Конституционный переворот в Тунисе завершает трагическую сагу восстаний 2011 года, которые пытались положить конец диктатуре, бесправию, лишениям и нищете.
Помните ли вы завтрашний день, который так и не наступил?” – спрашивает печальное уличное граффити в Каире, говоря о судьбе “арабской весны”, которая когда-то обещала свергнуть жестокие автократии, правящие на Ближнем Востоке. Как информируют Экономические новости, об этом пишет Патрик Кокберн для The Independent.
На этой неделе это завтра отодвинулось еще дальше в будущее, когда переворот сместил последнюю уцелевшую демократию, возникшую в результате арабского восстания 2011 года. Это произошло в Тунисе, где десять лет назад началась “арабская весна” после того, как продавец овощей сжег себя до смерти в знак протеста против действий коррумпированного и диктаторского режима.
25 июля Каис Саид, похожий на Трампа президент-популист Туниса, уволил премьер-министра, приостановил работу парламента и объявил себя генеральным прокурором. Как и Дональд Трамп, он провел годы с момента своего избрания в 2019 году, обвиняя членов парламента, критически настроенные СМИ и правительственные учреждения в плачевном состоянии страны. Опросы показывают, что многие тунисцы верят ему.
Захват власти называют “конституционным переворотом”, поскольку Саид, профессор права по профессии, уже был президентом, но делаются решительные шаги к автократии. К настоящему времени этот путь к диктатуре проторен во многих странах, и тунисский переворот – лишь завершающий эпизод в трагической саге “арабской весны”. Почти каждое государство на Ближнем Востоке и в Северной Африке вернулось в политические темные времена, из которых, как им казалось не так давно, они могли бы выйти.
В первых фазах “арабской весны” не было ничего фальшивого, хотя западные СМИ слишком оптимистично оценивали шансы на успех. Спонтанные восстания распространились из Туниса в Египет, Бахрейн, Йемен, Ливию и Сирию. Люди выходили на улицы, скандируя такие лозунги, как: “Хлеб! Свобода! Социальная справедливость! Народ требует падения режима!”.
И режимы действительно пали или пошатнулись, когда на экранах телевизоров по всему миру появились изображения протестующих, сражающихся с полицией на площади Тахрир в Каире, и ливийских ополченцев, сражающихся с солдатами Муаммара Каддафи на дороге в Бенгази. Эти сцены напоминали что-то из “Мистерии-мелодрамы”: революционное население борется с силами угнетения.
Во многом это было правдой, но шансы на победу всегда были меньше, чем казалось. Поначалу демонстранты имели преимущество неожиданности, поскольку склеротические режимы, которые они стремились свергнуть, никогда прежде не сталкивались с массовыми протестами такого масштаба. Власти предержащие применили достаточно насилия, чтобы разъярить, но недостаточно, чтобы запугать. Было много желаемого в том, что социальные сети обошли и оттеснили на второй план официальную пропаганду.
Самый большой триумф “арабской весны” был в Египте с его 90-миллионным населением, где президент Хосни Мубарак был смещен после 29 лет пребывания у власти. Пораженные своим достижением, революционеры не поняли его ограниченности. Они так и не взяли под контроль государственные институты, в частности египетскую армию, которая в июле 2013 года при поддержке населения совершила военный переворот и установила еще более деспотичный режим, чем при Мубараке.
Одна за другой гасли надежды стран, которые в 2011 году недолго мечтали о светлом будущем. В Бахрейне суннитская монархия жестоко подавила демонстрации шиитского большинства, пытая врачей, оказывавших помощь пострадавшим, и без каких-либо доказательств утверждая, что протесты были организованы Ираном.
Итоги “арабской весны” оказались в целом катастрофическими: в шести странах, где она началась, ситуация хуже, чем прежде. В трех из них – Ливии, Сирии и Йемене – бушуют гражданские войны, разжигаемые и манипулируемые внешними силами, и не видно никаких признаков их окончания. Правительства Египта и Бахрейна, который фактически является марионеткой Саудовской Аравии, безжалостно подавляют любые признаки инакомыслия. Предсказуемо, что и Египет, и Саудовская Аравия приветствовали президентский переворот в Тунисе.
Я сообщал и писал обо всех этих восстаниях в то время и в последующие годы. Я никогда не был оптимистом, что все закончится хорошо, но, сидя в Каире после падения Мубарака 10 лет назад и пытаясь решить, стоит ли мне освещать революцию в Бенгази или в Бахрейне, невозможно было не проникнуться пьянящей атмосферой рассвета нового дня.
Уже тогда я подозревал, что старые режимы не собираются исчезать просто так. Мои мелкие стычки с египетской бюрократией убедили меня в том, что они все еще ждут явного победителя в борьбе за власть. В Ливии, после убийства Каддафи, показательно, что одним из первых предложений переходного правительства была отмена запрета на многоженство.
С тех пор я спрашиваю себя, могли ли миллионы людей, вышедших на демонстрации во время “арабской весны”, победить, или баланс сил всегда был слишком перекошен против них. Ответ на этот вопрос жизненно важен, если когда-нибудь вторая революционная волна будет более успешной, чем первая.
За пределами Ближнего Востока представление о силах, действовавших 10 лет назад, всегда было наивным: “злодеи” против “добрых и честных”. Почти с самого начала “арабская весна” представляла собой своеобразную смесь революции и контрреволюции. Подлинные народные восстания произошли, например, в Ливии и Сирии, но было абсурдно представить, что Саудовская Аравия, ОАЭ и Катар, суннитские абсолютные монархии Персидского залива, выделяли огромные суммы денег партиям и ополчениям, которые они поддерживали, для распространения светскости, демократии и свободы слова.
Антирежимные движения в своих отношениях с Западом разумно преуменьшали свою религиозную и этническую принадлежность и использовали лексику либеральной демократии. Обычно им некритично верили на слово. Иракская оппозиция Саддаму Хусейну до вторжения США в 2003 году обвиняла его во всех межконфессиональных преступлениях, а противники Башара Асада делали то же самое после 2011 года. Но в обеих странах линии военных фронтов обычно отражают религиозную и этническую лояльность местных общин.
Западные политики, руководившие военными интервенциями в Афганистан и Ирак, также делают вид, что одним из их главных мотивов было распространение парламентской демократии и личной свободы. Но мой опыт освещения этих интервенций показывает, что они мало чем отличались от имперских авантюр XIX века и служили обострению разногласий и распространению хаоса.