Даже совместные усилия по борьбе с терроризмом не позволят преодолеть фундаментальные противоречия между Западом и нынешней Россией
Об этом пишет Павел Баев, политолог, профессор Института исследований мира (Осло).
Президент Владимир Путин незамедлительно отреагировал на теракты 13 ноября в Париже, отправив французскому президенту Франсуа Олланду телеграмму, в которой осудил «варварскую натуру терроризма, бросающую вызов человеческой цивилизации» и призвал к единству в борьбе с этим «злом». Эти слова не слишком отличались от заявления президента США Барака Обамы, который назвал случившееся «нападением на все человечество и на разделяемые нами всеобщие ценности». Но между ними было и важное противоречие: Обама сделал явный акцент на общих ценностях, тогда как его российский коллега обошел этот вопрос. Это различие становится еще более явным, если сравнивать с соболезнованиями, высказанными немецким канцлером Ангелы Меркель. Она выразила уверенность в силе общих ценностей, а именно этого Путин сказать не может, поскольку сам эти ценности не разделяет. Вместо этого российский президент продолжает призывать к широкой международной антитеррористической коалиции, которая действительно нужна. Вот только вряд ли Россию, которая подавляет гражданские свободы внутри страны и ведет гибридную войну против Украины, примут в такую коалицию, как надежного партнера.
В субботу, когда парижане обнаружили, что в их городе объявили чрезвычайное положение, в Вене был открыт второй раунд многосторонних переговоров по урегулированию сирийского кризиса. После пяти часов обсуждения на встрече в Вене был зафиксирован еще один небольшой шажок вперед: участники согласились пойти на диалог с оппозицией (кроме Фронта ан-Нусра, которые признан террористической организацией) и начать работать над политическим переходом, который должен занять 18 месяцев. Дипломаты в Вене не озвучивали готовность включить сирийского президента Башара Асада в переговоры, тогда как Россия продолжила посылать неоднозначные сигналы о готовности помочь в низвержении его режима. И в самом деле, российская военная операция в Сирии зашла в тупик; дальнейшие авиаудары мало влияют на ситуацию в поле, а риски технических проблем и террористических атак продолжают расти. Победа над ИГИЛ никогда не была основной целью этой демонстрации силы, но теперь Москве придется иметь дело со стремительно повышающейся угрозой терактов, особенно на Северном Кавказе.
Путин, похоже, охотно рассказывал о российском опыте в отношении таких угроз на саммите «большой двадцатки» в Анталии, и похоже, он считает, что смещение фокуса с изменения климата на сирийскую катастрофу работает в его пользу. Он решил – весьма внезапно – не ехать на саммит АТЭС на этой неделе, и провел встречу с Обамой на полях саммита G20, чтобы обсудить военную операцию в Сирии. Российский президент явно хочет получить максимум дивидендов от якобы позиции силы, которую РФ построила в Сирии, и убедить нерешительный и сомневающийся Запад наконец перевернуть страницу «замороженного» конфликта в Украине, а также признать РФ незаменимым игроком на международной арене. Возобновившиеся в Донбассе нарушения режима прекращения огня должны были усилить аргумент, но вместо этого напомнили об участии России в манипуляциях конфликтом.
Обама не может игнорировать тот факт, что Путин провел большую часть прошедшей недели во встречах со своим высшим военным руководством, обсуждая обновление российской военной мощи и, в особенности, модернизацию стратегического ядерного потенциала. Плохо организованная «утечка» о автономной торпеде дальнего радиуса действия, способной наносить серьезный ущерб побережью за счет радиационного заражения вызывает особое беспокойство, поскольку это оружие, по сути, представляет собой высокотехнологическую «грязную бомбу». Путин, похоже, решительно настроен превратить ядерное оружие в используемый инструмент политики, и тестовый запуск двух ракет Булава с недавно построенной подлодки Владимир Мономах посреди саммита «двадцатки» подчеркнул это. Путину удалось убедить США и НАТО, что ядерную угрозу со стороны РФ нужно воспринимать всерьез, но это вряд ли подтолкнет их к тому, чтобы сотрудничать с ней в сфере противодействия терроризму. Кроме того, планы по расходам на российские стратегические силы мало совместимы с экономическим спадом, который переживает сейчас страна.
Институт G20 измеряет возможности стран-членов участвовать в разрешении проблем глобального значения, включая терроризм, фокусируясь на их экономических показателях. И в этом плане Российская Федерация деградировала от статуса разочарования до проблемы. Россия не может надеяться, что внезапный взлет цен на нефть станет волшебным решением всех ее проблем. Она также не может признать, какой вред ее репутации нанесло раскрытие спонсируемой государством допинговой программы. Правительство обещает, что рецессия России закончится в середине 2016 года. Но она вряд ли верит собственному бюджету (рассчитанному, исходя из цен на нефть на уровне $50 за баррель).
Шаткое экономическое положение страны ограничивает возможности внешней политики Путина, вынуждая его действовать на опережение, не задумываясь о последствиях. Это вынуждает противников РФ на Западе и ее партнеров в Китае, Казахстане и Турции опасаться нового «удара» Кремля. Обычно надежная политика дипломатических переговоров с Россией не работает, поскольку Путина больше не заботит уважение, и он считает себя вправе нарушать любое обязательство, вынуждающее его сдерживаться. Его оппонент Михаил Ходорковский предупреждает, что совместные усилия по борьбе с терроризмом, какими бы полезными они не казались, не позволят преодолеть фундаментальное различие ценностей между Западом и нынешней Россией. Поэтому со стороны американского руководства нужны новые лидерские решения, которые позволят сплотить Запад для прекращения войны в Сирии и разрешения украинского конфликта – оба эти пункта необходимы для того, чтобы уже постпутинская Россия однажды вновь смогла построить партнерские отношения с Западом.