Касаться по-настоящему темы войны настолько страшно, что в попытках защититься люди начинают кричать, играть марши и петь, только бы заглушить подпирающий изнутри ужас, пишет журналист.
Тема войны – это тема о предельном и запредельном человеческом опыте. Тема, требующая чрезвычайной чуткости, тишины и глубокой внутренней работы оказывается настолько привлекательна для идиотов и истеричек, что других мы почти не слышим в те дни, которые, казалось, должны быть отведены для тишины и такой работы. Не слышим иногда и себя.
Война – это о том, что не всякий опыт полезен. Вы убивали? А вас пытались убить, долго, с расстановкой? А хотите это пережить? Но война – это еще и о том, что не всякого опыта, разрушающего разум, душу и тело, можно избежать. Порой даже нельзя себе позволить избежать.
Война – как стихийное явление, намного превышающее возможности воображения и стойкости отдельного человеческого существа, но явление рукотворное, за которым стоят конкретные люди, запустившие мясорубку, и тщательно следящие, чтобы ручка крутилась, не сбавляя обороты.
Война – это о животном в каждом человеке. Животном страхе, животной ярости, ненависти, стремлении выжить любой ценой, в том числе ценой убийства другого. Пот, кровь, кишки, дерьмо, грязь и усталость, усталость, усталость. Даже смерть не так страшна, она-то как раз прерывает все это бесконечное унижение и уничтожение человеческого в человеке, а потому порой воспринимается как желанный выход. Но кто вам расскажет о такой войне? А как долго вы сможете такое слушать?
Война – это безумие, и, казалось, чтобы это понять, совсем не обязательно устраивать новую войну, вон их сколько было в прошлом, а двадцатый век с его двумя мировыми и конвейером массовых убийств и вовсе дан словно в назидание человечеству на века. Но настоящее безумие как раз в том, чтобы не вынести никаких уроков из войны, позволить ей тем самым повторяться вновь и вновь, умышленно выпуская из человека зверя.
Будто не было миллионов исписанных страниц, многих километров снятой кинопленки – День Победы с легкостью, вгоняющей в оторопь, превращен в культ войны. Мамаши рядят детей в гимнастерки, не понимая, что уместнее было бы обрядить их сразу в саван: войне не нужны их живые нарядные дети, она собирает дань мертвыми. Такая демонстрация была бы уместна, поскольку приводила бы героев, разгоряченных чужими давнишними подвигами, в чувства, но она невозможна, потому что невыносима. Им хочется веселья, песен и какой-нибудь гордости.
Это тем более ненормально, что ведь у них и вправду “деды воевали”. Я смотрю на войну глазами моей мамы, которая в десятилетнем возрасте оказалась в центре пекла, со своими мамой, бабушкой и совсем маленькой сестрой, в городке у западной границы. Отец – мой дед – на рассвете убежал по тревоге в часть, семья его больше не видела и вестей от него не получала. После первых бомбежек они совсем недалеко ушли от городка, когда какой-то офицер начал формировать из разрозненных машин колонну. Семьи комсостава подсаживали на грузовики, но наши не смогли поехать: сильно заболела младшая. Спустя пару дней они проходили мимо той колонны: вырвавшиеся далеко вперед немцы сожгли ее из огнеметов. Неужели у тех, кто обещает “повторить”, другие семейные истории?
А еще у нас в семье появились новые воспоминания. Внучка той самой маленькой девочки, которая в 1941 году на белорусской лесной дороге видела свою смерть, в 2014 году – начале 2015-го ждала вестей с фронта от своего мужа. Когда его группа разведчиков возвращалась с задания на базу, он включал громкую связь на мобильном, и бойцы слушали, как дома поет украинские песни его маленький сын. Папа вернулся цел, но среди ночи иногда вскакивает с криком: снится, что попал в плен, а чеку с гранаты сорвать не получается.
Вот это война, а не то, что трещит диктор-попугай под картинку парада на Красной площади, подготавливая новую порцию мяса для новой мясорубки.
