Водитель Андрей Нилов рассказал об ужасе Иловайска
Официально иловайская кампания – это временной отрезок с 7 августа по 3 сентября 2014 года. И в 28 дней того жаркого кровавого лета уместилось столько смертей, боли, страданий, героизма одних и подлости других – что рана эта вряд ли когда-то окончательно затянется
Андрею Нилову – водителю одной из бригад тактической авиации – на первый взгляд, повезло: в Иловайске он так ни разу и не побывал. Вот только это везение – кажущееся. На долю Андрея и его побратимов выпало не менее сложное испытание: отправиться на уже захваченные россиянами территории, чтобы помочь тем, кого еще можно было спасти, и забрать тех, кто уже не нуждался в помощи. Участники гуманитарной колонны из 7 грузовиков и 30 машин “скорой помощи” вынуждены были снова довериться гарантиям россиян, чтобы хотя бы попытаться спасти своих – и отправились туда, где еще гремели отголоски жестоких боев. До Иловайска они не доехали считанные километры – крайней точкой, куда доехала колонна, стало Многополье…
В ходе той операции украинские военнослужащие и медики под руководством полковника Игоря Палагнюка вывезли из неподконтрольной территории много раненых и погибших воинов, а также свыше 150 пленных, которых согласились отдать российские военные. О том, что видел из окна своей кабины, о преступлениях врагов и самоотверженности побратимов, о показательных “казнях” и том, как удалось вывезти несколько десятков пленных, рассказал Андрей Нилов в интервью OBOZREVATEL.
“…По мобилизации я сначала попал в авиацию, водителем на аэродром Кульбакино у нас в Николаеве. Сначала ездил в тыловые командировки, на неделю-три. А потом – попал в Днепропетровск, на Кайдаки (Днепропетровский аэродром. – Ред.), месяц там был на ротации. Там впервые осознал, какая она – война. Когда увидел, как пожарные машины аэродром от крови отмывали – столько выгружали раненых и мертвых. И – скорые, скорые, скорые… Одна за одной. И каждый день борты приходили. Я видел, как они заходят на посадку правильно – там есть свои сложности из-за того, что аэродром круглый, плюс они должны были применять противоПЗРКшный маневр. И как только приземлился – сразу в сторону, чтобы для следующего место освободить…
С 16 августа я был прикомандирован в 55 артиллерийскую бригаду, попал в Камыш-Зарю на склад РАО, водителем на грузовик. Там вообще “солянка” образовалась. Поначалу техники мало было в частях, поэтому из разных частей, с авиации, с зенитки – где могли, там выписывали машины мобилизированные. Николаевских наших две машины было. Из херсонской “зенитки” 5 грузовиков, из Одессы – 7… Ездили, в основном, чтобы боеприпасы и воду подвезти хлопцам. Степановка, Амвросиевка… Не везде на тот момент уже можно было проехать. Помню, когда в Старогнатово-Гранитное пытались воду отвезти – там уже было не пробиться.
… Той ночью, 29 августа 2014-го, нас в 2 часа ночи подняли, построили – и сказали: надо ехать в Старобешево. Что нужны добровольцы. Информации тогда о происходящем практически не было. Никто толком не понимал еще, что произошло. Знали, что идут бои… Старшим колонны грузовиков был Игорь Иванович Подолян из Одессы. Славный человек. Мне еще с тех пор обидно слышать упреки относительно офицеров, которые якобы бежали, предавали… Потому что мы тогда в 3 часа ночи выехали, а в 6 утра Игоря Ивановича Подоляна должны были сменить, уже из Одессы выехали хлопцы на ротацию – и утром он должен был сдать дела и ехать домой. Кто был в АТО – знает, что такое ротация. Ты недели, дни до нее считаешь… С ним был Александр Можаев, его заместитель.
А всю колонну нашу возглавил полковник Игорь Палагнюк. Он до сих пор служит. Достойный человек. Я видел его поступки, его действия видел. То, что делал Палагнюк – ни слабый, ни продажный человек не сделает. Мандраж – его ведь видно. Видно, как “третий глаз” вибрирует. Именно такие офицеры должны командовать армией. Потому что они видели войну. Они знают, что это такое.
Видите, сколько у нас офицеров славных – боевых, настоящих. А о них так мало знают… Жалко. Так жалко… Я пока водителем работал – меня судьба со многими хорошими людьми свела. И из ВСУ, и из добробатов… Отчаянные ребята. Выручали не раз. …В тот рейс отправилась колонна из 30 машин “скорой помощи” и 7 грузовиков. Медики из 8 полтавской медроты должны были спасать тех, кому еще можно было помочь. Мы же ехали забирать погибших. Планировалось, что в Старобешево нас встретит российский конвой, который будет сопровождать колонну по неподконтрольной территории.
В районе Старобешево нам с пацанами до того бывать приходилось. Это были точки приема, откуда нас наши хлопцы забирали и к своим позициям вели, где боеприпасы надо было выгрузить. Моя последняя командировка туда закончилась 27 августа – возили в район Новокатериновки ракеты, еле выскочили двумя машинами… Я тогда узнал, что такое приход “Града”. Никогда ни с чем не перепутаю. Это – как негатив в фотографии. Стробоскоп. Листва навыворот… Потому что когда едешь вдоль “зеленки”, а по полю начинает крыть “Град” – без фар, на гарабаритах по таким ярам в пересечку уходили от обстрелов, что только диву даешься! Так что определенное понимание о том, куда нам предстояло ехать, у меня было. А вот хлопцы из 8 полтавской роты, которые с нами в рейс отправлялись, только-только приехали на Донбасс. И они, не зная ситуации, сразу в бой бросились, в самое пекло. Отчаянные мужики, слава и почет им…
Тогда же, ночью, мы и выехали. Врезалось в память: ночь, клубы пыли – и ни души кругом. Даже название поселка спросить не у кого, чтобы понимать направление, в какую сторону выбираться, вдруг что… Первый раз аж в Многополье мужичка встретили – так узнали, где находимся. Остальное время нас россияне в основном по полям водили, лишь изредка мы в поселки заезжали… Там и днем-то не особо людно тогда было. Едешь по поселку – и видишь, как в дворах люди стоят. Мужики еще ничего. А жиночки – плечиками друг к другу прижмутся – и крестят нас тихонько… Будто бы боятся, чтобы соседи не увидели. А соседи так же плечики стулят – и крестят, крестят…
В одном из поселков до Старобешево наша колонна окончательно укомплектовалась: мы встретились там с медиками-полтавчанами. Первым ехал старший колонны полковник Палагнюк, с ним был Николай Гордиенко. Дальше – 30 “скорых”. Замыкали колонну 7 наших грузовиков… Помню, бросался на мою машину какой-то упырь, из “ополчения”, видимо. Худой, долговязый, с мордой алкоголика, которому три дня не давали опохмелиться, да еще и покупаться заставили. Умытое отекшее лицо, сам – высохший весь… Орал мне, что я “бандера”. Мне, уроженцу Херсона, живущему в Николаеве…
А когда в Старобешево въезжали – бегал там мелкий такой, сухощавый. Позывной его запомнил: “Рысь”. Видел его потом в интернете. Подаяния просит. Побило его сильно. Не буду радоваться, но и не скажу, что сильно огорчился… Такими условия въезда были: чтобы мы были безоружными, без электронных носителей, без телефонов и фотоаппаратов. Мы когда ехали, нам Игорь Иванович Подолян говорил: пацаны, придется все сдать, потому что все равно же все перероют. Вот мы и сдали. И оставили в машине, которая у нас поломалась и которую мы решили оставить, чтобы лишних хлопот не было. В кузов все сгрузили – и уже “голыми” поехали.
И только когда въезжали – опомнились: оружие- то мы сдали. А телефоны?.. Хорошо, удалось с “конвоирами” договориться, что все телефоны мы сложим в коробку, которую поставим в головной машине под их надзор. Это чтобы мы ничего не делали, не снимали – и чтобы нас не мародерили…
Мы долго тогда не могли в Старобешево въехать: условия постоянно менялись. Въехали 30 августа. А там… На 2-3 кварталах казачки мародерствуют. Через пару кварталов – уже кадыровцы орудуют. “Ополченцы” кошмарят население, хаты выворачивают… А мы идем колонной. Нам маршрут дали – ни влево, ни в право не пойдешь. Смотришь из кабины – а слева “Жигуль” разваленный, из чего-то расстрелянный. В нем, как по мне, тела три…
А с другой стороны – жиночка лежит, шифериной накрытая. Пол тела. Халатик на ней цветастый, как хозяюшки носят – выгоревший весь… Наверное, в хате была, по хозяйству что-то делала… Еще дальше – дядька лежит. Тапки на нем да штаны спортивные растянутые. Видно, что гражданский…
И на каждом квартале практически повторялось одно и то же. Выскакивает какой-то их заводила местный – и начинает рассказывать, что ему все равно, что там кто договорился. Чего, мол, вы, хохлы, бандеровцы, сюда приехали? Начинает орать. На крик из дворов выползают, подтягиваются эти мародеры. Облепливают кабины – слева, справа. И каждый орет: “бандеры!”, “хохлы!”… И нам, кто полтавским или южным суржиком разговаривал – еще так. “Что вы нас, укропы, предали?”, “А мы шо – не братья?”… А вот хлопцы, которые по-украински говорили – больше всего раздражали упырей. Помню, особенно доставалось Васе из Белой Церкви, у него хороший такой, четкий украинский говор. Тяжелее всего им пришлось…
Кого там только не было. Чеченцы, причем, иногда – очень юные. Помню одного такого – 4 волосинки на подбородке (не выросло еще ничего толком), стоит, обвешанное разными их прибамбасами – и орет: зачем, мол, на мой земля пришел? Казачки были – и донские, и кубанские. Я ведь до того думал, что это одно и то же. Ан нет! Между ними много отличий – вплоть до того, что портупеи отличаются. И они не совсем даже дружат друг с другом. Да и претензии по-разному выставляли.
Запомнился один человек с зауральским акцентом. Орал мне, что я – “хохол и бандера” – мешаю ему жить и кормить 11 его детей… Попадались и поярче персонажи, один – так вылитый Попандопало из старого фильма: подранные кроссовки, спортивные советские штаны с лампасами – очень растянутые, сверху – кителек-“дубок”. И “апгрейд”: подвязка РПГ, за горбом – “калашмат”, “муха” в руках… Таких, с явно выраженной алкогольной и наркотической зависимостью – очень много там было. Но и идейные попадались. С теми видно было, что дисциплина у них – жесткая. Да и выглядели опрятнее.
По Старобешево мы продвигались очень медленно. Потому что постоянно выползали все новые и новые своры. Только вроде договорятся там впереди, что мы едем дальше – а через два квартала снова тормозят. Мы останавливаемся, они облепливают колонну – и все по новой. Причем не только с нами – медиков так же доставали…
Как раз в этот момент Волошин не мог в первый раз к нам подойти, чтобы эвакуироваться – наш летчик сбитый. (Летчик Владислав Волошин был ведущим одной из двух пар Су-25, которые 29 августа были направлены для помощи украинским военным, выходящим из Иловайска. Его самолет был подбит и он вынужден был катапультироваться. Прятался в полуразрушенном доме на окраине оккупированного Старобешево. Ни во время первого, ни во время второго рейса его так и не смогли забрать – и Владиславу пришлось выходить пешком к селу Раздольное. У раненого летчика на это ушло 4 дня. – Ред.).
Когда проехали Старобешево – там уже по команде… Медики, как могли, пытались помочь раненым хлопцам. Молодцы пацаны! При скудных на тот момент медицинских возможностях они чудеса творили! Я потом уже понял, насколько. А первое время лютовал. Даже поругались было, что они воды не взяли. Вода очень нужна там… Торопился с выводами, дурак, не зная всего… После того никогда не спешу с выводами. Потому что, бывает, обидишь человека, а после и извинился бы – да поздно: нет его, погиб…
Медики наши живым помогали. Поэтому им под конвоем разрешено было выходить из машин. Они и к побитой технике подъезжали, где можно было – смотрели, вдруг там живой кто остался… А мы… Изначально планировалось, что мы будем тела собирать. Поэтому без команды никто из нас не мог выйти из машины. Редко когда позволяли просто выскочить, чтобы оправиться, ноги размять. Так обычно мы по кабинам сидели, не выходили. Если же в поле где-то нужно было забрать “200” – один из грузовиков выезжал из колоны и под конвоем ехал в поле, чтобы забрать погибшего. Чаще всего за “200-ми” ездила машина Игоря Ивановича Подоляна, нашего старшего.
Проблема заключалась в том, что мы погибших не с каждой техники могли забрать… Тогда ж еще все горело, взрывалось. К некоторым позициям даже подъехать нельзя было. Видно было, что есть тела, а забрать – никак… Паша Нетесов (волонтер миссии “Эвакуация-200”, занимавшийся поиском и эвакуацией тел погибших украинских воинов под Иловайском с сентября 2014-го. – Ред.) привез оттуда застывшую лужицу алюминия (кусок застывшего металла, в котором был обнаружен пепел от сгоревших тел – все что осталось от экипажа БМП командира 51 ОМБр Павла Пивоваренко. – Ред.) – он на моих глазах тек еще.
Мы ничего не могли сделать. Останавливаться там было нельзя – из-за высокой температуры могли нагреться колеса – и все, ты уже оттуда не выедешь никуда. И тебя ведь оттуда никто не заберет… Вынуждены были просто проезжать мимо. В первый заезд это было очень тяжело. И то, что не получалось всех забрать, потому что не везде можно было проехать, и гражданские в Старобешево, и дома побитые, расстрелянные…
Мы тогда до Многополья поднялись – по маршруту северной колонны, так нас пустили. Очень много раненых было. Скорые были полные – по 10-15 человек в машине. Тел тогда удалось, по-моему, около 20 собрать. Игоря Ивановича Подоляна подчиненные в его машину грузили… …Мы уже возвращались. А неподалеку от Старобешево, на сопочке, уже российские войска окопались. Расположились по окопчикам по кругу. К тому моменту у меня в кузове уже человек 17 пленных ехали. Да и возле раненых мы ребят находили – тоже подбирали…
Двоих я спрятал в кабине у нас с Серегой (парень из роты охраны, мой второй номер – был прикомандирован из части, чтобы охранять машину). Дело в том, что нас дорогой сильно сепары доставали. И как только российский конвой от нас отходил или растягивался по длине колонны, а мы где-то вдруг пересекались с сепарами – они, шельмецы, вечно искали добробатовцев. Все. Кто-то с собой забрать хотел, кто-то грозился расстрелять, кто-то – запытать до смерти обещал… И вот они начинают кошмарить наших, прыгать по кузовам – пока россияне не подлетят и не отгонят. У них там все на зоны поделено. И у меня сложилось впечатление, что по поселкам мародерили не регулярные войска, а именно этот разношерстный сброд.
Вот я и спрятал в кабине двоих добровольцев. Один – парень молодой совсем, кажется, с “Кривбаса”. У него плечо сильно выбито было. Рассказывал, как выпал с транспорта, на котором ехал, как бежал по подсолнечному полю, а потом услышал грохот. Обернулся – а прямо на него гусянка-“мотолыга” летит. Ну все, – говорит, – Думаю, конец мне. Отпрыгнул изо всех сил – и “мотолыга” его тупо по плечу ударила, отбила, но не раздавила… А сзади он ЗУшку увидел – и чудом на нее умудрился запрыгнуть… Рассказывал, к концу поля на ней человек 7 уже висело, на той ЗУшке… Вспоминаю о нем иногда. Интересно, как у него судьба сложилась… Молодой парень, года 23 всего было. Может, прочтет и отзовется? Помню, он еще рассказывал, как с побратимами на блокпосту каких-то “шишек” “ДНРовских” они задержали – и вроде даже награду за них получили…
А в спальнике у меня лежал боец из “Миротворца”, “Дед” позывной. У него ребра были поломаны. В “скорых” места уже не было, в кузов не хотелось его садить, вот я и забрал в кабину, спрятал, чтобы не “отсвечивал” – форма на нем явно не военная была. Такие пассажиры были.
Кстати, один из ребят в кузове меня удивил очень. Мы с Серегой дали пацанам в кузов сухпаев, которые у нас были заныканы. Минут через 20 заглядываю туда – а там сидит человек, небритый, чумазый… Я его сейчас не узнал бы ни за что в жизни. Разве что если бы он снова долго не мылся, не брился и валялся в пыли… Сидит он, значит, и чай пьет гарячий. Я обалдел. Ты, – говорю, – где кипяток взял у меня в кузове? А он: а ты что, не знал, что в одноразовом стаканчике можно сухим спиртом чай заварить? Я и правда тогда не знал. А они раздерибанили, сидят, жуют – а он чай пьет…
Так вот, когда мы возвращались 30 августа, на сопочке у русских стояли три “камаза” с пленными. Пацаны потом некоторые рассказывали, что их в Донецк даже возили, а потом вернули назад, не отдали донецким. Даже, говорили, не издевались. Воду давали. Хлеб. Даже сигарет немного дали… А когда пригнали на сопочку – тоже сильно не издевались. Но тент открывать запрещали. Вот они их пол дня мариновали на солнцепеке в закрытых этих зеленых тентах… Помню, рассказывали, как один кто-то попытался клапан малюсенький открыть – стрелять сразу начали… Вот и сидели хлопцы…
Я не знаю, как удалось договориться. Это все благодаря переговорам, которые постоянно вели Игорь Николаевич Палагнюк и подполковник Николай Гордиенко – с сепаратистами, с кланами, с формированиями различными. Уж не знаю, как– но русские сказали: сколько пленных в одну машину влезет – столько и забирайте. Мы начали их сгружать. И всех хлопцев, которые были в этих “камазах”, уместили ко мне в кузов. У меня зерновоз гражданский был – сиротский такой, добротный. Для понимания: если в “Урал” или “камаз” военный влазило 12 ракет – так, чтобы правильно, чтобы их не видно было, то у меня – 60 помещалось.
Ту ночь мы провели возле сопочки. Собирались ехать, но русские сказали, что не могут гарантировать нам выезд через Старобешево. Что те банды, которые там мародерили, на ночь упились – и просто нас расстреляют. Пришлось остаться до утра. А ранним утром мы уже окольными путями выезжали. Я так понял, чтобы с чеченами не пересечься… Когда из Старобешево выскакивали – проскочили нужный поворот. Хорошо, вовремя поняли и вернулись, выехали-таки на трассу Донецк-Мариуполь. А там уже – полный газ. Машины швыряет с ужасной силой, а я понимаю, что у меня в кузове куча людей… Когда удалось остановиться – первым делом туда: выбачайте, говорю, хлопцы – нельзя по-другому…
Приехали под Волноваху, на заброшенный аэродром в Новотроицком. Там уже ждали автобусы для раненых и борты для тяжелых. Нам ведь говорили, что надо забрать раненых и мертвых. Поэтому часть пацанов остались по кузовам ночевать. Но ничего. Кухня была развернута, воды хватало – никто особенно не обижался. Главное ведь, что живые… А ночью где-то неподалеку начали боеприпасы уничтожать – и среди хлопцев разгорелась паника. Оно и понятно – они ведь из такого пекла только-только выбрались. Вот им и почудилось, что это российские танки продолжают атаковать. Подняли шум, а результате все, кто там ночевал, подняли на крыло колонну, чтобы уходить… Вот так, на ровном месте…
Тем вечером, после возвращения, к нам, к водителям, подошел Игорь Иванович Подолян, который в рейсе был старшим колонны грузовиков. Говорит: пойдемте. Подошли к кухне – а там полковник Палагнюк. Говорит нам: так и так, мужики, нежданно-негаданно дали еще один коридор, завтра в 7 утра надо ехать еще раз. Кто поедет? Записал нас всех – и мы спать пошли.
А наутро, 1 сентября – поехали. Во вторую ходку “скорых” поехало уже не 30, а 15. И грузовиков 5 всего, потому что один мы оставили с боеприпасами, когда первый раз разоружились, а второй с телами на морг ушел. Во второй раз уже и раненых было поменьше. И живых пленных тоже немного уже было. Тел вывезли два грузовика. Если первый раз это был малотоннажный UNIC, то второй – уже такие машины, как у меня. Чуть-чуть лишь кузова поменьше… Спасибо Игорю Ивановичу, что меня не поставил под “груз 200”. Потому что у хлопцев хоть металлические кузова были, а у меня – просто деревянная обшивка. Его бы только сжечь оставалось после всего. Отмыть там не получалось…
Во второй раз нас снова встретили на въезде в Старобешево. А когда мы выезжали – нас самих в плен взяли… Мне из той ходки больше всего запомнился “Матвей” – какая-то огромная шишка на тот момент в старобешевском командовании. Не из местных – из ФСБ. Там порода – жесть, масть такая колерованная…
Я пустой выезжал. Мне только пацаны-медики носилки грязные отдали, чтобы у них не пахло. Хлопцам раненым и так плохо, а тут еще носилки грязные… Запах ведь характерный, никуда не денешься от него. А перед моим грузовиком “Урал” шел с пленными. И вот в Старобешево этот “Матвей” скомандовал, чтобы все водилы вышли из кабин. А потом – чтобы вышли и построились пленные… А мы к тому моменту от пленных мало чем отличались. Такие же грязные, такие же замученные… И получилось так, что мы с Серегой оказались случайно в одной шеренге с пленными пацанами. А этот “Матвей” начинает нас всех по очереди допрашивать.
Я смотрел, как он вел допрос. Это был очень жестокий человек. Матерый. Там эти бандформирования на сгоревшей технике – на БТРах, на “камазах” – свои метки ставили. Кому что принадлежит. Чтобы потом на металлолом сдать. Так “матвеевские” расстреливали всех, кто пытался на технику с их метками поползновения сделать.
Во время допроса он морально давил. Видно было, знает о чем говорит. Знал имена командиров бригад – и когда ему не нравились ответы, орал “Ты врешь!” – и распоряжался увести человека для повторного допроса… Очень жестко было. Помню, как стоял и думал: что мне говорить, когда до меня очередь дойдет? 299-я, тактическая авиация? Так они как раз тогда за Волошиным гонялись, которого мы второй раз забрать не могли. Признайся я, что из авиации – они ж только потом разберутся, что не летчик, а водитель… Не раз такое было. Я позже, когда из Дебальцево через госпиталь выезжал – познакомился с пацанчиком, который плен прошел. Он рассказывал, когда был в плену, какой-то сепар взболтнул, что он артиллерист – так три дня танцевали на нем, пока разобрались.
Первое, что этого “Матвея” интересовало – принадлежность к добробатам. А потом уже, если из ВСУ человек – офицерский состав, какого уровня, мобилизованный или контрач… Такое вот. Устраивал его ответ – отправлял в кузов. Не устраивал – человека забирали на “дополнительный допрос”. Он мог сказать “Не нравишься ты мне, что-то ты брешешь – пойдешь на отдельный допрос, на ремни тебя буду резать, все расскажешь”… Очень жесткий человек. Если честно, у меня кровь с жилах стыла. Это даже не страх был, а ужас. Цепкая лапа ужаса, которая от затылка по всему телу расползалась…
Нас отпускать не хотели. Случай помог. Когда “Матвей” метрах в 20 от меня допрашивал хлопцев, ему по рации доложили, что его бойцов покрошили хорошо. Наши ж еще в то время прорывались. И то ли в районе Стылы, то ли под Раздельной насыпали сепарам нормально. Два “200”, три “300”. Один из раненых, самый тяжелый, оказался корешем этого “Матвея”. Он сразу своих вызывать: “коробочку”, семь на броню. А те что-то в рацию мямлить начали, закипели, мол, не могут приехать. Он как рявкнет: тогда через 2 минуты я к вам приеду, все объясню… И все. Через несколько минут прилетает “бардак”, на броне сидят люди…
Он потом к полковнику Палагнюку подошел. Я четко слышал, как он сказал: у тебя есть медики в колоне, а там моих ранили. Вытащат твои моих с того света – сочтемся… А минут через десять выехала “скорая” наша из колонны – и уехала с ними. Часов в 11 или 12 нас отпустили. Хлопцы рассказывали, медик наш чудо сотворил – чуть ли не одним лезвием с того света матвеевского кореша вытащил… Да и “Матвей”, похоже, об одном этом сепаре переживал. Зачем-то он ему очень нужен был…
Выпустили нас не всех. Тех, кого на передопрос забрали – тех не отдали. До сих пор не знаю, что с ними стало. Слухи разные ходили. Но им веры нет. Говорили даже, что 17 пленных тогда расстреляли – но это же брехня! Зачем врать о таком? Неужели и без того мало горя? Надо больше погибших? Больше крови и ужаса?! Это легко, если ты там не был. Если не слышал этот запах, который тебя преследует. Не видел всего этого… Тогда можно придумывать…
… После того выхода сепары наотрез отказались ВСУ впускать, чтобы забирать наших хлопцев. Остались медики-полтавчане работать, да волонтеры очень много ездили – искали, собирали, вывозили… За две ходки нас раз пять “расстреливали”. Каждый раз – по-разному. Насколько извращенность и фантазия позволяли. Помню, во вторую ходку мы нашли с Серегой в кабине два сухпая (еще в первую ходку практически все раздали, не знали ведь, что еще раз пойдем) – и я у сепаров спросил, можно ли отнести хлопцам пленным в кузов… Они как взбеленились! Сначала про бабушек кричали, которые в магазин не могли выйти, потому что мы за ними со снарядами да с пушками бегали. А после – вывели нас всех, построили над канавой – и начали “расстрел”: стройтесь, мол, укропы – приехали… Мы уже утром увидели, что ту канаву рыли еще до войны, когда пытались газ провести в село…
Я после того, что тогда увидел – все думаю: слава богу, что нам удалось там это все остановить. И как же жаль, что здесь это так мало людей понимает. Что тут не вопрос приоритета русского языка или украинской мовы. Тут вопрос, сколько хаоса, бардака и горя принесет Россия на нашу землю. Ни один “освободитель” еще никогда не принес счастья народу, который пришел “освобождать”. Почитайте историю. Любую. Пусть даже до нашей эры…
Но на Донбассе людей одурманили. Кого-то запугали, кого-то купили, а в большинстве случаев – сыграли на том, что народ у нас темный, забитый. Война – грязное дело. И в 1812 году, и в 1912-м и в 1941-м она была грязной, вонючей, такой же, как эта. Такие же окопы. Такая же вонь. Такая же грязь. Только калибры менялись. Да технологии информационные – радио, телевидение, интернет – появились. Сейчас тяжелее скрыть, переписать историю, подменив реальные события выдумкой.
А мы – все так же грыземся. Все выясняем, кто из нас больше родину любит – ВСУ или добробаты. А нам бы хотя бы народом объединиться. Мы же не сможем иначе победить никого и никогда! Вот бы нашелся кто-то, кто смог бы нас объединить. Но не видать пока… Было ли страшно? Конечно. Но кому-то ведь надо было это делать. Как было не поехать? Не знаю… Мне было бы стыдно потом людям в глаза смотреть. Вот даже только из-за этого. Но я бы не хотел, чтобы меня каким-то героем выставляли. Все, что мы тогда сделали – мы сделали вместе.
Это люди с колоссальной энергией, навыками и не без везения. Но в основном это все равно коллективная работа. Не может быть один кто-то победителем. Артиллерист не сможет стрелять, если не будет знать куда. Пехотинец не сможет держать оборону, если ему артиллерия не поможет. Даже разведка сама по себе не может эффективно работать… На войне зависимость друг от друга просто неимоверная. И в той нашей колонне нас было много. Даже в кабине я не один был – со мной был человек. Много людей участвовали. 30 “скорых” – по два человека в каждой минимум. Это уже 60 человек. Да в грузовиках еще человек 14 самое малое. Плюс – голова колонны полковник Игорь Иванович Палагнюк с помощниками.
Каждый выполнял свою функцию, свой долг. Несмотря ни на что. И знаете, много говорят о том, что тогда военные шли на смерть, рисковали жизнями… Но мне тяжелее всего давалось заставить себя пренебречь своими близкими – мамой, женой… Потому что мертвому – все равно. А они как переживут мою смерть?.. Перед любым выходом, перед любой поездкой приходилось отключать голову. Потому что задачи выполнять надо. Потому что там – такие же, как и ты, чьи-то сыновья, мужья. Такие же пацаны, как и ты. Вот это было самое страшное – рисковать жизнью близких. И, наверное, не только для меня”, – говорит Андрей Нилов