Россия внутри себя взращивает подобие ИГ, замешанное на имитации православия, политическом обскурантизме и специально обученной «народности».
Сейчас модно писать о России в метафорах погружения: «провал», «колея», «воронка»… Но все не так плохо, как кажется, — все гораздо хуже. С самого дна истории в горизонт современности всплывает гигантский и, как казалось, навсегда затонувший континент закрытого сознания и политической дикости. Страна «погружается в архаику», но опаснее встречное движение: архаика, вооруженная техниками модерна, врывается в расслабленный и демобилизованный постсовременный мир, а это особые риски, в том числе глобальные. Процесс дозирован, дает привыкнуть, но каждый раз «вдруг» вновь обнаруживает нечто, вчера немыслимое. Планка отодвигается неумолимо, продлевая в будущее самые плохие экстраполяции. Тут теперь такая любовь и воля к власти, что для нее вообще ничего невозможного нет.
«Угол строя»
В идеологии масштаб и скорость маневра не менее важны, чем смыслы. До 2011 г. лексикон власти был нашпигован терминами будущего: модернизация, глобализация, смена вектора, диверсификация, инновации, человеческий капитал и экономика знания, технопарки и внедренческие зоны, hi-tech, startup… Перезагрузка прошла по команде «кругом!»: духовные ценности, идентичность и самобытность, генетический код, скрепы, нравственные устои, моральное превосходство и даже «целомудрие» — все аксессуары упертого традиционализма. Креативность стала ругательством, утечка мозгов — организованным процессом, разворот на Восток повторяет Примакова над Атлантикой.
На флоте есть эффектный маневр «все вдруг» (Alltogether) — «способ выполнения эволюции, когда корабли поворачивают одновременно в одну и ту же сторону на одинаковый угол», но «пеленг остается постоянным». Сейчас, удерживая главный пеленг — самосохранение любой ценой, власть разворачивает вспять все, до чего дошли руки. История не знала таких крутых срывов идеологии без смены режима и практик повседневности, поэтому впереди может быть все.
Наследие «низкого передела»
Проект модернизации был созидательно-футуристическим: нынешнее поколение постсоветских людей, совершив подвиг слезания с «иглы», будет жить при инновациях. Новая идеология утешения проста и бесплодна: мы наследники истории столь славной, что и делать ничего не надо. Работа нации — слепо гордиться подвигами предков, военными и духовными. Страна мечтателей перестала быть страной героев и ученых; сейчас в кино немыслимы «9 дней одного года» и даже «Весна», все секс-символы — из органов. Один ученый герой есть, но нет ролей второго плана — назначенцев на героические амплуа. Политтехнологи вынуждают президента самому работать Стахановым на галерах, Пашей Ангелиной, Чкаловым и папанинцами…
Этот взлет духа отдает все тем же сырьевым, рентным сознанием — эксплуатацией ресурса. «Смена вектора» требовала перестать доить недра. Теперь другая «игла»: культурное наследие осваивают как залежи ископаемых, к которым под любыми углами подводят скважины, трубу и кран — распределитель смыслов и ценностей. И денег на освоение истории — на разработку ее идееносных пластов и полей. Историю не возвышают до понимания проблем и «вызова времени», но используют как сырье для штампов, отучающих искать правду и думать головой.
Канонизация мифов учит любить не Родину, а телевизор. Культ прошлого без критики смыслов и источников воспитывает некритическое отношение к настоящему. Милитаризация истории сглаживает провал на фоне былых деяний нации в культуре, знании, промышленности, праве.
Тому, во что мы превращаемся, нет места и в будущем. Не осилив изменений, разбежались прогнуть под себя этот изменчивый мир, а в итоге ломают хребет себе и стране. Энергетическая сверхдержава кончается с новациями в технологиях, экономгеографии и геостратегии. Ее отрезают от ресурсного потенциала, выпиливая из сырьевых рынков, но с созидательным потенциалом собственной традиции люди рвут сами. Мания распределять, ничего не производя, заканчивается дележом пустоты и культурного слоя не оставляет.
Масштабы бедствия и состав проекта
Начиналось все с преодоления технологического отставания, зависимости от экспорта сырья, импорта товаров и технологий. Затем выяснилось, что инновации немыслимы в экономике, их отторгающей, а оптимизация институциональной среды требует изменений в политике и в идеологии, в культуре и в архетипах, в «археологии» сознания.
Там, где население не создает богатства, но мешает его делить, сырьем становится всё: знание и «мозги», культура и информация, сами люди, сжигаемые в топках индустриализаций и коллективизаций, войн и побед. Изменить эту формулу жизни трудно; речь о структурах исторически сквозных, питающих ресурсные модели веками.
Казалось, власть глубины этих слоев не видит («Сколково» так и пестуют в среде тотальной косности). Но ударная смена курса показала, что идея слоев дошла и даже пронзила, хотя и по-своему. Провалив запуск модернизации от технологий до архетипов, проект просто развернули — ухватились за гнилые архетипы и питают ими реакцию. Сползая на периферию, ее делают суррогатом мейнстрима, самодовольным и поучающим. Теперь страна в промышленных масштабах производит… впечатление. И азиатские страсти.
Здесь угадан и раздут имперский комплекс с хроническим ресентиментом, с обострением злобной обиды, компенсируемой апломбом и агрессией. Но это и подавление страха перед реальностью и будущим, перед всяким начальством. Унижающие подогревают гордыню униженных, играя на комплексах «мизераблей долин адских». Чем мельче экземпляр, тем охотнее он раздувается величием государства, пусть и мифическим. И вот уже залежавшиеся русские богатыри спускаются с печей в супермаркеты… и на камеру патриотично рвут зубами банки с импортным пивом.
Возникает самораскачивающийся контур: положительная обратная связь с сильно отрицательным зарядом. Провал в экономике и маркирующих современность технологиях будет нагнетать конфликт, который опять придется переводить в идеальный план (Афон против айфона) и канализировать в агрессию. Остается либо врубаться в «исторические недра, из которых злобу можно качать, как нефть» (как выразился один прогрессивный ведущий), либо воевать в натуре, имитируя маленькие победоносные кампании в рамках стратегического поражения.
Новая бинарная политика
Выведен экзотический гибрид экстремального постмодернизма с «высоким» модерном, неизжитым в его темных свойствах, включая тоталитарные. И все это в падении через тьму средневековья в примитивные культуры аборигенов эпохи раннего структурализма, вплоть до русского карго-культа.
Эклектика в идеологии и текстах власти режет глаз. Аномия зашкаливает, логика и этос ответственной речи забыты; в политических и судебных обвинениях показной абсурд — норма, им бравируют и пугают. Язык «информации» так оторван от реальности, что этому потоку фейков и симулякров понятия «ложь» или «факт» не релевантны вовсе. Цитируемые и толкуемые тексты (от русской философии до нынешних оппонентов в политике) полностью руинированы, их собственный смысл исчезает в обломках чужой формы. Циничная ирония все делает ненастоящим. Кулинары духовной пищи сами ржут над своими рецептами, что не мешает массовому окормлению с разогревом фанатизма.
Этот больной, уродливый клон постмодерна лишен мягкости, неприятия дидактики и навязанного порядка; в нем нет главного — уважения к самоорганизации и спонтану, наоборот, видна застарелая тяга к централизованному проекту и культу силы — все и всех построить, несогласное зарыть. В нем утрировано худшее, что есть в облегченной реакции на модерн. Уже сейчас фикции естественности «под исторически сложившееся» исчерпывают постмодернизм как активную фракцию постмодерна. У нас с энтузиазмом неофитов осваивают отвязанный постмодернизм, когда люди уже ищут выход из постмодерна в неоклассику, в том числе политическую. И все это с возвратом в премодерн: тотальный проект и контроль минус идеи права, эмансипации лица, приватности. Оттенки самоиронии и игры исчезают в сознании авторов проекта и технологов; в массе и вовсе зарождается волна фанатичного варварства.
Такого симбиоза отчаянного постмодернизма с перекошенным модерном и гальванизированной архаикой еще не было, поэтому неясно, что будет.
Неучтенные риски
Все эти компоненты, нужные для полноценного срыва, мало пугают, если не мыслить в логике неприемлемого ущерба и считать расклады, будто это карты, а не политика, последствия которой могут быть фатальными.
Сказывается легкость необыкновенная в отношении к жертвам. Да, с «Новороссией» просчитались, людей поубивали зря. И ничего! Расходный материал, завышенная норма потерь на маневрах.
Еще одно успокоительное: всегда все можно наверстать. Муромский синдром «паралитического атлетизма»: лежать 30 лет и 3 года, а потом вставать и косить врагов «улицами и переулками». То же — с любимой птицей Феникс: восстать из пепла, да хоть из радиоактивного. Беспримерная непуганность при жутковатой истории: гарантии возрождения примиряют даже со «стадией пепла».
Это не исключает эсхатологии, даже в высочайших высказываниях о модернизации: если не сменим вектор развития, мы «поставим под вопрос само существование страны». Вызов истории ультимативен, время вышло — это ощущение только что было общим. Страна попала в «историческую ловушку»: маневр надо было начинать вчера, но он возможен не раньше обвала, и то не сразу, а до этого силы инерции в войне за государство будут превосходить силы реформ. «Смена вектора» требует поколений, а по замаху тянет на разворот многовековой линии экспорта пеньки и древесины…
Все это забыто, опять хочется «сходить назад». Но история меняет график: отставания становятся необратимыми, лидеры идут вперед быстрее догоняющих. Мир прямо сейчас делится на тех, кто успевает войти в поток ускоренных изменений, и на вечных лузеров. Мы же, отстав, включаем даже не тормоз — реверс.
До сих пор исходили из перспективы плавной деградации сырьевой модели; остальное воспринималось как алармизм (хотя неприемлемые сценарии положено блокировать даже при ничтожной их вероятности). Но история опять обманула: обвал начался раньше и под давлением не технологий, а политики — санкций, самоизоляции, недетских неожиданностей от Китая и Ирана.
В одном из зоопарков на клетке со страусами висит табличка: «Просьба птиц не пугать: пол в клетке бетонный». Русских всегда подводили доброта и трепетность. Мы бережем себя и близких от плохих предчувствий, зная, что столкновение с реальностью вынудит что-то серьезное решить и сделать, в том числе с собой, а это трудно и не в характере.
Непринятые вызовы
В жизни на звонки можно не отвечать, но не на все. История порой тоже бросает вызовы, которые нельзя игнорировать.
Сейчас конфликт фундаментализма с современностью становится знаком времени: террор, угроза ядерного шантажа, беженцы. И вот Россия в гигантской миниатюре начинает воспроизводить внутри себя этот конфликт с мутной архаикой, всплывающей будто вовсе из другого времени, в другом измерении.
Пока масштабы разные. Там уничтожают памятники культуры мирового значения — у нас всего лишь православный экшн на выставке с порчей станковых произведений. Однако тенденция: отказ в уголовном преследовании вандалов мог стать событием, более значимым, чем сама выходка. Это уже было бы деяние не мелкой ОПГ из нескольких придурков, но самого государства. А пока путь к насилию по мотивам веры открыт, а как его потом будут закрывать, неясно.
Сейчас этот наплыв архаики скрадывается слоем гаджетов, девайсов, сетей, иномарок, импортного прикида, музона в эфире и западных форматов ТВ. Обыденность все еще производит впечатление цивилизации. Устойчивость структур повседневности и в самом деле сдерживает срыв, в котором, при всей силе архетипов, много наведенного и утрированного. Успокаивающий парадокс: в стране уже творится черт знает что, а жизнь идет своим чередом и в целом не ужасает.
Но это опять русская рулетка: потом плата за помутнение может оказаться чрезмерной, а потери в темпе и качестве необратимыми. Россия внутри себя взращивает подобие ИГИЛ, замешанное на имитации православия, политическом обскурантизме и специально обученной «народности». Если эта линия победит, Россия может стать куда большей проблемой для себя и мира, чем ожидается даже в самых худших прогнозах. А предельная концентрация технологически переоснащенной власти при слабых или вовсе уничтоженных институтах допускает любые повороты.
