Российский президент лишь пользуется нашей слабостью. Опаснее те, кого мы с вами регулярно приводим к власти.
Об этом пишет психиатр, общественный деятель Семен Глузман.
Прежней Украины уже не будет. Той Украины, где сытно жилось обслуживающему имперскому персоналу. Где инакомыслящих отлавливали и наказывали свои же, верноподданные украинцы. Где профессиональные знатоки украинской словесности одновременно были экспертами со стороны обвинения в следственно-судебных делах [политических узников советских времен] Васыля Стуса, Евгения Сверстюка, Игоря Калинца, Валерия Марченко, Ивана Дзюбы.
Украины, где авторы бессмертных строк вроде “Я коммунист, и этим все сказал” немедленно вошли в стройные ряды патриотов независимого украинского государства. Где номенклатурные товарищи из КПСС, прежде дисциплинированно отоваривавшиеся во всевозможных секретных распределителях, наконец сумели открыто и вызывающе нагло построить особняки в три этажа и открыть банковские счета в отвратительных, сугубо капиталистических странах.
Путин ускоряет эволюцию Украины. Такова ирония истории: убивая нас Градами и танками, он ускоряет процессы перемен. Страшная ситуация, понимаю. Но Владимир Владимирович, родное дитя отмирающей имперской ментальности, никак не может принять простую вещь: Украину можно завоевать, но нельзя покорить. Здесь, в Украине, всегда существовал фермент сопротивления. Семь лет я провел в брежневских лагерях для особо опасных государственных преступников. Я не встретил там ни одного белоруса, узбека или киргиза. Хотя в каждой из тех советских социалистических республик был свой КГБ, в каждой области было территориальное управление КГБ с собственным следственным аппаратом. А выходцев из Украины в лагерях было много — пожалуй, до 40 %. И сегодня этот фермент сопротивления в Украине жив.
Господин Ющенко своими неумелыми, безрассудными действиями уничтожил в Украине вирус фундаментализма. Эта опасность ликвидирована, и аннигиляция радикальной Свободы тому подтверждение. Господин Янукович уничтожил другую потенциальную опасность — становление авторитарной диктатуры.
Сегодня у нас остался единственный путь — цивилизационно-европейский. Нам бы по нему идти, не останавливаясь. А мы топчемся. Не могу не вспомнить здесь ироничный ответ незабвенного [украинского поэта, правозащитника] Ивана Светличного на упрек начальника лагеря Пименова: “Пора вам, Светличный, встать на путь исправления!” Иван, к вящему удовольствию присутствовавших зэков, весело ответил: “Вы не правы, гражданин начальник, я твердо встал на этот путь. Только пока не пошел по нему!”.
Сейчас для страны открываются невероятные возможности. Фантастические. Из крови, пролитой на улице Институтской, должны были вырасти яркие цветы разума и свободы. Не выросли. В стране, как оказалось, острая нехватка интеллекта и управленческих навыков. Поэтому пригласили иностранцев. Предполагается, что они лучше понимают, как нам жить далее. Так видят нас те, кто благодаря крови на улицах Грушевского и Институтской резво пришел к власти. Они по определению умненькие, поэтому мы их туда поставили. Однако явно умненькие наполовину, оттого и пригласили в помощь себе зарубежных умельцев.
Снова‑таки из моего весьма специфического тюремно-лагерного прошлого: совсем не думали мы тогда, в далекие 70‑е, что у братьев наших из Грузии и Литвы государственной воли и интеллекта больше, чем у Стуса, Светличного, Марченко. Стоп, а может, потому все у нас так безобразно и тоскливо, что не дожили они, мудрые и светлые, до наших демократических времен? Наш путь в Европу не близок. И очень ухабист. И никакие наши сугубо украинские “ямочные ремонты” здесь не помогут. Так же, как и заклинания и магические пассы многочисленных политических экспертов вкупе с прогнозами экономических предсказателей.
Смею заверить вас: страшен не Путин. Он лишь пользуется нашей слабостью. Страшнее те, кого мы с вами регулярно приводим к власти. Но и они, лихие украинские парни, начинают нас с вами всерьез бояться. Нам бы укрепить, усилить их страх. Сумеем — тогда и мы заживем по‑европейски. Так устроен мир: либо мы боимся их, либо они нас. Третьего не дано.