Глава Меджлиса крымскотатарского народа рассказывает две истории — своей жизни и свою версию оккупации полуострова.
Для обеда Рефат Чубаров, председатель Меджлиса и президент Всемирного конгресса крымских татар, выбирает Крым. Правда, не полуостров, оккупированный Россией, а ресторан крымскотатарской кухни в центре Киева. В нескольких шагах от заведения находится что‑то вроде офиса Меджлиса в столице. Потому Чубаров в ресторане — частый гость.
— А обед точно оплачивает редакция, а не ты? А то ведь я могу размахнуться,— с улыбкой предупреждает он.
Я убеждаю его, что обед в довольно демократичном заведении Крым редакция способна оплатить. Тем не менее мы ограничиваемся заказом двух порций мантов. И тут же официант, даже не спрашивая, приносит нам кофе по‑восточному — традиционный напиток для начала беседы в любом доме крымских татар.
Чубаров сейчас без преувеличения главный представитель своего народа — и по должности, и по степени влияния. Ранее он был депутатом Верховной рады четырех созывов, заместителем и правой рукой Мустафы Джемилева, духовного лидера крымских татар.
Ему пришлось руководить Меджлисом в самые непростые месяцы — сразу после оккупации Крыма. А в июле прошлого года Чубарову и Джемилеву запретили въезд на полуостров сроком на пять лет. Прямо на границе назначенная российскими властями прокурор Крыма Наталья Поклонская зачитала ему предупреждение, что его деятельность по законам РФ трактуется как экстремистская.
Вслед за этим Чубаров уже готовился к аресту, но его не последовало. “Говорят, новые крымские власти до сих пор сожалеют, что тогда не арестовали”,— задумчиво улыбается он.
В отличие от многих крымских татар, вернувшихся на полуостров в начале 90‑х, Чубаров живет там дольше. В конце 60‑х на волне критики культа Сталина советская власть решила переселить в Крым несколько десятков крымскотатарских семей. “Отбирали людей без высшего образования,— рассказывает Чубаров.— Расселяли по одной-две семьи на село в степных, малопривлекательных районах полуострова”.
Его семья, ранее переселенная в Узбекистан, оказалась именно в такой группе.
Еще один случай везения произошел с Чубаровым в 1970‑х: он поступил в Московский историко-архивный институт. В те годы крымскому татарину получить высшее образование было сложно, а пареньку из сельской школы с плохоньким образованием — и подавно.
— Мне помог учитель истории. Он был, как тогда говорили, из диссидентствующих,— рассказывает Чубаров.— Дальше для таких парней, как я, путь в университет был один — отслужить в армии и вступить в партию. Последнее вызывало особенное отвращение, но другого выхода не было.
После учебы главной целью стало вернуться в Крым. Но даже со справкой о распределении в симферопольский архив выпускник столичного вуза получил твердый отказ. “Вы ведь крымский татарин,— напрямую заявил ему руководитель Крымского областного архива.— Вас никогда не утвердят на работу в Крыму, даже не надейтесь”.
Из оставшихся предложений Чубаров выбрал Ригу. Там он быстро сделал карьеру и стал директором Центрального государственного архива города.
— Вас жизнь все дальше уводила от крымскотатарского движения, а что вернуло? — интересуюсь я.
— Как ни странно, латыши,— улыбается Чубаров.
В конце июля 1987 года он был в отпуске у родителей в Крыму. В эти дни на Красной площади в Москве прошла первая масштабная акция протеста крымских татар. А когда он вернулся в Ригу, в первый рабочий день в его кабинете с самого утра сбрались заведующие отделами с одним вопросом: “Директор, как там, на Красной площади?” В борьбе крымских татар эти люди видели продолжение своей борьбы за суверенитет Латвии. Чубаров честно сказал, что на Красной площади не был, и коллеги, не говоря ни слова, развернулись и вышли из кабинета.
“В тот момент я особенно остро почувствовал стыд за то, что не включен в крымскотатарское национальное движение”,— вспоминает Чубаров.
Уже через год он не только влился в национальное движение, но и стал членом Госкомиссии по проблемам крымскотатарского народа при Совете министров СССР.
— Самым тяжелым в возвращении крымских татар была реакция жителей полуострова в то время,— признается Чубаров.
Он вспоминает, как в очередных переговорах с жителями села, куда собирались возвращаться крымские татары, он пытался объяснить, почему его народу важно жить вместе и компактно. Ведь это позволяет открыть свою школу, сохранить родной язык.
“Зачем вам нужны эти школа и язык? Вот нам украинская школа даром не нужна, без нее проживем!” — на русско-украинском суржике, очень эмоционально говорила ему одна из местных жительниц.
“Тогда я понял, что аргументы о культуре и духовности, работающие в Латвии, здесь не слышны, и надо искать другие”,— рассказывает Чубаров.
Теперь, через год после оккупации Крыма, Чубаров признается, что в насильственное его присоединение к России не верил до последнего. Меджлис рассчитывал на сценарий Абхазии, и, только прочитав новость о подготовке Георгиевского зала Кремля к оглашению результатов референдума по Крыму, Чубаров понял: полуостров действительно присоединят к России.
Самым сложным в первые недели оккупации для главы Меджлиса было удержать от необдуманных действий крымскотатарскую молодежь.
— Многие хотели выйти на улицы. А я понимал, что именно этого от нас и ждут. Честно говоря, у нас и оружия не было. Это был бы показательный расстрел-устрашение,— после некоторой паузы продолжает Чубаров.
Тогда энергию молодых людей удалось направить на гражданское патрулирование сел, поселков и маленьких городов Крыма. На их границах часто появлялись вооруженные представители крымской самообороны и казачества. До сих пор Чубаров уверен, что одной из задач таких групп была провокация людей в крымскотатарских поселениях.
— А что предлагала вам новая крымская власть? — спрашиваю я, пока мы заказываем еще два кофе.
— Они рассказывали, дескать, Украины в Крыму больше нет. А Россия — большая и могучая, она не враг крымским татарам,— с иронией говорит Чубаров.— За лояльность Меджлиса мне предлагали одну из ветвей власти. Например, Верховный совет. Я тогда смеялся — а поторговаться? “Предлагайте свои варианты”,— серьезно продолжали переговорщики.
Вслед за предложениями последовали мягкие угрозы — “вы теряете шанс вскочить в последний вагон”, “уже скоро с вами заговорят совсем по‑другому”, вспоминает глава Меджлиса.
В тот момент своей главной задачей он считал не допустить открытых столкновений.
— Позже мы узнали почти достоверно, что два из пяти возможных вариантов захвата власти в Крыму предполагали насилие. Один был связан с провокацией украинских военных, другой — с провокацией крымских татар.
— Вам сегодня удается удерживать легитимность Меджлиса для крымских татар в условиях оккупации? — спрашиваю я.
— На конгрессе крымских татар мы официально подтвердили легитимность Меджлиса, а среди татар подавляющее большинство народа консолидировано. Мы не прерывали диалога с людьми ни на день,— обтекаемо отвечает политик, помешивая кофе.
— Насколько я знаю, там много людей, которые думают иначе. Они не за Украину и не за Россию, они считают, что их попросту бросили.
— Мы держим ситуацию под контролем, причин для волнения нет,— тут же гасит мои сомнения Чубаров.— У нас сохранились контакты с людьми. Да и Россия делает многое, чтобы татары не испытывали доверия к путинскому режиму.
— По вашему мнению, украинские политики сегодня полностью понимают значимость возвращения Крыма в Украину? — задаю я последний вопрос.
— Думаю, да,— после небольшой паузы отвечает Чубаров.— Есть проблема с принятием у общества. Людям все еще сложно понять, что идея возвращения Крыма — это борьба за суверенитет государства. В других границах суверенитет вряд ли возможен.
Мы засиделись, и глава Меджлиса уже спешит. Он на прощание пожимает мне руку и жестом подзывает официанта
— Я заплачу, давайте уж экономить ваш бюджет,— произносит он, благодарит официантов на крымскотатарском и быстро выходит из ресторана.
