У нас нет нескольких «украин» для каждого лагеря. Страна может быть только одна. Проверочный вопрос прост: чьей победы и чьего поражения вы хотите по итогам войны. Остальное – детали. Сто лет назад непонимание этой простой формулы уже привело страну к поражению. Оставим мертвецам их ошибки.
В этом году исполнится четыре года с момента начала войны.
Война имеет разные измерения. Бывают религиозные, бывают этнические, бывают войны за ресурсы. Но та война, которая началась в феврале 2014-го, не попадает в эти категории. Потому что она изначально была мировоззренческой.
Россия всегда воспринимала себя островком ценностного в постсоветском океане этнического. «Русский миф» существовал еще до того, как патриарх Кирилл придумал это словосочетание. Он был сформулирован самим историческим опытом существования российской и советской империи. Внутри него – войны и изобретения, литература и искусство, традиция религиозная и гражданская.
Россия всегда любила подчеркивать, что частью «русского мира» можно стать вне зависимости от национальности. Козыряла этническими корнями Пушкина и Фонвизина, Барклая-де-Толли и Багратиона. У нее было конкретное предложение для внешнего рынка: откажитесь от своей идентичности, присягните нашей и унаследуете все. Все, что накоплено в метрополии за столетия ее истории.
Москва была убеждена, что ее предложение уникально. Что никто из ее соседей не может предложить ничего равноценного. Что каждая из бывших советских республик способна быть лишь территорией этнического. Когда никакая лояльность к Полису не сделает «чужака» частью Полиса. Просто по факту «неправильных» фамилии или географии рождения.
Она просчиталась в отношении Украины.
Майдан победил именно потому, что его идеология была инклюзивна. Он готов был принять в себя любого, кто разделял его ценности. Кто готов был протестовать против насилия и несправедливости, узурпации и отчаяния. Майдан был двуязычным, многонациональным и мировоззренческим.
Затем эту традицию продолжила война за независимость. Российское вторжение стерло границы между областями. В одних и тех же окопах сидели жители Днепра и Ужгорода, Ивано-Франковска и Херсона, Донецка и Львова. Их объединял не только цвет паспортов – их объединяло стремление защитить будущее от того, что им хотела навязать бывшая метрополия. Добровольцами на фронт уходили украинцы и русские, евреи и крымские татары, беларусы и грузины.
Это была история про инклюзивность. Та самая, право на которую Россия признавала лишь за собой. Оказалось, что Украина способна быть точно таким же островом ценностного, каким считала себя Москва.
Кремль был уверен, что внутренние украинские окопы слишком глубоки. Что любой толчок снаружи заставит Украину развалиться по границам внутренних противоречий. Он просчитался. И это, быть может самое главное наследие последних четырех лет.
Украинская инклюзивность – главное приобретение по итогам войны. Именно она смогла удержать страну. Дала ей шанс и время. И именно эту инклюзивность Украине нужно сберечь.
Противоречия никуда не денутся. Люди разные и продолжат хотеть разного. Но внутренние границы должны быть тоньше внешних. Просто потому, что это единственный способ выстоять в ситуации вторжения.
И это важный момент. Потому что война в пассивной фазе рождает спрос на поиск внутреннего врага. В лагерь которых люди порой готовы записывать не только тех, кто находится по другую сторону окопов, но тех, кто по другую сторону политических баррикад. Что совсем не одно и то же.
Нет ничего проще, чем обесценить оппонента. Обвинить его в проплаченности или предательстве. Возможно, в ряде случаев, упреки в недальновидности и правда станут лучшим объяснением чужого поведения. Но все это не должно отменять главного – внутренние заборы не должны быть выше внешних.
У нас нет нескольких «украин» для каждого лагеря. Страна может быть только одна. Проверочный вопрос прост: чьей победы и чьего поражения вы хотите по итогам войны. Остальное – детали.
Сто лет назад непонимание этой простой формулы уже привело страну к поражению. Оставим мертвецам их ошибки.