Вопреки опасениям, перегретая китайская экономика не изменит мир, а наоборот — гарантирует его сохранение в привычном виде. Почему?
Об этом пишет Владислав Иноземцев, российский политолог, доктор экономических наук, руководитель Центра исследований постиндустриального общества.
Сегодня только совершенно равнодушный к глобальным проблемам человек не наблюдает за происходящим в Китае. Большинство экспертов убеждены, что замедление хозяйственного роста в этой стране приведет к событиям, которые экономически и политически изменят весь мир. Я бы рискнул предостеречь от подобных иллюзий и взглянуть на проблему с несколько бóльшего расстояния.
Китай, безусловно, лучший за последние полвека пример успешного “догоняющего” развития. Его доля в мировой экономике с момента начала советской перестройки выросла в 5,7 раза, в то время как доля российской сократилась на 15 %, а украинской — почти вдвое. Экспортируя в 1985‑м товаров меньше, чем ГДР, Китай ныне продает их за рубеж в полтора раза больше, чем объединенная Германия. С 2013‑го он является крупнейшим производителем промышленной продукции в мире. Проведенные в стране реформы вытащили из нищеты более 700 млн человек. Любой реформатор должен склонить голову перед деяниями Дэн Сяопина и его последователей.
В то же время далеко не очевидно, что главная надежда китайских руководителей — вывести страну в ранг первой экономики мира — может сбыться. В ХХ веке мы много слышали об “упадке” США и о ком‑то еще, кто скоро станет № 1. В 1960‑е таким претендентом казался СССР, в 1980‑е — Япония, сегодня — Китай. Но все прежние надежды были тщетны — прежде всего потому, что Запад развивался как экономика знаний, притягивая интеллект со всего мира, а его оппоненты так и оставались имитаторами. В индустриальную эпоху смена лидеров происходила постоянно: Англия оттесняла Францию, потом уступала Германии, та отдавала пальму первенства США; борьба за второе место была еще упорнее. Но с 1950‑х годов лидер в мировой экономике и политике более не менялся.
Нынешнее китайское замедление, на мой взгляд, вызвано не проблемами на фондовых биржах и не затовариванием рынка жилья. С этими вопросами Китай вполне может справиться своими $3,6‑триллионными резервами и во многом плановой экономикой. Оно вызвано пониманием того, что страна подошла к пределу, на котором остановились СССР и Япония; она, если использовать термин японского экономиста Тайичи Сакайя, стала the ultimate industrial economy, но так и не превратилась во что‑то большее. И как в конце 1980‑х в своем развитии замедлилась Япония, а ее эстафету приняли Южная Корея и сам Китай, так и в 2010‑х годах Китай может быть подвинут Индией или другими пока менее развитыми странами Азии.
Все это говорит о том, что китайское замедление (которое не следует путать с кризисом) как раз не изменит мир, а сохранит его в привычном виде. Именно быстрый рост китайской экономики породил мифы и пузыри рубежа столетий: бум на рынке энергоносителей и сырья; гигантские дисбалансы в мировой финансовой системе; иллюзии новой конфигурации глобальной политики; ощущение “приближения конца” западного мира и своего рода “возобновления истории”. Все это может оказаться пустышкой. Затормозившись, китайская экономика не перестанет существовать — она лишь примется искать более интенсивные паттерны развития с одной стороны, а с другой — вынудит китайских политиков быть более осмотрительными и осторожными.
В результате мир через 10–20 лет может вернуться к состоянию, когда цены на нефть и газ, железную руду и уголь окажутся намного более низкими, чем сегодня (китайские инвестиции в сырьевые проекты за границей существенно обесценятся), а сотрудничество с Западом будет выступать куда более надежным инструментом обеспечения успеха и безопасности, чем оспаривание его доминирования. Разумеется, на пути к этому новому равновесию мы практически наверняка увидим драматические события: банкротство петрогосударств на Ближнем Востоке и ресурсодобывающих стран в Латинской Америке; новое замедление в Африке, где экономический бум во многом был вызван китайским спросом; спад на рынке вооружений и новую “разрядку”; существенные перемены в мировой финансовой системе. Однако я убежден, что все это окажется вполне допустимой ценой того нового равновесия, к которому придет глобальный мир XXI века.
Китай — это своего рода огромный валун, брошенный в относительно спокойное озеро и породивший своим падением в него громадную волну. Но даже такое возмущение водной глади не бывает вечным, и через какое‑то время поверхность озера успокоится, а кораблики, случайно поднятые чуть ли не к небесам, снова лягут в дрейф.
