Годы правления Януковича стали временем медленного убийства митрополита. А когда старец ослабел и молитва его утихла, антихрист расправил крылья.
Черная орда “Беркута” неумолимо надвигалась на свет зимнего Майдана, текла рекой по Институтской, просачивалась к Дому профсоюзов… Казалось, еще несколько минут – и все будет окончено, тьма поглотит все еще светящуюся площадь и задавит последний порыв к свободе… И в это мгновение мы услышали церковный набат. Это без устали звонили колокола церквей Михайловского Золотоверхого монастыря Украинской православной церкви Киевского патриархата – и, будто бы откликаясь на их призыв, к площади со всех еще не перекрытых улиц центра украинской столицы потянулись первые, пока несмелые ручейки горожан, к рассвету превратившиеся в настоящее море и рассеявшие черный морок у границ Майдана.
В момент, когда забили колокола, я неожиданно услышал рядом с собой тихую молитву. Оглянулся. Молился человек, с которым я познакомился теми днями, – священник Украинской православной церкви Московского патриархата, он приходил сюда сам – но, как говорил, с Божьего благословения, – чтобы ободрить мерзнувших на Майдане прихожан, приехавших с востока и юга страны, из Днепропетровска, Одессы, Донецка, Симферополя… Взгляд священника был устремлен не к Майдану, а ввысь, к меркнущим во тьме золотым куполам
– Чудо – сказал он мне, – Чудо Господне.
И в этот момент, в этот самый важный момент для будущего Украины, перед моими глазами возникли лица двух старцев – патриарха Филарета и митрополита Владимира. Возникли всего на миг – в тот момент было не до долгих размышлений. Но я знал, что пастыри не спят. Я видел перед собой ясный и жесткий взгляд патриарха, видел его решительно выпрямившуюся фигуру, застывшую у окна. И видел беззвучно плачущего митрополита, всем сердцем своим стремящегося к колоколам такого чужого и такого своего монастыря и знающего, что колокола его церкви молчат…
Я вспомнил об этой сцене, узнав о кончине митрополита. Возможно, на протяжении нескольких столетий более трагической и сложной фигуры в церковной истории еще не было: на долю простого украинского парня, ставшего священником и митрополитом Русской православной церкви, выпала мука, сравнимая с терзаниями патриарха Никона. Я бы даже сказал – терзания патриарха Никона догнали митрополита Владимира и стали крестом, который он несколько десятилетий нес на свою Голгофу.
Чтобы увидеть это, нужно осознать: само понятие “Русская церковь” – такая же мифологема, как “Русский мир”. Конечно же, русская церковь была – до Никона. Но патриарх, озабоченный интеграцией Киевской митрополии, превратил русскую церковь в украинскую, сообщил церковным книгам и всей традиции собственной страны содержание византийских, то есть киевских. Русское православие не выдержало этого надлома. Оно вспыхнуло костром старообрядческого сопротивления, криком Аввакума, исступлением боярыни Морозовой, скитами и изгнанием. Оно выродилось в грех коллаборационизма и преклонения перед Цезарем, упразднившим патриаршество и превратившим церковь в министерство.
Вера – живая и не гонимая властью – жила в империи только на украинских и белорусских землях. А потом пришли новые, красные цезари,узаконившие неверие – и кто знает, удалось бы церкви вообще выжить, если бы не великая война, властно потребовавшая не трескучей комиссарской лжи, а Божьей правды. Но когда церковь вернулась, она вновь оказалась не русской, а украинской: достаточно увидеть статистику церковных общин и храмов военного и послевоенного времени, чтобы понять, на каких территориях она еще была жива.
Связь украинских пастырей с верующими – и искренняя вера многих из них – превратила их в самую сильную “партию” Русской церкви. И на первом в послевоенной истории свободном церковном соборе в июне 1990 года у Русской церкви должен был появиться украинский патриарх. Но не появился. Именно на том соборе впервые произошло прямое столкновение будущего патриарха Киевского и будущего митрополита Киевского. Митрополит Филарет был местоблюстителем, фактическим главой церкви в последние годы жизни патриарха Пимена. И его уверенность в собственном праве на патриаршество была безусловной. Митрополит Владимир считал, что напор митрополита Филарета и очевидная связь местоблюстителя с киевской кафедрой превращает его самого в куда более компромиссную фигуру между “украинской” и “русской” партиями. Оба они ошиблись.
Голоса “украинской” партии разъединились между двумя самыми популярными митрополитами, голоса “русской” партии, напротив, соединились чтобы не допустить “хохла”. Я хорошо помню тот собор, далекий от христианского смирения, почти съезд КПСС в Свято-Даниловом монастыре. Я помню разговоры о машинах и квартирах, тот зловещий, клубящийся по углам шепот: “Лучше бы за немца, только не за “хохла”. Так оно и случилось. До развала Советского Союза оставался еще год, а первый шаг к расколу РПЦ уже был сделан.
Митрополиты по-разному отнеслись к своему поражению. Филарет с присущей ему неистовостью понял, что время симбиоза Киевской и Московской церквей завершено, и взял курс на создание новой поместной церкви. Признаюсь, долгие годы я усматривал в этой поспешности ошибку опытного церковного политика и только прошлой зимой понял, что патриарх вел себя не как политик, а как пастырь и каким-то удивительным образом воспитал в некогда атеистической стране церковь для людей – а Господь, как известно, живет только в такой церкви. Для церкви, в храмах которой есть Бог, вопрос каноничности, определяющий ценность храма для тех, в чьих душах угнездилось неверие, перестает быть принципиальным. Митрополит же Владимир согласился с ролью охранителя – в убежденности, что только союз с Украинской церковью делает РПЦ церковью выжившей веры.
Приехав в Киев, предстоятель обнаружил, что с митрополитом Филаретом из новой автономной церкви Московского патриархата ушло все живое. Он остался вместе с дезориентированными священниками, не понимающими, как заменить подлинную веру преимуществами каноничности – и вместе с безоглядными конъюнктурщиками, использующими церковную кафедру для обогащения и пресмыкательства перед власть имущими, перед всей этой старой новой элитой в малиновых пиджаках, с тяжелыми крестами на бычьих шеях. И тогда митрополит принял тяжкое, но единственно возможное решение. Пусть рядом с ним патриарх Киевский строит свою церковь, но он, митрополит Владимир, сам станет церковью, своей молитвой поддержит растерявшихся и укорит забывших о Боге. И митрополит понес свой крест – среди алчущих и лживых, среди сочувствующих и не доверяющих, среди разочарованных и надеющихся – под внимательным взглядом своего отлученного соратника, патриарха Киевского.
Самые тяжелые испытания пришлись на последние годы. Новый патриарх Московский, которому украинское священство фактически подарило престол в надежде на его острый ум, реалистичность и понимание всей сложности церковных задач, оказался обуреваем жаждой светской славы, мечтой о патриаршестве не в Русской церкви, а в Русском мире и “Третьем Риме”. Патриарх решил сам стать главой Украинской церкви, оттесняя митрополита от его собственного престола – и кто знает, как бы завершилось это безумное противостояние, если бы не тяжелая болезнь украинского предстоятеля.
Новый президент Украины, ревностный прихожанин Виктор Янукович и вовсе оказался бандитом. Тревожащий старцев в Лавре и на Афоне, приносящий дары и выстаивающий службы, Янукович относился к церкви как к магазину по замаливанию грехов. И то, что для митрополита церковь была Божьим домом, стало для Януковича и его окружения поводом к травле и издевательствам над старцем. Годы правления Януковича стали временем медленного убийства митрополита. А когда старец ослабел и молитва его утихла, антихрист расправил крылья, вселившись в души украинского и российского властителей. И погибла церковь “русского мира”, создаваемая патриархом Кириллом. И умер украинский митрополит.
Все же прав он был в духовном подвиге своем и в вере своей. Мир этот – не во славу Антихриста, но во славу Божью. И потомки скажут: патриарх Филарет создал нам церковь в земле нашей, а митрополит Владимир создал церковь в душе своей. И остановили зло на подступах к рубежам нашим и сердцам нашим, потому что тихая молитва останавливает зло не хуже набата. Я знаю, что митрополит Владимир молился всякий раз, когда патриарх Филарет бил в колокола.