Как революция в Киеве предопределила политику Кремля?
Итоги Евромайдана для России – аннексия Крыма, санкции, и “радиоактивный пепел” с экранов федеральных каналов. Как изменилась российская внешняя политика после революции в Украине.
Март 2014. С момента расстрела протестующих на Институтской прошло всего несколько недель. В Крыму под присмотром “вежливых людей” проходит референдум о принадлежности полуострова. А телеведущий Дмитрий Киселев в своей итоговой программе грозит США ядерной войной. И отмечает – посмотрите, как поседел Барак Обама после долгих телефонных разговоров с Владимиром Путиным. Еще до Майдана Россия бросилась на поиски внешних врагов. И нашла их.
“Вот эти подходы, как мы говорим, с двойными стандартами, они нас разочаровывают всегда. Что получается? Что действовать так, как действуют Соединенные Штаты в Югославии, в Ираке, в Афганистане, в Ливии, Соединенным Штатам можно, а защищать свои интересы России не дозволено”, – говорил Путин во время Прямой линии.
Цветные революции, а среди них и Евромайдан, в официальной российской риторике – это плод работы американских спецслужб и новая форма агрессии против России. Она здесь представляется как единственная страна, способная дать отпор “американской гегемонии”. Майдан в этой истории – прямая угроза российскому суверенитету и стабильности, которую так старательно культивировал все нулевые путинский режим.
Новые украинские власти Москва изначально не признавала. Майдан назывался госпереворотом, а Виктор Янукович – легитимным президентом. Федеральные каналы в это время рассказывали о “киевской хунте”. История с госпереворотом применялась каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал о Будапештском меморандуме, или, например, Большом договоре о дружбе и сотрудничестве. Оба документа гарантировали Украине неприкосновенность границ.
Однако Россия долго не обновляла концепцию внешней политики. Несмотря на то, что старая, принятая в 2013, перестала быть актуальной уже через год. Следующая была подписана только в конце 2016-го. Из нее исчезла фраза о том, что страна “выступает за снижение роли фактора силы в международных отношениях”. К этому моменту на второй план отошла “крымская лихорадка”, и второй год длилась военная операция в Сирии. Тут уже было не до единства региона без разделительных линий.
“Проводимый США и их союзниками курс на сдерживание России, оказание на нее политического, экономического, информационного и иного давления подрывает региональную и глобальную стабильность, наносит ущерб долгосрочным интересам всех сторон”, – говорилось в документе.
Пик антизападной и антиукраинской риторики в России пришелся на период с конца 2013-го по середину 2015-го. Потом на повестке появилась Сирия, и вместе с ней – необходимость договариваться с “американскими партнерами”. А внешний враг стал походить на содержимое калейдоскопа и меняться с каждым поворотом ручки.
О том, как Майдан определил российскую внутреннюю политику, о международной изоляции, которой не было бы, если бы не случилось Крыма и Донбасса, о том, как вокруг новой украинской власти Кремль выстроил уже российскую государственность рассказал политолог Дмитрий Некрасов.
— Действительно все эти четыре года мы живем, в общем, в той повестке, которая была задана Майданом. Я вас уверяю, я много об этом думал, что если бы, допустим Януковичу удалось подавить Майдан и сохранить власть и оказаться под санкциями, мы бы сейчас видели гораздо более демократичную Россию, где бы всех, наоборот, пугали тем, что у товарищей все плохо, они под санкциями, а вот мы такие все демократические. То есть здесь события в Украине – их значение очень сложно переоценить.
— Насколько люди до сих пор в России сопереживают событиям в Украине, насколько сейчас русского избирателя можно либо припугнуть “оранжевой” угрозой несуществующей или существующей, либо апеллировать, например, к войне на востоке Украины, как вам кажется?
— Избиратель разный. Конечно, основной мейнстрим говорит о том, что Украина – это плохой пример. Причем я тут бы отметил такое: грубо говоря, у тех, кто подвержен кремлевской пропаганде, есть некая усталость уже от Украины и от этой темы, почему этой темой и объясняют, что у нас плохо, потому что много внутренних проблем. Но если мы говорим про, условно говоря, либеральный оппозиционный слой, к которому отношусь я, то тут, наоборот: если вначале у меня, например, и многих, кого я знаю, было большое воодушевление и надежда на то, что Украина продемонстрирует нам пример того, как можно демократически, без авторитарных лидеров эффективно развиваться, то сейчас есть, скорее, некоторое разочарование.
У нас же все любят говорить, что Путина не будет – и все будет замечательно. Пример, скажем так, украинский сейчас, скорее, обсуждается в том контексте, что совершенно неочевидно, что от того, что Путина не будет, что-то станет сильно лучше, потому что все гораздо сложнее, чем черно-белая картина мира.
— Означает ли это, что российским представителям либерального лагеря тогда стоит перестать надеяться на какую-то революционную ли или эволюционную смену власти, потому что даже если эта смена власти случится, то мы придем к сохранению ровно тех же самых по масштабам коррупционных схем?
— Я, честно говоря, никогда и не надеялся на революционную смену власти, то есть я всегда считал, что угроза революционной смены власти – это очень хороший стимул для того, чтобы власть эволюционировала, но реализация этой угрозы никогда ни к чему хорошему не приводит. Я думаю, что, конечно, именно события на Украине очень сильно уменьшили вероятность на революционные события в России, по крайней мере, в ближайшие 5-7 лет. И напротив, если бы революция в Украине была подавлена, то вероятность того, что она победила бы в России, была бы очень большой. Мы всегда смотрим на какие-то негативные стороны примеров, а не позитивные, в первую очередь.
Я не считаю, что в ближайшей обозримой перспективе есть какой-то серьезный шанс на какие-то революционные изменения. Сейчас у Кремля особых серьезных проблем я не вижу, они на ближайшее время вполне контролируют ситуацию.