Похоже, что Россия, и в самом деле, — не Европа. Как бы мне и некоторым другим этого не хотелось.
До украинско-крымских событий прошлого года никто «европейскость» Российской Федерации сомнению не подвергал — точнее сказать, разговоров на данную тему вообще не велось. Типа все было в порядке: да, автократия вместо демократии, проблемы с правами человека… но в плане культуры, менталитета, общей цивилизованности — конечно же, мы, россияне — «белые люди»! А коррупция и прочий бардак — так это не только у нас или в Нигерии — посмотрите на Грецию или Италию, членов Евросоюза…
Бешеная, сначала возмущенно-издевательская, а впоследствии и конкретно-агрессивная реакция российского государства и его граждан на стремление соседней Украины стать частью реальной Европы заставила не то что усомниться в недавно еще само собой разумеющемся, то есть, превратить аксиому в теорему, но и с высокой долей вероятности предположить, что и теорема неверна. Если перефразировать известное высказывание Александра Зиновьева о моральности, то, на мой взгляд, европейской можно считать ту страну, которая искренне желает быть европейской. Даже если не все пока сходится. И в этом случае Украина — несомненно, » це Европа». А Россия?
За последний год у нас слова «Европа», «европейский» стали не то чтобы ругательными (тут до Америки еще далеко), но отчетливо презрительными и пренебрежительными. Если раньше понятие «европейский» ассоциировалось с комплиментами типа «изысканный», «образованный», «качественный» — то теперь народный словарик синонимов выдаст, скорее, «извращенцы», «слабаки», «развратники», «деграданты»… Кстати, даже на мой проевропейский взгляд, некоторые западные лидеры вполне этим эпитетам соответствуют, однако одно дело — отдельные жалкие личности во властных структурах, а совсем другое — великая европейская цивилизация с ее культурой и системой ценностей, которые современная Россия с удовольствием отторгает и высмеивает — не брезгуя, впрочем, многими материальными благами европейского производства.
Причем подчеркну — активный антиевропеизм не столько даже декларируется «сверху» (там пока предпочитают дипломатичные обороты), сколько прет снизу.
Какая свобода?
Максимально наглядным подтверждением тезиса «Россия — не Европа» стала реакция значительной (если бы проводились замеры, рискну предположить, что большей) части россиян на трагедию в Париже.
Прошлогодние массовые проявления агрессивной «укрофобии» шокировали, но их нетрудно было объяснить тотальной телепропагандой, бахвальством «крымнаш», проливанием бальзама на ущемленные постсоветские комплексы, и т.п. В драме Charlie Hebdo никакие национальные, политические, исторические или географические интересы России затронуты не были. Более того, особыми симпатиями к исламу и трепетным отношением к Магомету большая часть населения страны отнюдь не отличается. И тем не менее: «Сами виноваты, либералы-кощунники, нечего было над святынями глумиться!»
В дистиллированном виде это сформулировали религиозные фундаменталисты, но с косметическими оговорками позицию поддержали политики, депутаты, деятели культуры и даже журналисты. Исключение составили только топ-чиновники и дипломаты (по понятным причинам), да отщепенцы, цепляющиеся за свой европейский выбор. Свобода? Какая свобода?
Фактически, российское общественное мнение сыграло так, как если бы мы были мусульманской страной — при том, что государство светское, а население по большей части безбожное (хоть и любит прикидываться православным). Удивительно? Еще как! Если жестко, то я сформулировал бы это так: отвращение большинства россиян к так называемым «европейским ценностям» сильнее, чем нелюбовь к исламистам и ненависть к террористам. При том, что от последних, в отличие от французских карикатуристов, наш народ страдал, и жестоко.
Знакомиться заново
В определенном смысле это логично — в логике парадигмы 2014/2015. Нынешнее позиционирование России относительно Европы не тождественно, но близко к тому, что существует у стран Ближнего Востока: с Европой имеется географическая близость, тесные экономические связи, плюс расположившаяся от Эстонии до Испании диаспора. При этом полное отчуждение в области ценностных ориентиров, нравственных приоритетов и прочих объектов ментального характера. Которые, собственно, европейский дух и определяют.
Строго говоря, ничего нового в этой ситуации нет — мы просто возвращаемся в допетровские времена, когда отношения России с Европой были иногда воинственными, иногда прагматичными, но никогда не близкими и родственными. Прорубание известного окна и реформы сделали из России европейскую державу, но зацепили лишь очень тонкий слой ее обитателей: в XVIII веке аристократию, в XIX к ней присоседилась разночинная публика — городские профессионалы и интеллигенция.
Согласно переписи населения 1897 года, грамотных в России был 21%; в деревнях проживало 87% населения. Да и среди немногих городских значительную долю составляли мелкие торговцы и ремесленники, более близкие к «черной сотне», нежели к Европе. Короче, «европейцев» те же 10-15 процентов — что тогда, что сейчас.
Как это ни странно, самая глубокая и успешная попытка европеизировать Россию была предпринята большевиками: марксизм-ленинизм, в отличие от полуазиатских «православия-самодержавия», был стопроцентно европейской идеологией, основанной на идеях и пафосе Просвещения. Отсюда все симпатичные стороны советской власти — сплошная грамотность, интернационализм, передовая наука и образование… Эксперимент, как мы знаем, не вполне удался: грамотность обернулась доносами, интернационализм — периодической «братской помощью», коммунизм — диктатурой номенклатуры и застоем. И тем не менее: СССР для большей части Европы был противником, для меньшей части (включая еврокоммунистов) — союзником, но в любом случае — понятным оппонентом/партнером в общей игре. У теперешней России союзников нет, и сама она — «неведома зверушка».
Отвыкли за 300 лет, но есть повод заново познакомиться. И нам, деморализованным потомкам Чаадаева, тоже.