История аннексии полуострова войдет в учебники, как наименее кровавая военная операция такого рода.
Но именно ей суждено было выкопать окопы между русскими и украинцами, пишет обозреватель портала Крым.Реалии Павел Казарин.
Сейчас часто говорят, что если бы украинская армия в Крыму начала сопротивляться, то история могла пойти по другому пути. Сторонники этой точки зрения делают акцент на том, что в марте 2014-го на полуострове разгуливали «неизвестные вооруженные люди», от которых Москва показательно открещивалась. По их мнению, это могло быть стратегией, которая позволила бы Кремлю «умыть руки» в случае осложнений.
Но осложнений практически не было. За все три недели, что длилась операция по аннексии, погибло лишь трое человек – двое украинских военнослужащих и один пророссийский активист. С учетом масштаба происходящего это были минимальные жертвы – как бы цинично эти слова не звучали.
Год назад главный вопрос, которым задавались все, звучал просто: будут ли украинские воинские части в Крыму открывать огонь. На полуострове была расквартирована восемнадцатитысячная армейская группировка – ее сил вполне хватало, чтобы оказать жесткое сопротивление российским солдатам, которые передвигались на легкобронированных джипах. И до сих пор в Киеве спорят о том, почему полуостров был сдан без боя.
Ответ на этот вопрос вряд ли уместишь в одно предложение. В Крыму всегда была сильно развита региональная идентичность: здесь на вопрос «кто ты» чаще отвечали «крымчанин», чем «русский» или «украинец». И воинские части в Крыму тоже были укомплектованы местными жителями, которые по большей части скептически относились к Майдану и его идеалам. К тому же многие не хотели воевать именно потому, что надеялись вообще избежать кровопролития на полуострове.
С другой стороны, в Киеве на тот момент был фактический правовой вакуум. Можно спорить о формулировках, но юридически Виктор Янукович продолжал оставаться президентом и верховным главнокомандующим, а потому статус «и.о. президента», возложенный на Александра Турчинова, заставлял военных сомневаться в правомочности его распоряжений. И вряд ли росчерка пера Турчинова хватило бы, чтобы запустить простоявшую 23 года на месте армейскую машину. Это была идеальная ситуация для Москвы, чтобы провести операцию – как только легитимность новой власти была бы подтверждена, неподчинение ее приказам означало бы прямое предательство.
В-третьих, украинская армия все двадцать три постсоветских года была в роли нелюбимого пасынка – ее последовательно сокращали, финансирование урезали, а престиж военной службы был чрезвычайно низким. Вооруженные силы воспринимались чуть ли не как атавизм – мол, мы под защитой Будапештского меморандума, воевать не с кем. Поэтому рассчитывать на высокий боевой дух украинских солдат и офицеров тоже не приходилось.
В-четвертых, в последние недели Майдана ходили слухи, что в Киев могут быть введены армейские части. Наверняка, украинские военные сочувствовали своим коллегам из внутренних войск и «Беркута» – и вряд ли были лояльно настроены по отношению к новым властям страны.
В-пятых, с командирами многих украинских частей заранее велись переговоры. Так, например, командующий украинскими ВМС Денис Березовский перешел на сторону российской армии спустя сутки после своего назначения на должность. Позже те украинские военные, что откажутся принимать новую присягу и предпочтут выехать в материковые области Украины, расскажут, что лояльностью некоторых их коллег – командиров частей повышенной боевой готовности (как, например, ПВО) – российские военные заручились заранее.
Ну помимо всего перечисленного был и еще один важный момент. А именно: еще год назад Россия в Украине преимущественно воспринималась как братская страна. А российский солдат – особенно в Крыму – как сосед по воинской части. Багаж из общего прошлого, из семейных и культурных нитей, из «совместно нажитого» ментального багажа был слишком велик – чтобы можно было безболезненно нажать на спусковой крючок.
Нечто похожее происходило в Чехословакии в 1968 году. Когда советская армия входила в Прагу – чешская армия не стреляла. И не из-за даже, что не поступал приказ, а потому, что сильна была память о том, как СССР освобождал территорию Чехословакии от немцев. На тот момент с окончания Второй мировой прошло 23 года и советский солдат продолжал восприниматься как братский и освободительный. Но после событий «пражской весны» в сознании чехов произошел перелом.
Так же произошло и с Украиной. Ей тоже было 23 года в тот момент, когда Москва решила образцово-показательно провести аннексию полуострова. И точно так же, когда российская армия входила в Крым, украинская армия не открывала огонь. Да, не было приказа, да военные люди без отмашки не действуют, но ключевая причина была еще и в том, что тогда – в феврале 2014 – в российских солдатах украинцы не видели врага.
Это самое ощущение родства даже после Крыма исчезло не сразу – оно растворялось несколько месяцев. Лишь к лету 2014-го года, когда бои на Донбассе приобрели нынешний масштаб, оно исчезло окончательно. И только тогда стало ясно, что в любой аналогичной Крыму ситуации украинская армия будет отстреливаться.
Потому что запас общего и братского был растрачен весной минувшего года.