Путин больше не называет их «партнерами» даже в формате ругательства, как это было раньше – «наши партнеры действовали грубо, незаконными методами».
Теперь это звучит слишком мягко, теперь западные лидеры – это «геополитические оппоненты». Сергей Нарышкин называет их «жалкими клоунами», и такого тоже никогда не было, а теперь есть – «жалкие клоуны», внешнеполитический термин. Николай Патрушев объясняет: цель, которую преследует Запад, – смена руководства России. И мы уже в том состоянии, когда уточнять не надо; в современной российской политике это принято уже по умолчанию, что смена руководства страны – нечто недопустимое и невероятное. Предполагается, что Россия готова заплатить любую цену, чтобы этого не случилось, и никто уже не вздрагивает от нелепости этой формулы (а если бы смены руководства страны хотели российские избиратели? Они тоже были бы жалкими клоунами?). Несменяемость режима, по меркам путинской России, – это святыня. Во имя этой святыни произносятся речи, выкатываются танки, принимаются законы, вещает телевизор. Россия готова на что угодно, чтобы эта святыня осталась в неприкосновенности. Сам Путин формулирует это чуть тоньше, чем Патрушев – «мы не торгуем суверенитетом», – но смысл в общем тот же.
Когда все ведущие государственные деятели выступают с непривычно жесткими речами, это явный признак кризиса. Слово «кризис» обычно употребляется с каким-нибудь эпитетом – экономический кризис, внешнеполитический, какой угодно. Кризис, переживаемый Россией сейчас, производит прежде всего впечатление эмоционального кризиса, психологического, нервного. Когда Нарышкин говорит о «жалких клоунах» – это именно истерика, нервный срыв. Человеку не по себе, ему плохо.
Почему ему плохо?
Формальная причина названа публично, Нарышкина не пустили в Финляндию (а Патрушев, проявляя государственную солидарность, пообещал в ответ прекратить экспорт российской древесины финским потребителям; мощный жест великой державы), его это, очевидно, огорчает. Но недопуск Нарышкина в Финляндию – это ведь всего лишь одно из множества последствий совсем другой проблемы, выходящей далеко за пределы частной судьбы председателя Государственной думы, да и, если совсем откровенно, кто он вообще такой, Сергей Нарышкин? Скромный подчиненный Владимира Путина, простой пехотинец, совсем не та политическая единица, от точки зрения которой что-нибудь зависит. Как скажет Путин, так у Нарышкина все и будет – эта система отношений сложилась много лет назад, и до какого-то момента она прекрасно работала.
До какого-то момента – это до начала противостояния на Украине. Россия, которая была тогда, прав Олег Дерипаска, это теперь уже старая Россия, Россия, которой нет, Россия, которую мы потеряли. Она была несовершенна, конечно, но совершенства, наверное, вообще нигде не бывает, и поэтому в той России все были всем довольны – и тот, кто, закинувшись потребительскими кредитами, уезжал отдыхать в Турцию, и тот, кто зимовал с дипломатическим паспортом на Лазурном Берегу. Теперь Россия другая. Это, может быть, пока не так сильно бросается в глаза, но вот представьте Кубу первых месяцев после революции: народный подъем, никто не голодает, и по улицам ездят совсем новые американские машины, на которые посмотришь и не подумаешь, что пройдет пятьдесят лет, и машины будут те же, то есть буквально те же – бывшие новинки конца пятидесятых, превратившиеся в заржавевшее ретро, так умиляющее туристов двадцать первого века. Кто об этом думал в пятьдесят девятом году? Наверное, никто. Нам в этом смысле гораздо проще – мы представляем себе и Кубу, и Венесуэлу, и Иран. Мы знаем, что там было и к чему все пришло. Мы в курсе.
Мы – это все мы, включая Сергея Нарышкина и его коллег. Он потому так и нервничает, что понимает: его судьба теперь – быть членом элиты беднеющей и изолируемой страны, в которой бытовые недостатки компенсируются речами с проклятиями в адрес гринго. «Жалкие клоуны», – он пока неуверенно произносит этот лозунг, но скоро научится, потому что, кроме лозунгов, у него, может быть, вообще ничего скоро не останется.
На Кубе была революция, в Иране была революция. Что было в России? Тоже революция, только украинская. Украинцы прогнали Януковича, а Владимир Путин подумал, что это сделал Обама. Путин живой человек, Путин имеет право думать что угодно по какому угодно поводу, но система власти в России устроена так, что именно путинское представление о мире, верное или ошибочное, будет определять реальность для многих и многих людей. В широком смысле – для всех россиян, но в первую очередь именно для тех, кто находится рядом с Путиным.
Он им говорит – Обама чмо, а дальше уже их выбор, поверить или нет. Нарышкин делает вид, что верит, что его проблемы с въездом в Финляндию вызваны антироссийской экспансионистской политикой Обамы. Верит ли он в это на самом деле? Даже если верит, это значит только то, что конкретный эпизод с конкретной Финляндией никак не поколебал веру Нарышкина в правоту Путина. Но Финляндия – это ведь не последний эпизод, и с каждым новым эпизодом вера Нарышкина, Патрушева и остальных путинских пехотинцев будет подвергаться хоть и не смертельному, но серьезному испытанию. Когда жизнь человека (не святого, но святых там и нет) превращается в последовательность испытаний веры, вера рано или поздно даст сбой.
Они прекрасно понимают это сами. Последние законодательные инициативы, уместные только в предреволюционной ситуации (расширение прав полиции, расширение прав сотрудников ФСИН при подавлении тюремных бунтов и т.п.) на сегодняшнем мирном внутриполитическом фоне производят самое зловещее впечатление. Но «презумпция доверия» к полиции не будет иметь никакого значения, когда в Путине разочаруется Нарышкин – что, в законе сказано, что полиция должна стрелять по Нарышкину?
Формула Николая Патрушева о «смене руководства России» как о самой страшной угрозе опасна для Путина именно тем, что она вводит «смену руководства» как единицу измерения в российскую политику. Да, это очень большая единица измерения, но она в любом случае конечная. Она задает цену тому, что казалось им бесценным. Продление санкций и недопуск Нарышкина в Финляндию «смену руководства» пока не перевешивают. А если добавится что-нибудь еще, уже более весомое? В этом случае ныне недопустимая мера станет предметом торга. «Смена руководства России, говорите? Интересно, давайте обсудим». Обсуждающим может стать Патрушев, может стать Нарышкин, может Иванов, Лавров – кто угодно, кроме Путина. Абсолютизация его фигуры, уже ставшая свершившимся фактом, превращает все политические угрозы, о которых сегодня с привычным ужасом и возмущением говорят в Кремле, всего лишь в персональные угрозы Путину и никому больше. Нервный срыв, до которого довел себя и своих соратников Владимир Путин, сам по себе превращается в полноценный антипутинский заговор, только во главе этого заговора стоит совсем не Обама, а сам Владимир Путин с его представлениями о реальности.
Олег Кашин.