В 1927 году на экраны вышла "Звенигора" - фильм, принесший славу Александру Довженко.
В следующем году появился “Арсенал”, а в 1930-м – знаменитая “Земля”, один из шедевров мирового кинематографа.
Вскоре Великий Немой заговорил, и свою первую звуковую ленту режиссер снимает о строительстве Днепрогэса.
В дневнике Довженко – уникальном по уровню откровенности свидетельстве о трагических десятилетиях украинской истории – много размышлений о невозможности творить в тоталитарном государстве, о том, что ангелы его покинули и вдохновение черпать неоткуда.
К тому же, за работой гениального мастера пристально следил тогда сам “великий Сталин”.
А творцу было, чего бояться. И “Звенигора”, и “Арсенал” стали попытками “исправить” собственную биографию.
Учитывая советскую идеологию, Довженко сделал в революционный 1917-й неправильный выбор.
Он воевал в петлюровской армии, в том самом курене “черных гайдамаков”, который штурмовал в январе 1918 году киевский завод “Арсенал”, где большевики подняли восстание против Центральной Рады.
Среди следов от пуль, хорошо заметных на арсенальских стенах, вероятно, могут быть и те, что остались от выстрелов Довженко.
Со своей частью Александр отступал до последнего рубежа, до Каменец-Подольского.
Это как раз там в 1919 году защитники украинского государства делали окончательный выбор. Кто-то, как, скажем, поэт Евгений Маланюк, пошел на Запад. Довженко решил возвращаться, оказался в большевистском плену; от расстрельного приговора его спас Василий Блакитный.
Приходилось сотрудничать с победителями, играть на чужом поле.
В “Звенигоре” речь идет о немощном старике, который ищет древние сокровища. Внук, эмигрант-возвращенец, воевавший под желто-голубыми флагами, подстрекает старика подложить гранату на пути поезда. Но второй внук, машинист Тимош, успевает предотвратить катастрофу и забирает деда с собой в светлое советское будущее.
Художественное совершенство произведения было очевидным, но украинская интеллигенция не приняла идеологическую подмену.
Дело в том, что сценарий фильма написали поэт Майк Йохансен и Юртик. Под этим псевдонимом скрывался Юрий Тютюнник, знаменитый атаман УНР, которого выманили из эмиграции в результате чекистской спецоперации.
Вместо того, чтобы возглавить сеть повстанческих отрядов, якобы готовых выступить против советской власти, он оказался в тюрьме и был впоследствии помилован.
В первоначальном варианте сценария отмечался мотив поисков заколдованного украинского сокровища, надежды национального ренессанса. Довженко полностью изменил ценностные акценты, возмущенные авторы сняли свои имена с титров.
После “Арсенала” конфликт еще больше углубился. Здесь уже Александр Довженко переписывает и собственную биографию, и большую историю.
Знаменитый финальный эпизод фильма – расстрел рабочего Тимоша Стояна плюгавыми и ничтожными петлюровцами. Герой оказался неуязвимым для пуль, а его враги исчезают в безвестности.
В этой сцене, которую можно опять-таки трактовать как символическое самоубийство я-автора, который рассчитывается с собственным прошлым, магически залечивает травму, наглядно показана метафора “пули его не берут”.
Тимош овладевает ситуацией, покоряет бесчисленных врагов и ведет локомотив истории в радостное будущее. Только вот этот миф основывается на страшном заблуждении, на непрощенной клевете на недавних товарищей по оружию, на жонглировании историческими фактами.
Вчерашние соратники представлены подлыми людишками, готовыми продать все на свете за тот цитатный кусок гнилой колбасы. Фильм прислали в подарок ХVІІІ съезду большевистской партии, после кремлевского просмотра его похвалил и приветствовал аплодисментами сам Сталин.
А “Земля” потому и стала шедевром, что в ней Довженко приглушает политическую ангажированность.
Уже первые кадры – волнуется море пшеницы, плывут, как издавна, облака над полем – дышали миром и спокойствием не искушенного злом первозданного мира.
Символика изобилия, здоровья, крестьянского земледельческого рая. Когда появляется социальная конкретика, сразу попадаем в рукотворный ад раздора.
Погибает один из главных персонажей, но цепь кровавой мести не продолжается, так как убийцу – опять иллюстрация метафоры – сама земля не принимает, ему некуда спрятаться от человеческого пренебрежения.
“Землю” сразу признали мировой классикой, яблоки Довженко стали большим символом. Между тем, когда мы смотрим сегодня на детей, играющих в яблоневом эдеме, не можем не думать, что через несколько лет им, скорее всего, суждено погибнуть в большом голодоморе 1933-го…
Потом уже сам Сталин заказывает режиссеру “украинского Чапаева” – и на экраны выходит “Щорс”.
Заказ означал, что будет моментально построен павильон, а секретари обкомов пришлют сотни конников и весь необходимый реквизит.
Но оборотной стороной дела стала необходимость согласовывать сценарий в самом высоком кремлевском кабинете. После ночных разговоров вождь порой даже подвозил домой.
Существует много рассказов о том, как они вдвоем ходили по улицам ночной Москвы, разговаривая, наверное, о высоком, а озадаченный дворник не мог понять, что же докладывать в органы о своем удивительном жильце.
Уровня “Земли” Довженко уже так никогда и не достиг. Фильмы тридцатых-сороковых стали свидетельствами деградации дарования. Только в атмосфере общественной оттепели он смог написать “Зачарованную Десну” – повесть о детстве, о человеке в кругу семьи, в единстве с природой.
И даже здесь любые выходы в широкое общественное пространство оборачиваются потрясениями и потерями. Киноповесть с ее пафосом человечности, подчеркиванием красоты стала программным текстом украинского шестидесятничества.
У Довженко дневнике то и дело встречаем размышления о цене художественного компромисса.
В одном из афоризмов, опубликованных в 1928 году в журнале “Кино”, Довженко обещал работать еще сто лет и просил только не мешать.
Но после переориентации, окончательно заверенной “Арсеналом”, мешали все больше.
В тоталитарном государстве власть тирана не могла сосуществовать с властью художника, она подчиняла себе все.
Под протекторатом Сталина Довженко сделал несколько неплохих фильмов. Без высокой опеки они были бы несопоставимо лучше. Потому что муза не хотела работать в отделе партийной пропаганды.
Вера Агеева
Профессор Киево-Могилянской академии