В целом Россия (фашистское государство, признанное 27.01.15 Верховной Радой страной-агрессором) накануне, вероятно, самого рокового года своей истории кажется притихшей в ожидании приближающихся событий…
Царские придворные заметили, что наследник престола, 12-летний Алексей, чуть не каждый день в слезах. Спрашивают мальчика: “Что случилось, Ваше императорское Высочество? Почему вы так часто плачете?” – “Да как же иначе, – отвечает царевич. – Судите сами: когда русских на фронте бьют, папенька плачет, и я вместе с ним. Когда бьют немцев, матушка плачет, и я с нею”.
Так звучит популярный анекдот 1916 года. Он хорошо передает атмосферу в тогдашней России: ирония (в лучшем случае), а то и открытая неприязнь к монарху и его правительству, недовольство ходом дел на фронте длившейся уже два года войны, подогреваемые оппозиционной прессой подозрения в том, что в высших эшелонах власти свили гнездо немецкие шпионы. А также растущая бедность населения, деревни, лишившиеся большинства мужчин, мобилизованных в армию, города, где контраст между богатством дельцов, получавших огромные прибыли на военных поставках, и нищетой рабочих районов становился кричащим. Тем не менее лишь кое-где на окраинах огромной империи, прежде всего в Туркестане, недовольство вырывалось наружу и выражалось открыто – восстанием, пожарами, стрельбой.
В целом Россия накануне, вероятно, самого рокового года своей истории кажется притихшей в ожидании приближающихся событий. Но историкам известно, что это обман исторической памяти: мы знаем, как менялась ситуация в дальнейшем, и переносим свои ощущения на людей, живших в совсем другие времена и в иной обстановке. Какие пути еще были открыты, а какие уже безвозвратно закрыты перед Российской империей, ее народами и властью в конце 1916 года – за пару месяцев до падения монархии Гольштейн-Готторп-Романовых? Могла ли страна избежать революции? Что предопределено, а что случайно в моменты серьезных общественных кризисов? Об этом «Радио Свобода» сегодня беседует с историком, специалистом по периоду российской революции, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге Борисом Колоницким.
– Когда смотришь со стороны на историю Российской империи последнего ее года – 1916-го, то складывается такое впечатление: страна воюет, но в военном плане 1916 год по сравнению с предыдущим, достаточно катастрофическим, неплохой: Брусиловский прорыв, успешное наступление на Кавказском фронте. Тем не менее внутренняя обстановка была не лучшей, нарастало недовольство, популярность монархии быстро падала, в обществе царила атмосфера шпиономании. С чем связано такое расхождение: на фронте вроде бы успехи, а в тылу – мрачные настроения?
– Во всех воюющих странах в 1916 году было не очень весело, потому что надежды не оправдались. В 1915 году еще думали про быструю войну, но этого не произошло. В России надежды были на Брусиловский прорыв, но они тоже не сбылись. Начавшись как хорошая профессиональная операция, четко разработанная, это наступление переросло в бойню. Потом нужно было мобилизовать новых солдат, что привело к росту напряжения в обществе. И разочарование было тоже очень большое. Кроме того, не следует забывать, что 1916 год для части Российской империи – это время начала Гражданской войны. Некоторые современные исследователи датируют начало Гражданской войны 1916 годом, и не без основания. В тыловых районах потери шестизначными цифрами описываются, я имею в виду восстание в Казахстане и Средней Азии.
– Напомните, с чем оно было связано?
– Мусульманское население России, за исключением татар и башкир, было освобождено от всеобщей воинской повинности. Если мусульмане и служили, то добровольцами, как в случае с так называемой “дикой дивизией”, Кавказской туземной дивизией. Потери на фронте были довольно большие, и решили призвать довольно много людей на тыловые работы, чтобы они таким образом как-то участвовали в войне. Решение было непродуманное, очень плохо проведенное, не без коррупции, как водится, не без ужасных дезорганизаций. В итоге началось восстание, которое сопровождалось и межэтническими конфликтами, между местным населением и русскими поселенцами. Восстание очень жестоко подавили. Сотни тысяч людей, это современные казахи и киргизы, бежали, многие в Китай. Огромные потери. Война пришла во многие тыловые районы. Помимо этого, накапливалось и социальное недовольство – из-за дефицита, роста цен, отсутствия какого-то просвета.
– Вы описали состояние общества. Возьмем теперь состояние власти. Она тоже выглядит достаточно неуверенной: начинается министерская чехарда, царь меняет премьеров и ключевых министров. Такое ощущение, что среди чиновников высшего уровня в критический для империи момент исчезли крупные талантливые люди с силой воли, с широким кругозором, такие, каким был Столыпин (можно о нем разное говорить, но тем не менее), каким был граф Витте и так далее. Высшие сановники последних месяцев монархии – Штюрмер, Трепов или князь Голицын — люди куда меньшего масштаба. Что случилось с кадровым резервом монархии?
– Отчасти вы сами и ответили на вопрос. Во-первых, кадры были очень плохими, а во-вторых, плохих иногда заменяли еще худшими. Да, в этом проявлялся кризис режима. Это можно назвать лихорадочными действиями монарха, который оказывался во все большей изоляции. Ситуация была сложная, хотя, может быть, царь еще и недооценивал эту сложность. С одной стороны, необходимость преобразований, с другой – очевидная их опасность. Николай II боялся реформ – и тоже небезосновательно.
– Царь понимал, что все-таки не уйти от довольно серьезных преобразований, или же недостаточно это осознавал?
– В политике часто приходится делать выбор между плохим и очень плохим. Есть такая традиционная либеральная интерпретация тогдашних событий: мол, пошел бы Николай на уступки, и все бы как-то рассосалось. Не факт. Мы знаем очень много случаев, когда реформы, может быть, в принципе и полезные, приводят к усугублению кризиса. В ситуации, когда сужался коридор возможностей – а он действительно сужался, – и очень хороший политик мог бы не вырулить, ресурсов было все меньше, как и пространства для маневра. А Николай II к тому же не был хорошим политиком.
– Когда мы говорим о последних месяцах монархии, фактор Распутина обойти невозможно. На ваш взгляд, насколько эта фигура однозначно негативна? Принято его в массовом сознании воспринимать в соответствии примерно с названием книги бывшего иеромонаха Илиодора (Труфанова), который Распутина хорошо знал, а потом с ним рассорился – “Святой черт”. Распутин был действительно негодяем или же он в какой-то мере, современным языком выражаясь, стал жертвой черного пиара?
– Черный пиар – это перебор немножко, потому что личность Распутина настолько экзотическая, что никакого черного пиара и не надо было. Его скандалы не были выдумкой. Выдумывали другое: во-первых, раздували масштаб его похождений, во-вторых, преувеличивали его влияние при дворе. И многие вполне компетентные люди верили в абсолютную чушь – что на самом деле якобы страной управляет Распутин. Некоторые люди верили, что существует у него связь с императрицей, что тоже было неправдой.
– Физическая связь, конечно, это неправда, а что касается духовной связи и влияния, то из писем Александры Федоровны Николаю II вполне четко следует, что она действительно находилась под очень сильным влиянием Распутина.
– Уважала его мнение она очень и очень. Правда, я бы не сказал того же самого и в той же степени о царе. Николай в переписке с Александрой особенно не спорил, но это не значит, что он всегда соглашался с ее мнением или мнением Распутина, которое транслировалось через царицу. “Мнения Друга (так императорская чета обозначала в своих письмах Распутина. – РС) о людях иногда бывают довольно странными”, – писал, в частности, Николай II. Среди историков идет сейчас дискуссия о реальном влиянии Распутина, но даже те, кто хочет защитить царицу, вынуждены признавать, что в некоторых случаях он вмешивался в политику и косвенно влиял – в особенности на различные назначения в ведомстве синодальном, то есть в православной церкви. Это, конечно, было скандалом и злило очень многих людей, в первую очередь консервативных. Это усугубляло кризис монархии.
– Насколько является мифом или, наоборот, правдой то, что Распутин хотел сепаратного мира с Германией?
– Его разные мысли посещали. Царь и царица его рассматривали как транслятора мнения простого народа. Иногда он действительно говорил, что война – это плохо. Люди вокруг него крутились темные, и разные дельцы, и спекулянты, но никто пока не доказал, что немецкие агенты использовали Распутина. Здесь бы я не преувеличивал. Но сам факт близости такого экзотического типа к царской семье, конечно, был фактором, дестабилизирующим монархию.
– Убийство Распутина можно считать катализатором революции или непосредственной связи между этими событиями все-таки не было?
– Я думаю, что это, конечно, было показателем кризиса. С одной стороны, члены императорской семьи участвовали в этом “мероприятии”, с другой – царь ничего фактически не делает, чтобы их наказать. Ну, отправляет он нескольких представителей императорской семьи в достаточно почетную ссылку. Великого князя Дмитрия Павловича посылают на фронт, но тот вообще-то офицер, может и на фронт съездить, ничего особенного. Итого: люди убили человека, совершили тяжкое преступление, и никто из них за это не несет ответственности.
– Пуришкевича вообще, по-моему, никак не наказали?
– Нет. Дело не расследовалось фактически. Опять-таки неясно, в какой степени участвовал в убийстве Пуришкевич. Некоторые склонны его хвастовству насчет того, как он убивал Распутина, не очень верить. Мы толком не знаем, потому что расследования нормального не было. Это показатель явного кризиса режима. Как ни крути, это убийство, и убийцы оказываются безнаказанными.
– Как вы относитесь к вполне устоявшейся версии относительно причастности британской разведки к убийству Распутина?
– Очень может быть. Но, понимаете, мы часто думаем, что у того или иного ведомства есть одна голова. А это не так, решения не всегда исходят из одного центра. В Петрограде тогда было довольно много авантюристически настроенных английских ребят, которые в этой экзотической для них России хотели развернуться. Думаю, что кто-то из них к убийству был причастен. Например, Сэмюэль Хор, тогда офицер одной из британских миссий, очень быстро после убийства Распутина покинул Петроград. Некоторые бумаги Хора в Англии до сих пор засекречены. Не думаю, правда, что там есть что-то особенное.
– Но то, что какие-то конкретные люди при власти в Британии санкционировали убийство Распутина – таких доказательств задокументированных не существует?
– Мне они не известны. Чтобы какой-то английский министр написал нечто вроде “убрать этого гада”, нет. Но некоторые представители спецслужб Британии верили, что русские ведут переговоры с Германией о возможном сепаратном мире, верили, что в России действуют многие немецкие агенты, такие вещи вы можете в дипломатической переписке встретить. Я думаю, что, конечно, они преувеличивали влияние так называемой германской партии в России. Но опять же, как и в случае с Распутиным, люди иногда принимают решения, основываясь на информации, которая оказывается слухом. Думали, что это экспертное заключение, основанное на анализе фактов, а оказалось, что это слух. Ведь и в наше время такое происходит, правда? На основании каких-то слухов о наличии там опасного оружия кто-то вторгается в Ирак, думая, что это экспертное заключение спецслужб. А оказалось, что это слухи, не было никакого оружия.
– Если посмотреть шире на отношения России с союзниками в войне накануне краха русской монархии, насколько российские верхи зависели от союзников? Я так понимаю, что это еще из советской историографии идет, но часто можно столкнуться с мнением, что царское правительство, грубо говоря, плясало под англо-французскую дудку, что давили союзники относительно того, как и когда русской армии следует начинать наступление на Восточном фронте, чтобы помочь фронту Западному. Какими были эти отношения, была здесь зависимость или же равноправие?
– Понимаете, мы тут говорим так, будто сравниваем конкретных людей. А ведь страны, политические режимы – это очень сложные организмы, в которых переплетены разные группы, слои, ведомства со своими интересами. Конечно, Россия зависела от денежных кредитов, от промышленного импорта, от поставок вооружений. И это были очень серьезные рычаги давления на нее. Но зависимость оставалась взаимной. Франции, например, нужно было русское зерно, несмотря на сложности с продовольствием в самой России. Им нужны были операции русской армии тогда-то и тогда-то. Зависимость была взаимной, но все понимали прекрасно, и император, в частности, понимал, что в тот момент, когда капитулирует Германия, если она капитулирует, появится совершенно новый расклад сил – и тут нужно иметь серьезные козыри для послевоенных переговоров. Россия реально не усиливалась в годы Первой мировой войны. Иногда у нас говорят историки и публицисты, что, мол, дотянула бы Россия до мира – и все было бы хорошо и счастливо в дальнейшей истории. Сложно с этим согласиться, потому что есть такие примеры – скажем, Италия оказалась в лагере победителей Первой мировой войны…
– …И была очень недовольна условиями мира: ей досталось куда меньше, чем она рассчитывала.
– Помимо этого недовольства, никуда не делась куча накопившихся социальных и политических проблем.
– И кончилось все Муссолини в итоге.
– Перед Муссолини еще были “красные дни” на севере Италии, когда там началась реальная революция. Куча итальянских детишек получили имя Ленин в это время. Такой красный был напор. Потом черная контратака – фашистский “поход на Рим”. То есть Италия вышла из послевоенного кризиса путем установления фашистской диктатуры — это факт. Формально будучи победительницей в войне.
– То есть вы считаете, что России тоже, как бы ни закончилась Первая мировая война, очень серьезный революционный кризис грозил?
– Представим себе счастливый сценарий: Россия выходит из Первой мировой войны с победой. Получаем всю Польшу, те ее части, которые принадлежали Германии и Австро-Венгрии – Краков, Познань, еще какие-то кусочки. Тем самым Польша объединилась и входит в Российскую империю как какая-то автономная часть. Большое счастье? Можете себе представить, какие проблемы это повлекло бы сразу же?
– Логично. Константинополь опять же, на который претендовала Россия, – я думаю, там были бы очень большие проблемы с союзниками по этому поводу.
– Конечно, чтобы там обеспечить контроль, я думаю, корпуса три армейских нужно было бы держать в районе Проливов. А как их снабжать? То есть колоссальная логистическая и политическая проблема. Вы сразу получаете там три страны, которые на этот Константинополь рот разевают. Турция, естественно – сложно себе представить, чтобы она не мечтала о реванше в этой ситуации. Греция, которая, тоже на Константинополь претендует, считая себя наследницей Византийской империи. И Болгария, которая на него же претендует. Где там друзья есть?
– Плюс еще Британия и Франция, которые, естественно, хоть и стоят в стороне, но внимательно смотрят?
– По крайней мере, Британия. Или другой пример: побеждаем в Первой мировой войне и, о счастье, присоединяем Восточную Галицию, а может быть, и еще что-нибудь в том же регионе. Тут мы опираемся уже в реальность другой эпохи: Восточная Галиция, то есть Западная Украина нынешняя, была присоединена к Советскому Союзу – и что, укрепило это Советский Союз?
– Там партизанская война после Второй мировой 10 лет шла де-факто.
– Во-первых, партизанская война, во-вторых, в результате этого объединения украинская национальная идентичность стала формироваться несколько иным образом: возникла отчасти гегемония культуры Западной Украины, пошли процессы, которые потом подготовили украинское общественное мнение к тому, что от Советского Союза нужно отделиться. Если вернуться к временам столетней давности: укрепил бы аналогичный процесс единство Российской империи? Сильно сомневаюсь. Потом чисто логистический факт: 10 миллионов солдат действующей армии, не все на фронте, но все равно это миллионы людей. Значительная часть конфликтов в ходе первой российской революции, в 1905 году, если вы вспомните, были связаны с демобилизацией армии из Маньчжурии. Даже сейчас путешествие дембелей – это иногда очень веселое приключение, но это пустяки по сравнению с тем, что такое демобилизация армии, даже победоносной. Многие опасались, а некоторые злорадствовали: подождите, подождите, вот солдаты поедут домой… В некоторых текстах Троцкого можно прочитать: что бы там ни было, эта демобилизованная армия поедет, и это будет импорт революции вглубь страны.
– Если мы говорим об армии, какова была роль военных в подготовке крушения монархии? Потому что в сам момент отречения Николая II она была, насколько я понимаю, довольно значительной. Есть телеграмма генерала Алексеева, начальника Генштаба, когда он устраивает опрос командующих фронтами по поводу того, как они относятся к необходимости отречения государя. Абсолютное большинство было за отречение. Почему военная верхушка оказалась нелояльной? Все-таки генералы, по идее, должны быть опорой монархии.
– Армия в целом была лояльной. Но военное руководство было подготовлено к предстоящим событиям некоторыми переговорами. Ряд высших военачальников, включая начальника штаба Верховного главнокомандующего Алексеева – главнокомандующим с 1915 года был царь, так что в действительности в значительной мере командовал Алексеев, – участвовали в переговорах о возможном перевороте. Они были разные: один вариант – царицу устранить, другой вариант – даже царя. Далеко дело, честно говоря, не зашло, но сам факт того, что военачальники такого ранга участвовали в подобных переговорах — это важно, это уже показатель кризиса. Более того, такие же переговоры велись и с великим князем Николаем Николаевичем, который был наместником на Кавказе, Кавказский фронт тоже во многом подчинялся ему. Он отказался в итоге после некоторого размышления, счел, что это неправильно. Но не побежал своего коронованного родственника спасать.
– Ему предлагали корону непосредственно или быть регентом при маленьком Алексее?
– Ему предлагали принять участие в перевороте. Это основывается в первую очередь на воспоминаниях Хатисова, городского головы Тифлиса, он поехал от московских общественных деятелей, предлагал великому князю участвовать в перевороте. Но почему это все произошло? Значительная часть политической элиты считала, что в такой ситуации и с этим царем победить невозможно. Для многих людей Февральская революция была революцией во имя победы, они так считали. Единственный способ победить в войне – что-то сделать внутри страны. Некоторые не желали революции, стремились предотвратить революцию переворотом, но все равно какого-то движения хотели. Все это вместе создавало общую кризисную ситуацию в разных измерениях на разных общественных этажах.
– В эти последние месяцы примирение между погрязшей в кризисе монархией и лагерем общественных деятелей, думских политиков было уже совсем невозможно – или просто оба лагеря не хотели навести эти мостики? Потому что, когда читаешь знаменитую речь Милюкова в Думе “Глупость или измена?”, она настолько враждебна власти – видно, что оратор эту власть ненавидит и по большому счету перестал внутренне быть ей лоялен.
– При этом они еще и честолюбивые ораторы, они подогревали друг друга и поднимали градус общественного негодования. Керенский, например, называл существующий режим в России оккупационным, антинациональным. Потом, в ХХ–XXI веке, это выражение использовалось без указания на источник. Но можно себе представить, каков был тогда уровень отчуждения. Даже Пуришкевич выступал как буревестник революции. Вместе с тем мы мыслим об истории телеологически, поскольку знаем, к чему это все привело и часто воспринимаем случившееся как единственно возможное, не видим никаких других вариантов. Если говорить о фактах, то и попыток особых к диалогу не было сделано со стороны императора и его окружения. Например, в 1916 году, в феврале, по-моему, царь впервые посетил Государственную думу по случаю взятия русскими войсками Эрзурума. Это исключительно редкое событие было. Кстати говоря, по одной из версий, это Распутин ему посоветовал. Какое-то время все говорили только об этом и все были счастливы.
Я вспомнил об этом случае, чтобы показать, что даже какие-то символические шаги могли бы смягчить течение тогдашнего кризиса. Тем более что лично царя нельзя было назвать необаятельным человеком. Скажем, когда они лично познакомились, Керенский, который ненавидел Николая II, и Николай II, который ненавидел Керенского, как-то друг о друге неожиданно стали писать с некоторой симпатией. Николай II в своем дневнике отмечает: “Нужный человек на нужном месте”. Про Керенского, можете себе представить. То есть отсутствие какого-то контакта означало заведомое ограничение политического маневра. Чисто по-человечески: вот Милюков, которого правые ненавидели и Николай II терпеть не мог. В чем-чем, а в отсутствии патриотизма нельзя Милюкова упрекнуть. Его сын погиб на фронте в 1915 году. Николай II мог бы сделать чисто человеческий жест и публично выразить сочувствие лидеру крупнейшей оппозиционной партии по поводу этой личной трагедии. Наверняка после этого месяца на два все либералы замолчали бы. Такие символические человеческие жесты очень много могут сделать. Мы видим, что и сейчас многие политики разыгрывают эту карту – иногда цинично, а иногда инстинктивно. Николай II этого не делал – на свою беду.
***
Напомню, в июне этого года председатель партии “Западный выбор”, предприниматель и бизнесмен Константин Боровой указал, что в России всё идет к повтору трагедии 1917 года. Сценарий Муаммара Каддафи приближается, предупредил тогда политик.
В самом начале года в «Радио Свободе» был опубликован прогноз астролога Влада Росса, что Путина скоро «скинет верблюд» – в следующем году. «2017-й – ключевой переворотный год в России, начиная с марта» – конкретизировал он тогда сроки.
А в апреле Николай Петров, приглашенный исследователь в Европейском совете по международным отношениям (European Council on Foreign Relations), озвучил предсказание, что «режим Путина падет в течение года».