствиями, и его власть от этого только укрепилась. Почему она может резко ослабнуть от нового решительного разворота?
Владимир Путин уже несколько раз резко менял внешнеполитический курс страны. В 2001 году после не менее острой, чем сегодня, конфронтации с Вашингтоном и взаимных выдворений дипломатов (по 50 человек с каждой стороны) он пошел на военный союз с США в борьбе с терроризмом, помогал американцам воевать в Афганистане, закрыл советские военные базы во Вьетнаме и на Кубе и проигнорировал выход США из Договора по ПРО и расширение НАТО на страны Балтии. И это еще при вполне живой оппозиции (коммунисты громко возмущались, ЛДПР прагматично встретила с пониманием, СПС и «Яблоко» приветствовали) и относительно свободных СМИ, массово поддержавших проамериканский разворот.
Потом было разочарование, война в Ираке, оранжевая революция и Майдан в Киеве, мюнхенская речь и война с Грузией 8 августа 2008 года (уже при другом президенте), и новая острейшая конфронтация с США. В совокупности это тоже был резкий разворот внешнеполитического курса, и ничего. Все были в восторге.
Почти сразу же в 2009 году после прихода к власти в США Барака Обамы и провозглашенной им политики «перезагрузки» президент Дмитрий Медведев (с явного одобрения Владимира Путина) вновь резко развернул российскую внешнюю политику в направлении тесного партнерства с Западом. И этот разворот опять был встречен в российском обществе с пониманием и поддержкой. Правда, уже не столь консолидированной – часть элиты, ориентировавшаяся на будущее возвращение Путина на пост президента, скептически отнеслась к внешнеполитическим новациям Медведева и даже стала их саботировать, апеллируя к антизападным установкам премьера. Это вылилось в краткосрочный публичный раскол элит в ходе ливийского кризиса 2011 года, когда Медведев не стал ветировать резолюцию СБ ООН, санкционировавшую операцию НАТО по установлению бесполетной зоны в Ливии, вылившуюся в свержение режима Каддафи. Премьер и президент в прямом эфире раскритиковали заявления друг друга, российской посол в Ливии, выразивший несогласие с решением Медведева, был уволен, помощник Медведева по внешней политике Сергей Приходько сделал заявление в стилистике «разговорчики в строю», и брожение в элитах сошло на нет. Медведеву после его отставки это припомнили в виде специального видеоролика, но и только.
Фантомные боли
Что говорит о том, что сейчас при рейтингах за 80% Владимир Путин не может себе позволить столь же резкую смену курса? Что мешает ему по-новому прочесть национальные интересы страны и разглядеть там необходимость новой коррекции? Ведь только у него есть такое священное право. Если курс будет взят на выход из конфронтации с Западом, то поддержка в обществе и элитах, рискну предположить, будет оглушительной. Разумеется, такое перепрограммирование внешней политики было бы легче осуществить при смене первого лица и близких ему фигур, хотя бы в рамках операции «Преемник» – любой сменщик Владимира Путина, кроме уж совсем «дремучего охранителя», получал бы сразу определенный кредит доверия во внешнем мире для демонстрации «нового подхода». Но такой опции в 2018 году, похоже, уже не предусматривается.
Предложить же разумную коррекцию курса Путину не может никто, он сам должен прийти к такому решению. Такой привилегии нет даже у Алексея Кудрина, периодически делающего заявления о губительности для страны долгосрочной конфронтации с Западом. Подготовленные ЦСР «Тезисы по внешней политике и позиционированию России в мире 2017–2024 гг.» не выходят за рамки действующего пропагандистского нарратива и не предлагают никакой содержательной коррекции ключевых внешнеполитических линий, как раз и обеспечивающих конфронтацию с Западом (там предлагается каким-то неизвестным образом «урегулировать конфликт в Донбассе»). В самых резких своих местах «Тезисы» лишь разумно призывают власть к «тесной увязке внешней политики с задачами внутреннего развития».
Страх смены режима и потери внешнеполитической самостоятельности в результате коррекции курса проистекает из фантомных болей «крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века». Почему-то наша правящая элита считает, что одной из причин катастрофы стала якобы полная сдача внешнеполитических позиций и интересов СССР и потом России под давлением Запада. По этой логике, стоит только начать признавать ошибки и идти на уступки, так все закончится потерей государственности. Но это сознательное искажение реальности.
Все было как раз наоборот – экономическая слабость не позволяла поддерживать безумно раздутый набор внешнеполитических обязательств. Страна надорвалась содержать «сферу интересов» и противодействовать США по всему миру. Примечательно, что «кудринские тезисы» по внешней политике тоже призывают избежать «хаотичного отступления, односторонних уступок и сдачи позиций под влиянием внутренних проблем». Но почему коррекция курса обязательно должна быть «хаотичным отступлением», а не уверенным и подготовленным маневром, решительно непонятно. Фантомные боли очень сильны.
Не поняли американцев
Тезис, что изменение внешней политики равносильно смене режима в РФ, искажает содержание американского «Акта о противодействии врагам Америки с помощью санкций». Такой цели в американском законе не ставится. Несмотря на неприятное название и попадание России в один список «американских врагов» вместе с Ираном и КНДР, в реальности речь идет не о едином пакете, а о трех совершенно различных санкционных режимах. Попадание России в эту «ось зла» – случайность, продиктованная тактикой продвижения законопроекта. Первоначально «российский пакет» был просто включен в сенатский законопроект по санкциям против Ирана – это гарантировало почти единогласное голосование и невозможность для Белого дома наложить вето (ведь Трамп поддерживал санкции против Ирана). Палата представителей добавила туда раздел про КНДР. Преувеличивать эту ситуативность не стоит, ни в какую «ось зла» нас не записывали.
Снятие санкций действительно завязано на изменение российской внешней политики по двум ключевым направлениям – по Украине (отдельно по Крыму и отдельно по Донбассу) и по якобы российскому кибервмешательству в выборы и демократические процессы в странах НАТО. Секторальные санкции и раньше были завязаны на выполнение Россией Минских соглашений, понимаемых как восстановление Киевом полного контроля над российско-украинской границей. Никакой «отвязки от Минска» в новом законе не произошло, наоборот, сделана еще более жесткая увязка с выполнением Россией Минска именно потому, что такую отвязку администрация Трампа всерьез обсуждала в январе-феврале, и закон это заблокировал.
Снятие санкций в новом варианте заметно усложняется – Конгресс США получает право оценивать «полноту выполнения Россией своих обязательств по Минским соглашениям». Маловероятным становится обсуждавшийся ранее сценарий постепенного снятия донбасских санкций в ответ на прогресс в реализации Минска. В этом смысле санкционный закон действительно несколько «девальвирует Минские соглашения», лишая Россию стимулов к поиску компромисса. Усложняется снятие санкций и в случае, если стороны конфликта достигнут урегулирования за рамками Минска напрямую между Москвой и Киевом. Об этом говорил госсекретарь Тиллерсон в июне, возражая против принятия закона: «Не стоит приковывать нас цепью к Минску».
Но эти сложности в целом преодолимы, если Москва решит отказаться от сохраняющейся пока задачи «переучреждения украинского государства» в виде конфедерации Киева с ДЛНР. Но насколько реалистична эта цель? Что это дает России, кроме сохранения нестабильности на границах? И насколько такое решение будет жизнеспособно без постоянного российского военного присутствия и угрозы вторжения? Нужно помнить о собственном российском опыте подобного переучреждения – унизительном договоре с Чечней в 1997 году. Нет оснований считать, что при первой же возможности Украина поступит не так, как Россия с чеченским договором. Не лучше ли попытаться разменять неизбежный уход из Донбасса на что-то более важное, например на признание Киевом российского суверенитета над Крымом?
Дорога к урегулированию
Разворот российской политики по Крыму – как раз единственная тема, в которой можно говорить о «смене режима» и «крахе государственности», ведь сценарий возвращения Крыма Украине возможен только при таких внутрироссийских условиях. Это понимают лидеры российской оппозиции, которые не дают безответственных обещаний «вернуть Крым, как бутерброд». Проблема Крыма и крымских санкций будет либо урегулирована в новом договоре между Россией и Украиной о российском суверенитете над Крымом, либо не будет урегулирована никогда.
Угроз для государственности и для власти от коррекции российской политики по Украине в ее донбасской части не существует – выход из Донбасса, при правильном освещении на ТВ, будет встречен в стране с облегчением, и поддержка власти лишь вырастет. Донбасские санкции могут быть быстро сняты – нет оснований приравнивать их к поправке Джексона – Вэника, которая распространялась и на другие государства. Что же касается санкций по российскому «кибервмешательству в западную демократию», то коррекция российской политики тут прошла бы совсем незамеченной и политически безболезненной, ведь официально мы же «никуда не вмешиваемся». Достаточно лишь дать указания спецслужбам сосредоточиться на сугубо легитимном кибершпионаже и несколько урезать аппетиты RT, Sputnik и некоторых аутсорсеров на формирование «интернационала городских сумасшедших» на Западе. Создание канала диалога по киберугрозам с администрацией Трампа как раз позволяет решить эту проблему, необходимо лишь договориться о взаимности невмешательства, сроках и мерах контроля.
Американский закон о санкциях, конечно, неприятен, и в нем заложены механизмы эскалации санкционного давления в случае продолжения нынешнего российского курса (чего стоят одни ежегодные доклады Минфина США Конгрессу о российской финансовой и политической элите). Но игнорирование проблемы и отказ от деликатных переговоров о путях снятия санкций через разумную коррекцию российской политики было бы стратегической ошибкой. Москва уже упустила много времени и возможностей, делая вид, что санкции не ее проблема, что лишь ухудшало ситуацию. Попытки же спрятаться за жупел «смены режима» вместо поиска прагматичных решений выдают стратегическую неуверенность в правильности курса.
