Власти понимают, что удерживаться на 90% поддержки населения вечно невозможно, и пытаются продемонстрировать политический прием из арсенала восточных единоборств.
Пресс-конференции Путина — особый и уже традиционный жанр российского политического театра. Ставки слишком высоки: тысячи аналитиков открыли свои сигналоприемники и готовы словно средневековые герменевты трактовать каждый слог — в буквальном, аллегорическом, гомилетическом и мистическом смыслах. Так что импровизации должны быть точными — и подкреплять собой именно тот эффект, который Путин хотел произвести на этот раз.
Сенсаций от президента не ждали, разве что локальных чудес — вроде освобождения Ходорковского, свершившегося в ходе прямой линии 2013 года. Но прагматика нынешнего общения Путин с журналистами оказалась другой. Кажется, он занялся поисками-конструированием своего нового имиджа. Вкратце этот имидж можно описать так: «президент Путин — человек, обладающий уникальными личными качествами, необходимыми стране, чтобы вывести ее из того глубочайшего кризиса, где мы оказались по независящим от нас внешним причинам».
Власти понимают, что удерживаться на 90% поддержки населения вечно невозможно, и пытаются продемонстрировать политический прием из арсенала восточных единоборств. Энергия той массы проблем, которая надвигается на Россию, используется для того, чтобы усилить личную харизму президента и найти новые рычаги для удержания стабильно-высокого рейтинга. Если вчера Путин был геополитиком, историком и мастером национальной консолидации, то сегодня он уже опытный кризис-менеджер и политэконом.
Такое впечатление должно было сложиться у зрителя прямой линии по трем причинам. Прежде всего, потому, что на нынешней пресс-конференции прозвучало больше острых вопросов, реально интересующих общество, чем, пожалуй, на всех остальных за последние три года. В режиме этой новой политической искренности Путина спросили про отношения с Турцией и турками, про возможный обмен Надежды Савченко на арестованных в Киеве Александрова и Ерофеева, о будущем Донбасса, о детях Ротенберга, о генпрокуроре Чайке и губернаторе Турчаке. А кроме того, о «Платоне» и дальнобойщиках, коррупционном скандале в ФИФА и жизни российских регионов в кризис. Ответы часто были уклончивыми, но здесь важнее факт новой драматургии: вот перед нами сидит человек, который совсем не боится сложных вопросов. И готов их обсуждать, терпеливо разъяснять журналистам и обществу вещи, которые те, возможно, недопонимают. Риторика в некоторых случаях действительно попадает как минимум близко к цели. Например, когда Путин, рассуждая о дальнобойщиках, говорит, что «он сам из рабочей семьи».
Из подчеркнутой простоты Путина, его способности «рубить с плеча» состоит второй элемент имиджа решительного кризис-менеджера. Путин не использует сложных терминов, зато позволяет себе рассуждать о том, что в Турции «кто-то хотел лизнуть США». Через головы экспертов, интеллигенции и журналистов Путин обращается напрямую к народу — к тому самому несколько забытому «путинскому большинству». Экономика вещь для этого большинства темная, загадочная, но подлая — когда она вдруг наносит удар, в карманах становится пусто.
Большинству нужен человек, который экономику не столько бы объяснил, сколько приручил и уверенно продемонстрировал, что больших подлостей больше не будет. Этот сильный мужчина из рабочей семьи, не стесняющийся в выражениях, и он покажет экономике ее место.
Готовность президента стать дрессировщиком экономики — это третья составляющая корректировки имиджа. Пресс-конференция началась с энергичного, хотя и краткого рассуждения о природе экономического кризиса — обычно Путин говорит о подобных вещах далеко не в первую очередь. Месседж ясен: экономика президенту понятна, и он знает, как ее победить.
Этот поворот в стилистике публичных выступлений президента будет, вероятно, только усиливаться в будущем году. Чем больше социальных и экономических проблем будет у страны, тем более незаменимым и профессиональным должно выглядеть первое лицо. Хорошая новость состоит в том, что роль кризис-менеджера все-таки предполагает меньше рисков, чем роль идеологического вождя «русского мира».