В краткосрочном периоде перспективы для украинской государственности кажутся сродни «дилемме заключенного», в которой рациональной и доминирующей стратегией обоих игроков является односторонняя победа из-за отсутствия взаимного доверия.
После коллапса режима Виктора Януковича в начале 2014 года и появления поддерживаемого Россией сепаратизма на востоке страны, социально-экономические показатели Украины резко упали. Новое правительство в Киеве боролось за получение нового кредита и поддержку для того, чтобы удержать экономику на плаву, и одновременно не спеша реформировало её чрезмерно раздутый, коррумпированный государственный сектор с целью сделать его более динамичным и открытым для конкуренции. Результат, однако, оказался жестким. Всего за один год гривна, украинская валюта, потеряла 60% своей стоимости по отношению к доллару; при этом валовой внутренний продукт (ВВП) сократился на семь процентов. Инфляция выросла на 34% всего за 12 месяцев, плюс украинцы получили за тот же период времени увеличение цен на газ на 285% и 50-процентное увеличение расходов на электроэнергию. На политическом уровне наблюдается растущий уровень разочарования в обществе. Люди все больше и больше склоняются к мнению, что правительство делает недостаточно для реализации столь необходимых реформ с целью остановить широко распространенную коррупцию в то время, как война на востоке страны нанесла тяжелый урон как экономике Украины, так и её общественному благосостоянию.
Все эти факты подтолкнули многих людей задать столь пугающий вопрос: Украина это несостоявшееся государство? Как и ожидалось, некоторые ответили на этот вопрос с решительным «да», не видя особой надежды на будущее украинской государственности, тогда как другие убеждены в том, что нынешние трудности являются временной помехой и не будут долгосрочным препятствием, которое может оказать влияние на политическую систему Украины. В свете этого мы попросили польского ученого, специализирующегося на изучении несостоявшихся государств, Гжегожа Гила, внимательно рассмотреть определенные суждения об Украине, а также дефиницию «несостоявшееся государство» применительно к современным условиям, что может помочь нам приблизиться к тому, чтобы найти свой собственный ответ.
Утверждение первое: несостоявшееся государство — это не аналитическая категория, а скорее аксиологически-обремененное понятие, отражающее чье-то предпочтение или даже пропаганду. Впрочем, даже если Украина не архетипическое «несостоявшееся государство», нынешний кризис вызывает вопрос о самой природе процессов её государственного строительства и сплочения нации.
Кризис и распри в Украине в очередной раз стали причиной употребления термина «несостоявшееся государство» и дискуссий экспертов. Словосочетание «несостоявшееся государство» было популяризировано Соединенными Штатами в середине 1990-х годов как новое обозначение для гражданских конфликтов и сложных чрезвычайных ситуаций гуманитарного характера, он часто использовался для того, чтобы заклеймить слабые и подверженные конфликтам страны. Эмпирически «измерение» несостоявшегося государства, прежде всего, соотносится с качеством правительства (его законности, надежности и активности) и отсутствием ключевых атрибутов (делегитимизация, дефрагментация и бедственное положение). Однако, за исключением экстремальных случаев распада государств, таких как Сьерра-Леоне и Сомали в 1990-х годах, категория несостоявшегося государства часто весьма относительна и субъективна.
Во-первых, не существует универсального порога, выше которого количественные характеристики, такие как низкая легитимность, гражданские волнения или слабая активность, переходят в качественные — «неработоспособное государство». Таким образом, даже жестокая междоусобица и гражданская война не обязательно приводят к ситуации несостоявшегося государства, поскольку последнее определяется в основном масштабами и затяжным характером этих событий. Примечательно, что каждое из ранее признанных «государств-неудачников», или даже распавшихся государств, не могло формально «не состояться» в соответствии с международным правом, которое предполагает продолжение доктрины, иными словами, государство сохраняет правосубъектность, даже если оно лишается части своих территорий или претерпевает некоторые другие радикальные изменения.
Во-вторых, так как нет единого общепризнанного документа, определяющего несостоявшееся государство, риторика мировых держав, таких как Россия, по поводу других, в данном случае Украины, является расплывчатой и становится истиной только через постоянное повторение. Хотя нет точных критериев, которые бы определяли, что такое несостоявшееся государство, некоторые страны, несомненно, прочнее, более способны или менее неблагополучны, чем другие, как это было обрисовано «Фондом за мир» (Fund for Peace) и журналом Foreign Policy в «Индексе нестабильных государств» (ИНГ), который ранее назывался «Индексом несостоявшихся государств». В индексе ИНГ 2014 года Украина заняла лишь 133-е место из 177 стран, но надо иметь в виду, что это место на самом деле относится к 2013 году. Тем не менее, согласно рейтингу, Украина не архетипическое несостоявшееся государство, как Сьерра-Леоне или Сомали.
Помимо методологии указанного рейтинга, украинскую государственность следует рассматривать в более широком контексте 25-й годовщины её независимости. Спору нет, что суверенитет Украины всегда был сложным вопросом, и может быть подвергнут сомнению. Для случайного наблюдателя, русского в частности, нынешний кризис в стране — это просто еще один аргумент в пользу «искусственности» украинского государства; государство, как его видит такой наблюдатель, разделено как регионально, так и этнолингвистически. Название Украина происходит от русского окраина. Более того, разрозненная история Украины не может лишить её права быть государством, но определяет её как «расколотую страну» [термин придуман Сэмюэлем П. Хантингтоном (Samuel P. Huntington)], разделенную между западной и православной ориентациями. Даже если бы независимость Украины была одобрена 92% украинцев (хотя в Крыму их было только 54%), основной задачей процессов строительства государства и общества должно было бы стать наведение мостов с русским меньшинством, которое составляет до 22% населения украинского государства.
На практике осознанием российской угрозы для молодой украинской государственности стала отговорка Киева о недостаточности государственного строительства и хорошего управления в 1990-е годы. После застойного президентства Леонида Кучмы, который поощрял «государство-вымогатель», последовавшая вслед за Оранжевой революцией ориентация на Запад была парирована правлением Виктора Януковича. Вслед за этим было названо незаконным отстранение от должности Януковича, а революция Евромайдана — «нелегитимной» и инспирированной Западом. Тем не менее, два социологических опроса Pew Research Centre, проведенные в мае 2014 года, показывают, что 77 процентов украинцев, а также 58 процентов русскоязычных в Донбассе хотят оставаться едиными. При этом они, возможно, понимают это единство в двух совершенно разных значениях.
Как бы то ни было, это стратегическое расхождение не единственная причина украинского политического и экономического развала. С самого начала недостаточность усилий по развитию и укреплению экономического потенциала, а также погоня за рентой за транзит газа и другие схемы были весьма разрушительными. Кроме того, независимость узаконила такие проблемы, как энергетическая зависимость, олигархическое правление или разгул кумовства и коррупции, которые препятствуют государственной и социальной модернизации. Такое «мягкое государство» — как Гуннар Мюрдаль (Gunnar Myrdal) первоначально называл южно-азиатские правительства — работает в условиях коррупции, некомпетентности и безалаберности. В случае с Украиной — «управление и контроль» были захвачены раньше других олигархами с тех пор, как президент Кучма распределил контроль над тяжелой промышленностью между региональными кланами. В результате, в сегодняшней Украине 50 самых богатых граждан контролируют почти 50% ВВП страны. Не удивительно, что в Индексе восприятия коррупции 2014, опубликованном Transparency International, Украина занимает 142-е место из 175. Все эти факты указывают на то, что Украину нельзя признать несостоявшимся государством в общепринятом смысле, но она является государством, которое сталкивается с системным политическим кризисом, а её хорошо известные экономические проблемы, усиленные российским влиянием, только повышают трудности в достижении успеха в любой области.
Утверждение второе: после окончания холодной войны ярлык несостоявшееся государство использовался для добавления аспекта безопасности с целью легитимировать агрессивную политику. Он также служит в качестве инструмента реинтеграции российской сферы влияния путем прямого или скрытого вмешательства.
Современная политическая история научила нас тому, что процесс формирования государства не линеен. Разрушение государственности, как правило, более эффектное зрелище и иногда использовалось для аннексии частей слабых государств (оцените разделы Польши), установления марионеточных режимов или для стабилизации и восстановления их в более либеральном состоянии. После 1990 года Россия явно собиралась восстановить бывшую советскую сферу влияния и придерживается первых двух типовых решений. Пусть даже Украина — это особый случай как с политической, так и экономической точек зрения, но стратегия Кремля направлена также на Приднестровье, Южный Кавказ и Центральную Азию. Для этого Москва хотела законодательно закрепить свое господство путем Содружества Независимых Государств и Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Тем не менее, в разное время Украина, Грузия и Узбекистан, которые вышли из ОДКБ, сопротивлялись присоединению или полному сотрудничеству с этими форумами на российских условиях. Таким образом, инструментом крайней меры для Кремля было направлять субгосударственный сепаратизм в «ближнее зарубежье» России ради того, чтобы избежать потенциальных геополитических потерь.
Российское присутствие в сепаратистских республиках Грузии — Южной Осетии и Абхазии — было просто оправдано защитой этнических русских, и там были развернуты миротворческие войска. Но Россия также стремится создать определенный порядок на постсоветском пространстве. Даже если вы не вполне убеждены в этом, то подумайте о том, как бывший президент России, Дмитрий Медведев, открыто квалифицировал в 2010 году Киргизию как государство на грани провала, давая понять о возможной необходимости российского вмешательства в качестве жеста «доброй воли».
Россия всегда воспринимала Украину как неотъемлемую часть мифа об основании российской государственности — независимо от политического статуса последней. Достаточно сказать, что СМИ в России продолжают использовать предлог «на Украине», который более аполитичен, чем «в Украине» — политически правильное выражение, которое украинские власти недавно начали отстаивать с целью семантически защитить суверенный статус своего государства. В целом, украинская «несостоятельность» послужила геополитическим интересам России и хорошо предвосхитила события 2014 года. С момента распада Советского Союза Россия преподносила Украину как больное псевдо-государство, идущее по пути к международной изоляции. Это чувство было даже отражено в известном докладе ЦРУ 1994 года, где подчеркнуто, что, кроме значительного русского меньшинства, вопрос о членстве в НАТО «может привести Украину на грань существования как суверенного государства». Российская позиция была также изложена Путиным в его частных замечаниях Джорджу У. Бушу на бухарестском саммите НАТО в 2008 году. Впоследствии каждая прозападная смена режима в Киеве побуждала Россию либо вмешиваться, либо прекращать поставки газа (или и то, и другое). Первое из двух проще делать вполне успешно в Украине, чем в других местах, так как 17 миллионов этнических русских и незакрепленное чувство украинской государственности в Крыму и Донбассе сделали Украину особенно уязвимым государством.
Именно поэтому после смены украинского режима в феврале 2014 Путин получил достаточно простую задачу. Все, что ему нужно было сделать, это открыть источник «внутренней» нестабильности на восточной Украине. В более широком контексте нынешний кризис и война в Донбассе отражают конфликт между законностью, представленной антитеррористической кампанией, и легитимностью — самоопределением в данном случае. Эти два понятия всегда взаимосвязаны, но и расходятся. Чтобы избежать обвинений в незаконном поведении, Россия сохраняет видимость невмешательства в Украине, не доходя до уровня открытой войны, а также использует простую советскую пропаганду. Кремль акцентирует внимание на нелегитимности новой «фашистской» власти, отсутствии порядка и нарушениях прав человека. Отвечая на эти обвинения на встрече с Еврокомиссией в Брюсселе, премьер-министр Украины Арсений Яценюк ответил, что «Россия не преуспеет в деле превращения Украины в несостоявшееся государство».
С этой целью Кремль уже (успешно) секьюритизировал аннексию Крыма. В случае Донбасса он вернул термин Новороссия, который использовался до революции 1917 года для обозначения больших участков восточной и южной Украины. Разница в том, что присоединение Крыма помогло Путину повысить его внутреннюю легитимность при том, что война в Донбассе является заложницей пророссийского размежевания в Украине. В целом, два опроса «Левада-центра», проведенные в России в августе 2014 года, предполагают, что политика Путина по отношению к Украине встретит ограниченную внутреннюю оппозицию, а россияне продолжат подозревать Запад в создании марионеточного режима в Киеве в ущерб законной власти.
Утверждение третье: война в Донбассе является ключевым аргументом в пользу искусственного характера Украины как государства, что парадоксальным образом могло бы также упрочить украинскую государственность, так как война, как правило, создает спрос на государственность.
Исторически сложилось так, что обе декларации о независимости Украины (1941, 1991) были побочным эффектом внутренней турбулентности в революционной России и в Советском Союзе. Можно предположить, что существование Украины идет рука об руку со слабостью России и наоборот. Однако, сегодняшняя ситуация отличается от предыдущих периодов сдвига Киева в сторону Европы устойчивым ростом прозападного гражданского общества. Конечно, нужно время, чтобы приглушить региональную поляризацию и коррупционную олигархическую систему. Президент Украины Петр Порошенко должен доказать это, победив в «антитеррористической операции» в Донбассе, что в первую очередь зависит от России и западной, в том числе нелетальной, военной поддержки. Памятуя о том, что, помимо добровольного прекращения существования, государство не может потерпеть неудачу из-за внутренних беспорядков, Россия должна легитимировать дальнейшие территориальные потери Украины. Это касается двух пророссийских самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик, которые провели референдумы и отдельные выборы.
Такие спонсированные извне квазигосударства, несмотря на отсутствие российского дипломатического признания, до сих пор означают символическую несостоятельность Украины. Параллельно с конфликтом имели место дискуссии о федерализации Украины. По иронии судьбы, этот вопрос был проигнорирован во время работы пророссийского президента Януковича. Однако, даже с более федерализированной Украиной вряд ли удастся выйти из тупиковой ситуации до тех пор, пока Россия не изменит свою позицию. А Кремль, наоборот, намерен поддерживать вялотекущие конфликты для того, чтобы парализовать процесс государственного строительства и разворот к Западу его бывших подчиненных.
Учитывая пророссийские настроения в Донбассе, следует продумать, насколько он важен на самом деле для экономики Украины. Даже если в регионе производится 20% ВВП и около четверти экспорта Украины, эта история скрывает также миф, поскольку уголь из Донбасса субсидируется, и сам регион искусственно возрождался в течение последних трех десятилетий, в основном по социальным причинам. Помимо комплектующих для космической и оборонной промышленности, которые Россия импортировала из восточной Украины, подгонять этот сепаратизм одинаково рискованно в политическом плане, так как только 17% жителей региона действительно хотят отделиться. Иными словами, путинский аргумент об «искусственном государстве» в первую очередь нацелен на подрыв авторитета Украины как достойного партнера для НАТО и, в еще большей степени, для ЕС.
В краткосрочном периоде перспективы для украинской государственности кажутся сродни «дилемме заключенного», в которой рациональной и доминирующей стратегией обоих игроков является односторонняя победа из-за отсутствия взаимного доверия. Соответственно, существуют четыре модели развязки. Односторонней победой прозападного правительства Украины будет считаться, если оно примкнет к европейским политическим и военным структурам без ущерба для Донбасса, что фактически положит конец аргументу Путина об «искусственном государстве». И наоборот, для Кремля сценарий федерализации — если он будет принят Киевом — может привести к правовому разделу Украины и ее окончательному распаду. Это был бы выигрыш России. Другой вариант заключается в том, что Россия и ее приспешники ослабят прозападный разворот Украины, а также прекратят финансировать сепаратистов. Это позволит Украине оставаться формально в целости и получать прибыль от экспорта из её восточных регионов. Кроме того, Россия расширяет создание Евразийского экономического союза, который, кажется, скорее всего, окажется — без Украины — бумажным тигром. Этот сценарий «финляндизации» мог бы предотвратить распад Украины и привести к возможной беспроигрышной ситуации. Наконец, выплата неустойки для обеих сторон могла быть представлена как сближение Украины с либеральной Европой с затяжной дестабилизацией восточной украинской квазигосударственности. Такой конфликт, несомненно, потребует более прямую помощь со стороны России и таким образом заставит Запад действовать решительно. По иронии судьбы, эта тупиковая ситуация может также создать стимулы для развития государства и общества в Украине, так как любая война стимулирует спрос на эффективные институты и единство.
В заключение скажу, что Украина совсем не обязательно потерпит неудачу в создании государства, пока нынешний процесс все еще «управляется» со стороны России. Однако, самый важный вопрос, который следует задать, по-прежнему остается без ответа: является ли путинская Россия действительно рациональным игроком в этом деле?