Наибольшая опасность для журналистов исходит не от бандитов. Самые тяжелые удары по прессе были нанесены в эпохи, когда общество теряло веру в то, что оно само способно разобраться, что хорошо, а что плохо. В такие эпохи газеты превращаются в «носовые платки», а журналисты либо гибнут, либо становятся бесцветными функционерами СМИ. Зато потом, когда очередные вершители судеб загоняют страну в тупик, люди с тоской вспоминают об утраченной свободе. Но обычно бывает уже слишком поздно
839 журналистов были убиты в мире за последние 18 лет — таковы данные Комитета защиты журналистов. Россия занимает в рейтинге самых опасных для журналистов стран четвертое место, расположившись между Алжиром, где исламисты целенаправленно отстреливают репортеров, и Колумбией, где последние десятилетия идет война всех против всех. По данным комитета, в России за эти годы погибли 52 журналиста. Профессия журналиста во все времена была опасной, но государства, в которых эта опасность становилась слишком уж большой, обычно ждали трудные времена.
«Носовые платки»
Журналисты, редакторы, публицисты подвергались давлению всегда — со времен первых газет. В этом, разумеется, нет ничего удивительного: кому понравится, когда про него пишут что-то нелицеприятное? Интересно то, что гонения на прессу нередко начинались с молчаливого согласия общества, воспринимавшего свободу слова как источник угрозы стабильности и процветанию. И действительно, кто годится на роль нарушителя спокойствия больше, чем свободная пресса? Но при этом самый большой ущерб обществу обычно наносили не журналисты, а те, кто устраивал на них охоту.
Главным оружием власти, в том числе церковной, против вредоносных писак была цензура. К примеру, Ватикан с 1559 года выпускал Индекс запрещенных книг, в который помимо еретических апокрифов попадали тексты сатириков и памфлетистов, а в Англии XVI-XVII веков опасных сочинителей отлавливал особый трибунал — Звездная палата.
Уже в XVII веке памфлеты считались сильным идеологическим оружием, и если где-то появлялся талантливый памфлетист-вольнодумец, власти старались обезвредить его любыми средствами. Так произошло, например, с Даниелем Дефо. Будущий автор «Робинзона Крузо» прославился несколькими острыми памфлетами и заодно нажил себе немало влиятельных врагов. В 1703 году он опубликовал особенно едкое сочинение под названием «Простейший способ разделаться с диссидентами». Маскируясь под сторонника англиканской церкви, Дефо предлагал раз и навсегда решить религиозный вопрос в Англии, физически уничтожив всех представителей иных конфессий.
Так автор высмеивал религиозный фанатизм, чем весьма разозлил и англиканскую церковь, и религиозных диссидентов. Дефо был арестован и осужден за сочинение «мятежных пасквилей», что эквивалентно сегодняшнему обвинению в экстремизме и разжигании какой-либо розни. Памфлетист провел три дня у позорного столба, после чего был заключен в тюрьму. Дефо должен был оставаться за решеткой до того, как выплатит крупный денежный штраф, но собрать деньги он не мог как раз потому, что находился в камере. Спасение пришло неожиданно. Власть помиловала памфлетиста, но с одним условием: отныне перо Даниеля Дефо должно было служить интересам короны. Уже в 1704 году Дефо возглавил проправительственную газету и с тех пор не представлял угрозы для политической элиты королевства.
Журналистов не слишком жаловали даже в стране, провозгласившей идеалы свободы, равенства и братства. В революционной Франции можно было отправиться на гильотину за пару статей с критикой якобинцев. Именно такая судьба ждала поэта Андре Шенье, казненного в 1794 году за подрывные выступления в прессе. Через три дня после смерти поэта якобинская диктатура пала — и пишущая братия смогла вздохнуть с облегчением. Однако в 1799 году к власти пришел генерал Бонапарт, и гайки снова были закручены до упора.
Наполеон начал с того, что из 72 газет, издававшихся в Париже, закрыл 59. Оставшиеся 13 изданий оказались под жестким контролем министра полиции Фуше. Фактически единственной газетой, имевшей право высказываться на тему политики, была правительственная Moniteur, прочие лишь переписывали то, что публиковал главный печатный орган государства. Более того, газеты отныне платили налог в размере одной шестой своих доходов, притом что угроза репрессий продолжала висеть над ними дамокловым мечом. Наполеоновский декрет о прессе 1800 года был написан в столь туманных выражениях, что придраться при желании можно было к чему угодно.
Например, было запрещено публиковать статьи, «противные уважению общественного договора, народного суверенитета и славы французского оружия, а также статьи ругательные по адресу держав, дружественных республике». Наказанием нарушителям было немедленное закрытие. Многие в те годы аплодировали Бонапарту, искренне считая, что покорность прессы станет залогом покоя и стабильности. Они ошибались — вместо идеи стабильности и покоя Наполеону пришло в голову ценой французской крови завоевывать Европу и раздавать престолы своим корсиканским родственникам.
Вместе с тем, как и большинство гонителей свободной прессы, Наполеон был склонен преувеличивать ее значение. В глазах императора французов газета была не выразителем мнения той или иной общественной группы, а злобным врагом, замыслившим недоброе против государства и подлежащим уничтожению.
Он говорил, что четыре враждебные газеты могут быть опаснее 100 тыс. солдат на поле боя, а однажды изрек: «Если я сниму с печати узду, то и трех месяцев не останусь у власти». В этом, пожалуй, он был прав, ведь свободная пресса сильно мешала бы ему вести бесконечные войны ради процветания клана Бонапартов. Разумеется, при таких взглядах император поспешил распространить свою систему цензуры на всю покоренную Европу. Тут-то и начались проблемы.
Бавария считалась союзником наполеоновской Франции, но французские гарнизоны, расположенные в этой стране, вели себя как оккупанты, что сильно не нравилось местному населению. В 1806 году в Баварии появился анонимный памфлет под названием «Германия в глубоком унижении», в котором французские солдаты именовались каннибалами и пьяницами. Теперь Наполеон имел возможность сделать выбор.
Он мог, например, вывести войска из Баварии, чтобы не раздражать союзника, или же приструнить распоясавшихся мародеров. Вместо этого он повелел «арестовать и примерно наказать авторов сиих возмутительных пасквилей». Авторов не нашли, но поймали книготорговца Иоганна Пальма, продававшего памфлет. Пальм был расстрелян. Солдаты, видно, не горели желанием убивать несчастного бюргера, и потому ни одно ранение не оказалось смертельным, так что книготорговца прикончил офицер контрольным выстрелом в голову. С этого момента отношение немцев к французам стало стремительно ухудшаться, и со временем у оккупантов загорелась земля под ногами.
Тем временем французская тайная полиция лишилась возможности следить за развитием общественного мнения во Франции и покоренных странах, поскольку имперская цензура загнала это общественное мнение в глубокое подполье. Министерство полиции докладывало императору, что «даже полное собрание газет… дает лишь очень несовершенную и часто ложную картину общественного духа обитателей».
К тому времени мыслящие европейцы уже не читали французских газет, которые ироничные парижане презрительно называли носовыми платками. Со временем Наполеон окончательно утратил способность объективно оценивать общественные настроения в странах Европы, и его империя развалилась как карточный домик после первых же крупных поражений. А вот дрессированная наполеоновская пресса перенесла крах империи без особых потрясений. Уже на следующий день после отречения императора французские газеты величали его узурпатором и корсиканским чудовищем.
В большинстве стран Европы XIX век был веком цензуры. С одной стороны, это ограничивало свободу самовыражения, но с другой — существовали общеизвестные правила игры. Журналисты и издатели, не нарушавшие этих правил, могли быть уверены в своей безопасности.
Исключения бывали разве что на Диком Западе, где в первой половине XIX века газетчиков нередко убивали на дуэлях. Например, редактор San Francisco Herald Джон Нагент дрался на дуэли три раза. Дважды его вызывали на поединок калифорнийские политики, задетые его статьями, а однажды Нагент сам бросил перчатку редактору газеты Alta California Эдварду Гилберту. Дуэли с политиками окончились для Нагента тяжелыми ранениями, а вот с коллегой-редактором удалось достичь примирения. Позднее Эдвард Гилберт все же погиб на дуэли — его застрелил известный общественный деятель Джеймс Денвер.
Так или иначе, в XIX веке газетчики чувствовали себя в относительной безопасности, поскольку угроза для них исходила лишь от государственных органов. Общественные движения в ту пору обычно принимали сторону журналистов и требовали большей свободы слова. В ХХ веке ситуация резко изменилась. В Европе появились партии и движения, требовавшие ввести самую жесткую цензуру и желавшие лишить оппонентов политической трибуны. Если старая цензура действовала по правилам, то экстремисты ХХ века никаких правил не признавали и открыто исповедовали культ насилия.
Лидеры тоталитарных движений, подобно Наполеону, верили в политическое всемогущество прессы. Да и сами они нередко были выходцами из газетной и окололитературной среды. Так, в России в 1917 году к власти пришли «твердые искровцы», в Италии в 1922 году власть захватил экс-редактор газеты Avanti, а в 1933 году Германия склонилась перед автором бестселлера «Моя борьба». Все эти люди полагались на силу тотальной пропаганды, а независимые журналисты казались им кем-то вроде вражеских диверсантов.
Фашистские и ультралевые движения взяли на вооружение тактику, смысл которой лучше всех сформулировал Адольф Гитлер. В одной из своих речей фюрер предался ностальгическим воспоминаниям и рассказал о далеких днях в Вене, когда ему приходилось подрабатывать на стройке. Рабочие, невзлюбившие будущего вождя, как-то раз попытались сбросить его со строительных лесов. Тогда-то Гитлера и осенило, что существует простой и действенный способ обхождения с оппонентами — «проломить череп каждому, кто рискнул возражать». И придя к власти, Гитлер поспешил «проломить череп» всем, кому следует. Среди журналистов таких было довольно много.
Особенно досаждала фюреру мюнхенская газета Munchener Post, на протяжении целого десятилетия издевавшаяся над штурмовиками и национал-социализмом. Газета писала, например, о гомосексуализме в руководстве НСДАП, снабжая статьи броскими заголовками вроде «Тепленькое братство в Коричневом доме».
В 1933 году редакция Munchener Post была разгромлена штурмовиками, архив сожжен, а сотрудники издания отправились в Дахау. В июне 1934 года в ходе зачистки политической сцены от оппонентов нового режима — в знаменитую «ночь длинных ножей» — были убиты известный католический журналист Фриц Герлих и публицист Эдгар Юнг. Чтобы эффект устрашения был еще сильнее, нацисты отправили семье Герлиха его окровавленные очки.
Нацисты закрывали редакции, юноши из гитлерюгенда с увлечением жгли книги, чтобы утвердить власть, которая через несколько лет бросит их в огонь мировой войны. Уроки истории, как обычно, были проигнорированы, и через три десятка лет костры из книг горели уже на улицах Китая, а революционная молодежь избивала редакторов, журналистов и вообще всех «больно умных» цитатниками Мао Цзэдуна. Книжки с изречениями великого кормчего специально издавали достаточно тяжелыми, чтобы ими было удобно наносить удары, а обложку иногда делали из твердой пластмассы, чтобы было легче смывать кровь.
Основной заряд ненависти хунвейбинов был направлен против профессоров, учителей и бюрократов, однако и газетчики получили свое. Культурная революция началась в 1965 году с травли историка, публициста, журналиста и драматурга У Ханя, написавшего историческую пьесу, в которой углядели сатиру на председателя Мао. У Хань оказался в тюрьме, где был жестоко избит; в 1969 году литератор умер в камере. Похожая судьба ждала писателя, публициста и бывшего газетного редактора Лао Шэ. В 1966 году он попытался защитить от толпы хунвейбинов какого-то несчастного и был сам избит до полусмерти. Вскоре Лао Шэ объявили контрреволюционером и он, не вынеся травли, утопился.
Среди газетчиков и прочей пишущей братии были и такие, кто сделал на культурной революции карьеру. Литературный критик Яо Вэньюань, первым атаковавший пьесу У Ханя, сделался членом Политбюро КПК, где ему поручили идеологическую работу с молодежью. Яо Вэньюань наслаждался властью и вдохновлял хунвейбинов на погромы, пока в 1976 году не был объявлен членом «банды четырех» и не сел в тюрьму на долгие 20 лет.
Некоторым повезло больше. Молодой фотокорреспондент газеты «Хэйлунцзянские новости» Ли Чжэньшэн присутствовал на многих мероприятиях хунвейбинов, включая публичные расправы над «реакционерами», и прилежно снимал все происходящее. Наконец Ли сам возглавил хунвейбинскую банду и снимал уже собственные подвиги. Теперь Ли Чжэньшэн — респектабельный фотохудожник, разъезжает с лекциями по западным университетам, демонстрируя свои исторические снимки.
Судьба многих хунвейбинов была не менее печальна, чем судьба белокурых бестий из гитлерюгенда, сгинувших на фронтах Второй мировой. Примерно с 1967 года центральная власть практически утратила контроль над бунтующей молодежью, и та принялась вершить перманентную революцию по собственному разумению.
При этом отряды хунвейбинов перерождались в настоящие банды и вели друг с другом кровопролитные войны за контроль над теми или иными территориями. В 1968 году китайская армия взялась наводить порядок, и тысячи хунвейбинов были убиты. Город Гуйлинь, например, армия взяла штурмом, применив артиллерию и авиацию. Гуйлиньских хунвейбинов полностью истребили.
«Что-нибудь такое, что меня убьет»
В странах, где не было тоталитарных режимов, закон гарантировал свободу слова, но это не значило, что журналисты находились в полной безопасности. Какими бы гуманными и справедливыми ни были законы, всегда найдутся те, кто их будет нарушать, а такие люди обычно крайне неохотно общаются с прессой.
В США времен сухого закона и Великой депрессии криминал обрел невиданную силу, и писать о нем стало небезопасно. Время от времени кто-то из репортеров становился жертвой преступных группировок. Особенно рисковали журналисты, расследовавшие криминальные связи политиков и чиновников.
Например, в 1930 году радиоведущий из Детройта Джеральд Бакли ввязался в борьбу против детройтского мэра Чарльза Боулза. В городе шла активная кампания за досрочное переизбрание мэра, поскольку Боулза подозревали в покровительстве гангстерам. Джеральд Бакли изобличал мэра до тех пор, пока 22 июля 1930 года Чарльз Боулз не проиграл досрочные выборы. 23 июля к Бакли подошли трое неизвестных и вогнали в него 11 пуль.
Через пять лет история повторилась в Миннесоте. Редактор газеты Midwest American Уолтер Лиггет перешел дорогу знаменитому бутлегеру Исадору Блюменфельду, больше известному как Кид Кэнн. Бандит вел дела с Аль Капоне и держал в руках весь Миннеаполис, а покрывал его сам губернатор Миннесоты Флойд Олсон. Лиггет начал копать под Олсона и Кида Кэнна и вскоре почувствовал на себе всю мощь административно-криминального давления.
Сначала редактора избили неизвестные, потом против него возбудили дело о похищении человека и содомии. Суд оправдал Лиггета, но гангстеры его миловать не собирались. В декабре 1935 года он был расстрелян из автомата Томпсона из окна проезжавшей мимо машины. Многочисленные свидетели опознали в стрелявшем самого Кида Кэнна, но дело, понятно, развалилось в суде, убийство осталось безнаказанным.
Организованная преступность продолжила терроризировать прессу и после того, как лихие времена Аль Капоне ушли в прошлое. Так, в 1976 году был убит репортер газеты Arizona Republic Дон Боллз. Под днищем его автомобиля сработало взрывное устройство, но журналист умер не сразу. Последними его словами были: «Они все-таки меня достали. Мафия». В последние годы Боллз расследовал связи политиков с криминальным миром, а также истории со взятками, откатами и сомнительными сделками с недвижимостью.
Европейские мафиози не отставали от американских коллег по части расправ с прессой. Лидировала, разумеется, Италия. Некоторые особенно отчаянные журналисты отваживались бросить вызов самой сицилийской мафии. Так поступил, например, Джузеппе Фава, основавший в 1983 году ежемесячник I Siciliani. Журнал рассказывал о связях местных политиков и бизнесменов с коза ностра. В частности, Фава написал, что один из местных предпринимателей ездит на охоту вместе с боссом мафии Нитто Сантапаолой. 5 января 1984 года Фаву застрелили.
На журналистов давила не только мафия, но и тоталитарные секты и экстремистские группировки. Иногда сектанты действовали грубо и прямолинейно, как в случае с «Храмом народов» Джима Джонса. В 1978 году они расстреляли троих журналистов и одного конгрессмена США, которые пытались выяснить, как членам «Храма народов» живется в колонии Джонстаун, основанной в джунглях Гайаны. После этого 909 сектантов, как известно, совершили коллективное самоубийство, приняв яд. Однако часто методы борьбы религиозных организаций с журналистами отличались большим коварством и изощренностью.
В 1971 году американская журналистка Паулетт Купер выпустила книгу под названием «Скандал сайентологии», в которой сайентологическая церковь подверглась резкой критике. Последователи Рона Хаббарда были в бешенстве и решили отомстить. Церковь подала в суд на журналистку, потребовав компенсацию морального ущерба в размере $300 тыс., но судьи не спешили помогать сектантам, и тогда те решили действовать самостоятельно.
Руководство церкви располагало собственной спецслужбой под названием «отдел стражей» (Guardian`s Office). Один из руководителей этого ведомства издал директиву, в которой требовал атаковать Купер «всеми возможными способами» и «публично раскрыть ее сексуальную жизнь».
В дом журналистки стали поступать анонимные звонки с угрозами, ее имя и телефон стали писать на заборах, а соседи стали получать письма, сообщавшие, что Купер якобы страдает венерической болезнью. В 1972 году сектанты под видом представителей благотворительного фонда проникли в дом журналистки и украли ее письменные принадлежности. Вскоре в храм сайентологов в Нью-Йорке пришло письмо с угрозой взрыва. На бумаге обнаружили отпечатки пальцев Купер, и против нее завели уголовное дело. В 1975 году обвинения с журналистки сняли, но сектанты не собирались останавливаться.
Сайентологи не смогли осудить Купер за клевету в США и поэтому стали вывозить ее книгу в страны с более жесткой цензурой, надеясь осудить журналистку за рубежом. Не добившись успеха и там, отдел стражей решил предпринять нечто по-настоящему действенное. В 1976 году стражи постановили «отправить П. К. (Паулетт Купер.— «Деньги») в сумасшедший дом или тюрьму либо нанести ей достаточно сильный удар, чтобы она прекратила свои нападки».
Было разработано несколько вариантов операции. Предполагалось обвинить ее в попытке взорвать посольство какой-нибудь арабской страны или же в попытке убить президента Форда и госсекретаря Генри Киссинджера. К счастью для журналистки, ФБР разоблачило сайентологов раньше, чем они осуществили свои планы. История закончилась тем, что сектанты заплатили Паулетт Купер отступные в размере $400 тыс., чтобы она прекратила уголовное преследование их церкви.
«От меча да погибнет!»
Увы, все, что происходило в далеком прошлом, наблюдается и в последние два десятилетия. Более того, врагам журналистов все чаще удается убедить в своей правоте народные массы. Раньше, например, исламисты просто истребляли работников прессы, не слишком рассчитывая на помощь мирных граждан. В 1993 году алжирская Вооруженная исламская группа выдвинула лозунг «Кто живет пером, тот от меча да погибнет!» — и в течение двух лет исламисты убили 58 редакторов и журналистов.
В последующие годы исламисты и арабские националисты весьма преуспели в натравливании населения на прессу. В 2001 году британский журналист Роберт Фиск едва не погиб от рук разъяренных афганских беженцев, решивших, что европейский репортер в ответе за американские бомбы, зверства талибов и бесконечную гражданскую войну на их родине. Машина Фиска заглохла в районе пакистанского города Кветта, где располагался лагерь афганцев. Вскоре журналиста окружила толпа беженцев. Фиск вспоминал: «Поначалу они были вполне миролюбивыми, а потом какой-то ребенок бросил в меня камень. Потом полетели еще камни, и вот меня уже пинали и били по лицу».
В Палестинской автономии дела обстояли не лучше. В 2001 году международный Комитет защиты журналистов констатировал: «Председатель Ясир Арафат и его многочисленные силы безопасности поставили под свой контроль местную прессу с помощью арестов, угроз, физического насилия и закрытия СМИ. За последние годы режим Арафата запугал большинство палестинских журналистов, принудив их к самоцензуре».
Впрочем, комитет забыл упомянуть еще одно важное обстоятельство: журналисты стали бояться не только палестинских спецслужб, но и самих палестинцев, готовых покарать каждого, кто, по их мнению, не участвует в их борьбе. В том же году палестинский продюсер Насер Атта рассказывал в эфире ABC, как на его съемочную группу напала толпа соотечественников: «Я видел, как молодые люди мешали моим репортерам снимать. Моего оператора избили».
С иностранными журналистами тем более не церемонились. Английский фотокорреспондент Марк Сигер рассказывал: «Я выстраивал композицию, когда какой-то палестинец ударил меня по лицу. Другой, указывая на меня, закричал: «Не снимать, не снимать!»… Один парень схватил мою камеру и разбил ее о землю».
Нечто подобное можно наблюдать и на другом конце света — на Кубе. В 2008 году кубинские власти закрыли самый популярный оппозиционный блог страны, который вела Йоани Санчес. В 2009 году неизвестные похитили Санчес, но вскоре отпустили. Муж блогерши Рейнальдо Эскобар отправился в Гавану, чтобы пообщаться с журналистами на предмет этой истории.
Внезапно на пресс-конференцию ворвалась толпа, скандировавшая: «Да здравствует Фидель! Да здравствует революция!» Вспышка народного гнева была весьма впечатляющей. 62-летний Эскобар рассказывал: «Они схватили меня за волосы, били меня ботинком, разорвали мою рубашку и отобрали сумку с книгами. Я потерял очки». На проправительственном сайте Larepublica.es инцидент прокомментировали так: «Кубинский народ устал от Йоани Санчес».
Стихийные вспышки народного гнева по отношению к тем, кто пишет и снимает, отмечаются по всему миру. В 2008 году американские пацифисты избили молодую блогершу, которая снимала митинг противников войны в Ираке. Судя по ролику, выложенному на YouTube, все шло мирно, пока один престарелый пацифист не закричал: «Убери камеру от моего лица!» Затем на снимавшую посыпались удары.
Разумеется, разгневанная толпа не единственный источник опасности для современных журналистов. Они гибнут в горячих точках наравне с военными. Бандиты по-прежнему устраняют тех, кто «слишком много знает». Так было, например, с бразильским журналистом Тони Барросом, который наладил слежку за наркоторговцами. Барроса убили, а его тело разрубили на части самурайским мечом.
Если журналисту доведется перейти дорогу коррумпированным чиновникам или политикам, угроза его здоровью сразу увеличивается. В 2005 году в южнокитайском городе Чжуншань было совершено нападение на 30-летнего журналиста Вэнь Чуна, работавшего в газете «Наньфан Души Бао». Газета имела репутацию одного из самых сильных независимых изданий в материковом Китае, а сам Вэнь Чун сделал немало репортажей о коррупции, взяточничестве и организованной преступности. Нападавшие ворвались в его дом, избили, а потом отрезали средний и указательный пальцы правой руки. Пальцы громилы забрали с собой, чтобы врачи не могли их пришить. После нападения Вэнь Чун заявил, что своего дела не бросит, хотя и будет теперь набирать текст чуть медленнее.
И все же наибольшая опасность для журналистов исходит не от бандитов. Самые тяжелые удары по прессе были нанесены в эпохи, когда общество теряло веру в то, что оно само способно разобраться, что хорошо, а что плохо. Французское общество, уставшее от революций, вручило власть Наполеону, немецкое, разуверившись в демократии, призвало Гитлера, а китайское, утратив последние защитные механизмы, едва не было уничтожено хунвейбинами. В такие эпохи газеты превращаются в «носовые платки», а журналисты либо гибнут, либо становятся бесцветными функционерами СМИ. Зато потом, когда очередные вершители судеб загоняют страну в тупик, люди с тоской вспоминают об утраченной свободе. Но обычно бывает уже слишком поздно.
