Западные лидеры и эксперты совершили ошибку в своем прогнозе развития России – и цена оказалась высока
События 2014-2015 годов разрушили множество иллюзий, возникших после распада СССР. Возвращение России на мировую арену в качестве государства, требующего права трактовать правила игры по-своему (или нарушать их) разрушило появившиеся после Холодной войны надежды на то, что мы вышли на новый исторический этап. Международный кризис, спровоцированный аннексией Крыма РФ, российско-украинская война, а вскоре и российское вторжение в Сирию также заставили мир принять неприятную правду: международные институции хрупки; либеральные демократии неэффективны; а нелиберальный мир, тем временем, спешит заполнить образовавшийся вакуум.
Кажется, настало время задуматься о том, что произошло; порассуждать, почему Россия, почти как в 1917 году, вновь нарушила покой цивилизованного мира, и понять, почему у мира, похоже, нет ответа российской системе, выносящей свою отчаянную борьбу за выживание на мировую арену.
Процесс осознания новых и неудобных реалий неизменно сопровождается как неудачами, так и прозрениями. Неудачи чаще всего принимают форму бесплодных попыток сохранить иллюзии и затасканные стереотипы. Именно такой интеллектуальный паралич произошел с западными экспертами и лидерами; они явно совершили ошибку в оценке России и ее траектории – и цена оказалась высока. Российские эксперты, особенно по вопросам внешней политики, справились не лучше (в основном из-за своего конформизма и недостатка смелости).
Наша неспособность понять траекторию России и ее переход к антизападной модели во многом обусловлена нормативной дезориентацией (и, соответственно, отсутствием объективных критериев для анализа), которая имела место как в России, так и на Западе после окончания Холодной войны. Тем не менее, этот факт не освобождает нас, экспертов, от ответственности за то, что мы поддались этой дезориентации.
Давайте посмотрим, где мы ошиблись в своих оценках развития России. Какие качества мы недооценили? Какие сигналы мы неверно поняли? Только осознав свои заблуждения, мы сможем дать адекватный ответ на вызов миру, который собой представляет Россия. Сегодня речь даже не о прошлых ошибках; сейчас главной проблемой является упорный отказ экспертов признать свои ошибки, а также то, как они пытались кристаллизировать созданную ими новую мифологию.
Сегодня экспертное сообщество как на Западе, так и в России повторяет судьбу советологов в 1980-х, когда они оказались совершенно не готовы к распаду глобальной социалистической системы, революциям в Восточной Европе и краху СССР. События 1989-1991 годов были катастрофой для политической науки и политиков, которые прислушались к советам советологов. Как написал политолог-теоретик Адам Пшеворски, «Период «осени народов» был провалом политической науки. Любое ретроспективное объяснение падения коммунизма должно не только учитывать исторические события, но также определять теоретические предположения, помешавшие нам предвидеть такое развитие событий».
В своей работе «Предчувствие краха коммунизма» американский политический социолог Сеймур Мартин Липсет и венгерский социолог Гиорги Бенс, анализируя, почему политологи не смогли предвидеть конец коммунизма, отметили, что «ученые пытались объяснить, как работает система. Они считали само собой разумеющимся, что СССР будет существовать еще долго. Поэтому занимались поиском институций и ценностей, стабилизирующих политику и общество». Тогда как на самом деле нужно было «подчеркивать дисфункциональные аспекты, структуры и поведение, которые могли привести к кризису».
Экспертное сообщество не вынесло урока из провала советологов. Те, кто годами предоставляли ошибочный анализ – и тем самым вводили в заблуждение (пусть и ненамеренно) политиков и общество – вновь продемонстрировали свою некомпетентность в вопросе анализа происходящих в России процессов и прогнозировании дальнейших действий РФ.
Давайте рассмотрим, как российские политические реалии объясняют эксперты по России. Несмотря на различия между подходами, они делятся на две категории: нормативисты и прагматики. Нормативисты предпочитают ценностный подход как к внутренним политическим событиям, так и к внешней политике. Они также верят, что основой международных отношений являются нормы и договоры, а не баланс сил и интересов. Более того, нормативисты считают, что во многих отношениях Россия использует свою международную политику как инструмент для выживания российской системы персональной власти.
Прагматики, в свою очередь, не слишком заботятся о внутренней политике, рассматривая ее как нечто независимое от внешних событий. Они верят в приоритет интересов во внешней политике и уделяют меньше внимания или вообще не уделяют внимания ценностям; они считают баланс сил основой международных отношений.
Давайте проанализируем нормативистов, лагерь, к которому принадлежу и я. Справились ли мы с вызовом, возникшим после Холодной войны? Давайте признаем это: не справились.
Мы, нормативисты, всегда критично относились к российской системе, и мы, как оказалось, правильно оценили ее вектор развития. Сегодня мы можем сказать: разве мы не предупреждали вас, что Россия движется к системе управления, которая будет более агрессивной и враждебной по отношению к Западу – системе, которая, несомненно, усилит ее внешнюю агрессивность? Но нам, нормативистам, нечего гордиться точностью своих прогнозов. В конце концов, мы оказались неспособны предоставить последовательный анализ разложения персонализированной власти и его последствий. И, хотя мы критиковали сопротивление Запада российской системе, мы не смогли предложить ему альтернативную внешнюю политику. Наши призывы и критика были эгоистичны и не имели серьезных политических последствий.
Какими были причины слабости нормативистов? Как и прагматики, большинство нормативистов были дезориентированы распадом СССР. Многие из нас начали верить, что ельцинская Россия встала на путь демократического перехода. Впоследствии этот подход помешал нормативистам увидеть российскую авторитарную эволюцию.
Деидеологизация, восторжествовавшая среди экспертов и политиков после падения коммунизма, была куда более важным фактором. Идеология и ценности больше не имели значения. Политические требования также сыграли здесь свою роль. Действуя, исходя из предположения, что Россия будет интегрирована в Европу, западные лидеры начали требовать создания моделей, рассчитанных на сотрудничество с Россией. В значительной мере, бизнес начал определять природу диалога между РФ и либеральными демократиями – а бизнес терпеть не может дискуссий о ценностях.
Нормативисты также столкнулись с рядом методологических проблем. Одной из проблем была их неспособность принять двусторонний подход, учитывающий одновременно интересы и ценности. Нормативисты также надеялись, что, если Россия начнет имитировать нормы и будет принята в западные институции (Совет Европы и G-8), со временем эти нормы будут закреплены в полной мере.
Кроме того, нормативисты сконцентрировались на продвижении демократии в России, которое чаще всего сводилось к сотрудничеству между западными институциями и все более авторитарным руководством России, а также к финансированию Западом российских механизмов имитации демократии (факт, который нормативисты часто стыдились признать). Нормативисты также не заметили еще один момент: российская система создала механизмы лоббирования своих интересов на Западе, тем самым разлагая западные либеральные принципы изнутри.
Иными словами, хотя нормативисты пытались научить российское общество демократии, они упустили факт, что западный мир стал безопасным местом для российского авторитаризма. Война в Ираке также нанесла удар нормативистам – в ее процессе войны они стали ассоциироваться с политикой смены режима. Этот комплекс причин объясняет то, что нормативисты не смогли предоставить западной внешней политике экспертную поддержку. По сути, их по-прежнему воспринимают, как защитников прав человека, а их действия описываются как защита гражданских свобод. В России нормативисты никогда не оказывали влияния на даже дебаты о внешней политике, не то что на саму политику.
