Интервью с режиссером фильма «Племя», который вернулся из Канн с престижной наградой.
В параллельной конкурсной программе «Неделя критики» на завершившемся недавно Каннском кинофестивале лента украинского режиссера Мирослава Слабошпицкого «Племя» взяла гран-при. Также ей достались специальная премия канала France 4 за «лучший визионерский фильм» и приз от фундации Gan. «Племя» — первая полнометражная картина Мирослава Слабошпицкого. В ней снялись непрофессиональные актеры, учащиеся спецшкол для глухонемых. В фильме нет титров и музыкального сопровождения, а его герои общаются исключительно с помощью языка жестов. Едва Мирослав разделался с фестивальными хлопотами и вернулся на родину, «Экономические известия» расспросили у него, как все было.
«Кино ведет свой род от бородатой женщины»
— Успели вернуться в Украину к выборам президента и проголосовать?
— Я вчера сел в 23:30 в Борисполе. Участки были закрыты.
— Мы легко вам это простим — вы и так немало сделали для Украины. Пока ваш фильм видели только в Каннах. Правильно ли я понимаю, что это полнометражная версия вашей «Глухоты»?
— Не совсем так. «Глухота» — это фильм, на котором мы опробовали способ повествования, фильм с глухими. Но они не связаны ни сюжетно, ни героями. Может быть, немножко эстетически.
— О «Племени» много пишут. Вас не раздражает, что чаще всего обращают внимание лишь на форму (фильм, в котором есть только язык жестов и нет даже титров), не особенно углубляясь в суть?
— На самом деле, именно в этом отчасти состоит его суть, потому что это концепт: современное немое кино. И я еще не читал ни одной рецензии — именно рецензии, а не пресс-релиза или интервью — где на фильм смотрели бы поверхностно.
— Разумеется, я не о рецензиях, а о потоке коротких новостей о фильме и наградах.
— Да. А я читал рецензии в Hollywood Reporter, Variety, лондонской Times, которая поставила фильму пять звезд, и у меня абсолютно нет ощущения, что его воспринимают поверхностно. Там глубокий анализ. А то, что немой и без титров, — это такие теги. Никто такого не делал раньше и я не уверен, что есть смысл делать что-то подобное еще раз. Мне удалось, мне кажется, в кино, где всем все известно и никому ничего не интересно, снять что-то новое — и поэтому фильм произвел эффект такой маленькой, нежно разорвавшейся нейтронной бомбочки.
— Как родился этот концепт? Вы задумали фильм о глухих — и тема подсказала форму? Или специально искали сюжет для такой хитрой формы?
— Первоначально был концепт, естественно: фильм на жестовом языке. И этот концепт был со мной большую часть моей жизни, поскольку я учился в школе, в которой, собственно говоря, снят фильм, а напротив была школа для глухих. И я еще в детстве видел, как они общаются между собой — это было достаточно завораживающе.
— Так, выходит, отчасти и тема была. Это ж не то, что из ниоткуда возник концепт — и вы отправились по стране в поисках такой школы.
— Я знал одну школу. А потом, когда началась работа над фильмом, я действительно поехал по стране искать. Украину, Россию и Беларусь мы перевернули практически полностью. Я лично разговаривал по телефону с каждым директором школы для глухих в каждом городе.
— Это же, наверно, даже юридически было очень сложно — получить на каждого ребенка-актера разрешение от родителей?
— Нет-нет, у нас есть сексуальные сцены в картине, поэтому мы не снимали несовершеннолетних, и не нужно было никаких разрешений. Глухие заканчивают школу в 19, а иногда даже в 20 лет.
На съемках Мирославу Слабошпицкому тоже приходилось прибегать к жестам.
— Как думаете, после опыта работы с непрофессиональными актерами, вам еще захочется с профессионалами связываться, которые и капризничать могут, и режиссером покомандовать?
— Я работал с профессиональными актерами — не командуют они режиссером. Думаю, и еще буду работать. У меня есть много друзей-актеров. Я дружу, например, с Лукасом Мико, который снимался в фильме Ханеке «71 фрагмент хронологии случайностей». Мы с 2007-го года говорим, что я должен снять фильм с ним, и все как-то пока не складывается. Хотя я на самом деле очень хочу это сделать.
— В этом году в основном конкурсе в Каннах провалился фильм «Поиск» Мишеля Хазанавичуса, драма о Чечне. Но три года назад от Каннского фестиваля до «Оскара» гремел его немой фильм «Артист». Не кажется ли вам его концепт всего лишь цирковым фокусом?
— Если уж на то пошло, кино ведет свой род от бородатой женщины. В начале прошлого века была массовая эмиграция населения из села в город, в результате чего, собственно, возник пролетариат. Его надо было чем-то занять. И были всякие ярмарки, а на них — например, цирки уродов. Одним из таких аттракционов было и кино.
— Да-да, и Ленин важнейшим из искусств называл его через запятую с цирком!
— «В эпоху всеобщей безграмотности важнейшими из искусств для нас являются кино и цирк». Поэтому ценности кино во многом заключается в фокусах. Так что ничего предосудительного в этом я не вижу.
— «Артист» вам понравился? Вы же наверняка уже начали работу над «Племенем», когда он вышел?
— Еще не снимали, но уже начали работать, да. «Артист» — хороший фильм. Но вот, например, обильная западная пресса во время интервью не вспоминала «Артиста» в связи с «Племенем» — говорили о Михаэле Ханеке, Ларри Кларке, Ульрихе Зайдле. «Артист» — это стилизация под старое немое кино, это совсем другое. Определенное количество стилизаций существует, а вот такого, что сделали мы… Я говорил в Каннах со многими людьми, для которых кино — это профессия, которые видели даже фильм, снятый в Нигерии в каком-нибудь 1965-м году, и они тоже не могли мне сказать, что что-нибудь подобное было уже. Я всех прошу мне сообщить, если что-нибудь подобное уже было, но пока никто этого не сделал.
Кадр из фильма «Пллемя».
«У меня олдскульное кино – в нем все по-настоящему»
— Пока вы были в Каннах, в Украине, как и во всем мире. Прошла премьера фильма «Годизилла». Лично я ждала его потому, что в режиссерском кресле – талантливый англичанин Гарет Эдвардс, чей предыдущий фильм «Монстры» был снят за 15 тысяч долларов и смонтирован в спальне на ноутбуке. На «Годзиллу» ему выделили 160 миллионов долларов. И вышла ерунда. И это не первый случай, когда от больших денег — большой вред. Например, дорогой «Элизиум» Нила Бломкампа сильно хуже его же недорогого «Девятого района». Как думаете, совладали бы с гигантским бюджетом, свались он на вас?
— Ваши бы слова — да Богу в уши! У «Племени», кстати, не такой уж маленький бюджет.
— 1,3 миллиона долларов?
— Да. И по меркам арт-хауса это приемлемо. Должен вам сказать, что у нас картина дико сложная. Я считаю, что в этом и состоит высший пилотаж, когда, условно говоря, снимаешь за бешеные деньги, а выглядит — будто это дешево. И только умом можно понять, что там огромное количество труда и ресурсов. Так что большой бюджет — нет, не пугает. Это вот как вы: пишете статью и знаете, сколько букв в вашем распоряжении. Деньги — это возможности, вот, собственно, и все. Я поклонник старой школы, у меня олдскульное кино: в нем нет каких-то компьютерных эффектов, все сделано дедовским способом, мы ничего не рисовали, у нас все по-настоящему.
— А дорогое, визуально роскошное, понятное и увлекательное кино, по-вашему, хотя бы иногда может быть еще и толковым, содержательным?
— Вы практически описали мой фильм, за исключением его цены. Это очень красивое и с увлекательным сюжетом кино.
Кадр из фильма «Пллемя».
— Да. Но я сейчас о блокбастерах вроде «Железного Человека».
— Мне нравится «Железный Человек», кстати. Мамы всякие нужны, мамы всякие важны. И я хочу, чтобы расцветало сто цветов… Фильмы бывают разные, все зависит он начального посыла людей, который их делают, от того, какие задачи они перед собой ставят. Просто срубить бабла — это одна история. А если ты хочешь снять картину, решить там какие-то свои вопросы, то не важно, сколько у тебя есть, миллион или сто миллионов, — в результате получаются иногда очень достойные картины.
— То есть вы и блокбастером не побрезгуете как зритель?
— Да, я всеяден. Я смотрю все кино. Вообще все: порно, блокбастеры, авторское.
— А что ваше guilty pleasure? Я вот, например, «Пятый элемент» и «Армагедон» всегда смотрю с двойственным чувством: понимаю, что это угарный трэш, но радость и удовольствие же запредельные.
— Когда «Пятый элемент» только вышел, и я посмотрел его в кино, подумал: «Боже, какое говно». Или это был «Армагеддон»? В любом случае, когда смотришь фильмы, которые выходят сейчас, думаешь про старые уже иначе: «Так это же была вершина вкуса!» Кино сейчас очень коммерциализировалось. Виноваты в этом отчасти и «Армагеддон» со «Звездными войнами» и прочими. Конкретного фильма для guilty pleasure не назову. Я просто часто щелкаю каналы — и на каком-нибудь фильме могу застрять и досмотреть его до конца. Неимоверное количество фильмов сейчас выходит, и эта культура, когда пересматривал человек фильм много раз, она пропадает. Очень много всего. Второй раз смотреть фильм — просто непозволительною.
— А ведь есть еще замечательные сериалы!
— Да, сериалы — их я смотрю целиком.
— Скажите же мне немедленно, какой сериал – лучший на свете: «Сопрано» или…? (собираюсь назвать в качестве альтернативы «Во все тяжкие», но Мирослав не дает мне договорить — Авт.)?
— «Сопрано»!
— Ответ правильный!
— Лучший из когда-либо снятых на свете — это, безусловно, «Сопрано». Ответил, как видите, без заминки.
«Любая революция – это самоценная вещь, как любовь»
— Многие в этот раз недовольны тем, как председатель жюри Каннского кинофестиваля, распределила призы в основном конкурсе…
— Да, там была буря (смеется – ред.). Критики были в ярости. Дарденны остались без призов, все очень ругают победителя Джейлана… К сожалению, никак не могу это прокомментировать, потому что не видел фильмов основного конкурса: у меня там был такой плотный график, что я даже есть и спать не успевал. Пресс-агенты и СМИ взяли меня в оборот.
— Это приятные хлопоты!
— Да. Хоть это и работа, от которой устаешь. Это, конечно, лестно, но это такая ярмарка тщеславия.
Мирослав Слабошпицкий в Каннах.
— На показ «Майдана» Сергея Лозницы тоже не успели?
— К сожалению, нас поставили в один день. У нас была своя свадьба, а у них — своя. Мы встретились только вечером. «Майдан» там вызвал большой интерес. Надеюсь, я увижу его очень скоро.
— Нет ли у вас у самого желания с помощью кинокамеры отрефлексировать украинские события последних месяцев?
— Бывают случаи, когда игровое кино проигрывает документальному. Но попытки делаются. Например, Пол Гринграсс в 2001-м в фильме «Кровавое воскресенье» реконструировал события 1972 года (когда в Северной Ирландии британские солдаты открыли огонь по участникам марша за права ирландцев, убив 13 демонстрантов, ранив 14 и дав таким образом старт четвертьвековой гражданской войне — Авт.) Я понимаю, что, что бы я не делал, игровая картина будет проигрывать стриму, который мы все видели, — по силе эмоционального воздействия. Если бы я еще наблюдал это со стороны, то, может, игровая реконструкция была бы возможна, но поскольку это было очень близко… Конечно, это интересно. Но сейчас я не понимаю вообще, как это можно сделать.
— Как думаете, за революцией последует паранормальная активность в украинском кино? Надежды высказываются, но есть ли основания?
— Не знаю. Это очень сложный вопрос. Я хотел бы сказать: да, конечно, все будет чудесно. Но, на самом деле после Оранжевой революции не произошло ничего хорошего с искусством, а произошло только плохое — в виде Национальной комиссии по вопросам морали. При Кучме в искусстве было гораздо свободнее, чем при Ющенко и Тимошенко, — это правда. На мой взгляд, любая революция — это самоценная вещь, как любовь. Потом вы поженитесь, у вас появятся дети, будет рутина — или наоборот. Но это будет потом. А пока — революция. Революция хороша именно тем, что она есть.
— Последний вопрос. Когда и где состоится украинская премьера «Племени»? Будет ли широкий прокат?
— Фильм уже куплен для проката во Франции, Дании, Нидерландах и Японии. В процессе завершения сделки по Британии, Гонконгу и США. А в Украине картина выйдет в широкий прокат 11 сентября 2014 г.